– С ним-то я и встречался, – сказал Зорге. Он внимательно слушал Одзаки. Опять Итагаки, опять Доихара! Как мрачные тени встают они перед Зорге. Они многое знают и держат в своих руках нити военных заговоров. Бороться с ними – значит раскрывать планы японской военщины. В этом задача! И все же Рихард считал, что он в лучшем положении – он не знает пока их тайн, но наблюдает за ними, а они – Итагаки и Доихара – не знают и никогда не должны узнать о его существовании...
Ходзуми Одзаки предложил хороший план: Каваи время от времени будет встречаться с Такеучи, получать от него информацию о положении в Квантунской армии, о настроениях, замыслах. Сами по себе встречи двух японских корреспондентов не вызовут подозрений. Что же касается Такеучи, он по-прежнему станет поддерживать добрые отношения с новым начальником Квантунского штаба полковником Итагаки и постарается прочно войти в доверие.
Сообщения из Мукдена корреспондент «Шанхайских новостей» должен отправлять в частный адрес – у Ходзуми Одзаки есть на примете один служащий железной дороги, человек, которому он доверяет.
Рихард согласился, но сделал дополнение: одновременно с информацией, которую Каваи Тэикити будет посылать в адрес железнодорожника, он должен отправлять кому-то еще безобидную открытку с поздравлением, приветом – какую угодно. Это будет сигналом, что донесение Каваи ушло из Мукдена. Самому Одзаки ходить к железнодорожнику за пакетом не надо, для этого следует подобрать другого человека.
Стоял октябрь. Каваи уехал в конце месяца. Прошло всего несколько недель после мукденского инцидента. Японские войска расширяли агрессию. Восьмого октября их авиация разбомбила Цзиньчжоу, вскоре был занят Харбин, части Квантунской армии продвигались на север. Газеты пестрели сообщениями о боевых действиях в Маньчжурии. В это время Рихард Зорге стал получать достовернейшую информацию из Мукдена из первых рук – от начальника штаба Квантунской армии полковника Итагаки, которого в своем кругу японские военные называли фитилем, бикфордовым шнуром событий в Маньчжурии.
Конечно, Рихард Зорге не мог знать всего, что происходит в стенах штаба Квантунской армии, что лежит в сейфах с предостерегающей надписью «Кио ку мицу!». Он пользовался только отдельными, часто разрозненными сведениями. Но ведь ученые-палеонтологи тоже восстанавливают внешний вид ископаемых животных, их образ жизни по отдельным костям скелета, обнаруженным в толщах земной коры... Поиск частного приводит к открытиям общего. Так работал и Рихард Зорге.
ПОХИЩЕНИЕ ИМПЕРАТОРА
Заседание Тайного совета происходило в правом крыле императорского дворца. На нем присутствовал Хирохито – сын неба, потомок богини солнца, светлейшей Аматэрасу Омиками, и это придавало заседанию особую значимость.
Сто двадцать четвертый император Японии, владеющий тремя сокровищами богини солнца: зеркалом, мечом и ожерельем,– сидел в кресле, очень похожий на собственный официальный портрет: в старинной одежде из жесткой, точно жестяной, ткани, с тиарой на голове. Он был таким же застывшим и недвижимым, как на фотографиях. Хирохито только присутствовал. Он не участвовал в разговоре. Перед ним по обе стороны малого зала, вдоль стен, за двумя длинными, задрапированными столами, сидели члены Тайного совета. Двадцать пять мужей, старше сорока лет, назначенных императором. Каждый из них имел высший придворный ранг шинина. В правительственном кабинете такой ранг имел только премьер-министр.
Ближе к императору, крайний за столом, сидел старчески худой, восьмидесятилетний принц Сайондзи – последний член Генро, советник двора, утвержденный в этой должности еще в минувшем веке, в эру императора Мейдзи. Принц Сайондзи десятилетиями негласно делил власть с императором, с отцом императора, с его дедом. Он смещал премьеров, назначал министров, но теперь его оттирали, отстраняли от руководства, и это вызывало раздраженное сопротивление принца.
Рядом с принцем сидел усатый, с клинообразной бородкой, военный министр Минами, единственный из присутствующих не член Тайного государственного совета. Он явился во всех регалиях – с орденами «Золотого змея», «Восходящего солнца», всех степеней, военными крестами и множеством медалей, которые не умещались на его груди и спускались к муаровому поясу. Через плечо, заслоняя аксельбанты, была перекинута орденская лента. Перед ним на столе, как священное сокровище, лежала его фуражка, расшитая золотыми галунами.
