Ознакомительная версия.
– Так что же сказать ему? Он все надеется, что мы в очередной раз что-то придумаем и выручим его.
– Ах вот как; жадный хорек требует крови, на физику намекает. Что ему легче будет, если "спецы" снимут с бедолаги кожу вымоченными в бетонном растворе нагайками, или он попадет на "отработки" к другим отморозкам? Нет, нам это не нужно. К сожалению, немало коллег из соседних контор после увольнения разошлись по разным группировкам и занялись, черт знает, чем. Но это вопрос уже к их совести. Мы живодерами никогда не будем.
– Ну, а Авдеич?
– Когда вернемся, мы его успокоим. В конце концов, никто его за язык не тянул, он сам принял решение о ссуде. Впредь умнее будет.
За разговором время пролетело незаметно. Уже давно зажглось табло с предупреждающей надписью: «Пристегните ремни» и стремительные стюардессы по второму разу обошли салон, уговаривая нерадивых или нерасторопных пассажиров выполнить ненавязчивую просьбу экипажа.
Поигрывая элеронами, самолет полукренами стал перебираться с одного эшелона высоты на другой пока не вышел на глиссаду и вскоре застелился над бетонной взлетно-посадочной полосой аэропорта имени великого француза. Мягко коснулся её просторной спины своими резиновыми башмаками шасси и покатился вперед, ощетинившись поднятыми спойлерами. В салон ворвались звуки реверса авиадвигателей и скрип придавленных гидравликой колес, окончательно примирявших стальную птицу с бетонным полем аэродрома.
Воздушный лайнер вскоре закончил свою пробежку и с удовольствием приткнулся к гармошке рукава для высадки пассажиров.
Пройдя через хитросплетения эскалаторов и коридоров аэропорта, оба московских гостя, наконец, оказались на вокзальном перроне, где уже отстаивался в нетерпеливом ожидании поезд пригородного сообщения RER с двухэтажными вагонами.
Виктор нажал на боковую кнопку и створки двери услужливо разбежались в сторону, открыв ненасытный зев вагона, в котором один за другим пропадали вместе со своей поклажей утренние визитеры французской столицы.
Поднявшись на второй этаж вагона, друзья выбрали кресла напротив друг друга и скинули свои сумки на соседние сиденья, обеспечили себе относительное уединение. Весьма скоро вагон заполнился шумными пассажирами, переполненными впечатлениями и переживаниями от недавнего перелёта. Люди принялись суетливо размещать и переставлять с места на место причудливые и разноформатные саквояжи, сумки и чемоданы, устраивая их на багажных полках, незанятых сиденьях, между кресел и даже в проходе.
Напротив, в соседнем ряду, произвольно раскидав вокруг себя всяческие сумки и пластиковые пакеты, разместилась женщина лет сорока, выглядевшая и одетая весьма примечательно. Темные волосы дамы были стянуты в строгий вдовий пучок, заколотый полукруглым роговым гребнем. Маленькие невыразительные глазки надежно прятались от любопытствующих взглядов за темными продолговатыми стеклами очков в пластмассовой оправе.
В одежде женщины просматривалось полное отсутствие вкуса и возможно даже нарочитое пренебрежение к своей внешности, что, по всей видимости, должно было лишний раз подчеркнуть оригинальность и независимость незнакомки. Общую картину безликости дополняли синие осенние рейтузы, натянутые на худые ноги с острыми коленками и заправленные в стоптанные замшевые ботинки. Довершала безрадостную картину розовая стеганая курточка, из-под которой на четверть вылезала коричневая кофта из полистирола.
Лицо пассажирки, уже тронутое первыми морщинами – грустными вестниками недалекой старости, также не отличалось особой привлекательностью. Оно скорее могло поведать о многих печалях старой девы, окончательно смерившейся со своей незавидной участью. Спутником у странной дамы был маленький пекинес неопределенного бурового цвета. Бойкий пес быстро продрался через частокол людских ног и дорожных сумок и, в конце концов, отвоевал себе место на сиденье рядом с вагонным окном.
В общем невзрачном облике дамы особо неприятное впечатление оставлял плохо очерченный рот с вялыми губами и неровная линия желтоватых зубов. Видно представление о спасительной для многих женщин косметике давно растворилось для неё в безвозвратно ушедшей молодости и отсутствии мужского интереса.
Словно сообразив, что зашедших пассажиров уже достаточно, поезд нехотя оторвался от перрона и, набирая скорость, помчался вперед, рассекая плотный утренний туман, который рваными хлопьями то прилипал к оконным стеклам, то вновь исчезал, уносимый вихревыми воздушными потоками.
Запоздалый и по-декабрьски уныло-серый рассвет однотонной безрадостной краской закрашивал проносившиеся мимо поля и деревья, ещё недавно рядившиеся в веселые зелено-красно-желтые наряды осени.
За окном замелькали однотипные придорожные постройки, опорные матчи линий высокого напряжения и прочие безликие объекты, составляющие малопривлекательный индустриальный пейзаж.
Странная соседка напротив принялась последовательно просматривать свои многочисленные пакеты, то и дело, заговаривая со своим пекинесом, который с философским видом спокойно сидел на своем сиденье и только иногда вытягивал к окну свою длинноухую голову, стремясь разглядеть проносящиеся мимо виды.
Наконец оригинальная дама, по-видимому, утомившись от своего бесполезного занятия, решила сменить сферу деятельности и несколько раз взглянула в сторону Влада, очевидно намереваясь завязать с ним какой-то разговор, к которому он совершенно не был расположен.
И действительно, дернув пару раз головой и улыбнувшись, незнакомка, представившись Жанной, спросила Влада по-французски:
– Месье, как быстро мы доедем до центра Парижа?
– Ну вот, видишь, у тебя и собеседник появился, – первым откликнулся Виктор. – Вы тут побеседуйте, а я пройдусь по вагонам.
Затем он решительно встал и направился к лестнице, ведущей на первый этаж вагона, и немного задержавшись на спуске, повернул голову и с усмешкой посмотрел на Влада.
– Так вы из России? – оживилась беспокойная соседка, переходя на бойкую московскую скороговорку и выстраивая монолог, из которого Влад узнал, что её пекинеса зовут Снупи, а она музейный работник из Москвы, в которой всё так грязно и холодно, и где по улицам расхаживают грубые неприветливые люди. Восторженная часть её рассказа была, конечно, посвящена замечательному городу Парижу и восхитительной Франции, в которой есть всё: и культура, и история, и благополучные отзывчивые люди, некоторые из которых являются даже её близкими друзьями, и всем этим она очевидно очень гордилась.
Стараясь не перебивать свою собеседницу, Влад рассеяно слушал её, и лишь изредка из вежливости поддакивал и поддерживал её панегирические сентенции кивком головы.
– Отчего так? – невеселые мысли стали заполнять голову Влада. – Отчего так происходит, что многие из нас, оказавшись за границей, с какой-то рьяной готовностью принимаются ругать свою страну и выставлять её в карикатурном виде? И даже эта, по виду скромная и незатейливая женщина явно не из среды скороспелых российских нуворишей, и та не находит себе лучшего применения чем как с ходу, с первым встречным, начать так безапелляционно с какой-то непонятной радостью взапуски критиковать только что оставленные родные края.
Конечно, нелегко любить свою родину. Вот она здесь и сейчас, и выглядит как не прибранная с утра женщина. И на её морщинистое от тягот и забот лицо смотреть непросто, и дорогими духами она не пахнет. Но эта женщина – твоя мать. И как же просто охаивать её. Особенно издалека, не утруждаясь мыслью, что всё, что ты есть с твоими знаниями и талантами, всё, что составляет твое естество, дала тебе она, эта усталая женщина с натруженными руками, твоя родина, твоя мать. Легко и безопасно куражиться над ней, ведь она мать, она ведь никогда на тебя не обидится и не пожалуется. Она всё стерпит.
Ещё раз, улыбнувшись говорливой соседке, Влад отвернулся, давая понять, что разговор закончен, и он очень благодарен за услышанное, и перевел взгляд за окно, где все быстрее как в волшебном фонаре братьев Люмьер. Набегали друг на друга каменные постройки, заборы и железнодорожные сооружения, укрытые тугой пеленой начавшегося мелкого дождя, который у нас принято называть моросью.
Как вагоны перебегают через стрелки на новые магистральные пути, так и мысли Влада сменили направление и стали переливаться в русло утомительных политико-социальных обобщений.
Прижавшись виском к холодному стеклу, Влад задумался о только что оставленной России.
События прошедшего десятилетия всё ещё саднили кровавой раной, пересыпанной солью безответных вопросов. Как же это так случилось, что стальное несокрушимое тело трехсот миллионного народа было вспорото ржавым тесаком лживых и циничных обещаний, породивших эфемерные надежды.
Ознакомительная версия.