Председатель Тайного совета предложил Минами первому высказаться по обсуждаемому вопросу – о положении в Маньчжурии.
Военный министр заметно волновался, начиная свою речь. Действительно, произошло событие, неслыханное в истории Японской империи. Нарушая прерогативу императора, военные власти сами, своей волей, двинули войска из Кореи в Маньчжурию. Как ни говори, это было началом войны, объявленной без ведома императора. Перед заседанием совета в генеральном штабе долго думали, как выйти из затруднительного положения. Решили просить членов совета утвердить не предусмотренные сметой расходы по переброске войск. Если Тайный совет утвердит дополнительные ассигнования, тем самым он признает правильность действий Сатбо Хамба.
– Я родился в первые годы эры Мейдзи, – издалека начал Минами, вскинул щеточки бровей и обвел глазами присутствующих. Среди членов Тайного совета были его сторонники и противники. – За участие в войне с Кореей, сорок пять лет назад, я был удостоен денежной награды в сто иен, – продолжал он. – Я сражался на полях Маньчжурии с Россией и получил за это орден «Золотого змея», – Минами приложил руку к груди, где был прикреплен «Золотой змей». – Я получил денежную награду в две тысячи пятьсот пятьдесят йен и вот эту орденскую ленту за службу в Сибири... Я всю жизнь стоял на императорском пути и всегда исповедовал «Хакко Итио!» – хотел, чтобы Восточная Азия процветала и благоденствовала под японской крышей. Я также мечтал, чтобы Японское море стало действительно внутренним морем Японии...
Военный министр рассказал о положении в Маньчжурии, о том, что угрожающая обстановка, возникшая там, требовала незамедлительных действий. Минами просил утвердить расходы, вызванные переброской войск из Кореи в Маньчжурию для подкрепления Квантунской армии.
Старый принц Сайондзи спросил:
– Знает ли генерал, что в эру Мейдзи, в которую он родился, не было случая, чтобы война начиналась без императорского указа?.. Знает ли генерал о том, что переход японских войск через пограничную реку Ялу является вторжением японской армии в пределы другого государства? Это – война. И почему императорский военно-морской флот в день досадных событий покинул базу в Порт-Артуре и сосредоточился в Инкоу – ближайшем порту от Мукдена – тоже без ведома императора?.. Мне непонятно это, и я хотел бы услышать ответ военного министра, чтобы определить собственное мнение...
– Да, все обстоит именно так, как сказал принц Сайондзи, – ответил Минами, – но интересы защиты империи должны быть выше формальных оснований и соображений превышения власти. Мы почтительно просим извинить нас и утвердить дополнительные расходы в бюджете военного министерства.
Когда вопросы иссякли, председатель Тайного совета обратился к Минами:
– Минами-сан, если у вас есть неотложные дела, вы с легким сердцем можете покинуть заседание Тайного совета...
У Минами не было никаких неотложных дел, но существовал нерушимый закон – решения принимались в присутствии одних только членов Тайного совета.
Минами вышел, держа в руках фуражку, расшитую галунами. В малом зале дворца остались лишь члены Тайного совета да еще старший секретарь лорда хранителя печати, который сидел за ширмой позади Хирохито и писал протокол. Это был Кидо, преуспевающий и вездесущий Кидо, потомственный царедворец. Отец его служил камергером покойного императора, дед был советником и правой рукой императора Мейдзи, а внук в свои сорок пять лет сделался старшим секретарем лорда хранителя печати, человека, наиболее приближенного к Хирохито. В тщеславных мечтаниях своих Кидо надеялся, что с годами он тоже станет первым советником императора. Кидо с упорством дождевого червя полз к своей цели и уже сейчас, даже в секретарском положении, пользовался влиянием при дворе императора.
Характерной чертой Кидо было то, что он никогда не смотрел людям в глаза, будто каждый его собеседник был сыном неба, на лицо которого лучше не смотреть простым смертным, так же как на диск солнца, – можно ослепнуть, заболеть, еще хуже – умереть, как предостерегает древнее поверье. Но маркизом Кидо руководили другие соображения. Глаза – зеркало души человеческой, и маркиз не желал, чтобы хоть кто-то заглядывал в зеркало его души и читал его мысли.
