— Вы вот говорите, отец у меня непутевый. А он, между прочим, работает самым главным директором на золотых приисках!
Ребятишки разинули рты.
— Да ну! Самым главным?
— Совершенно точно. Один человек надежный на днях сказывал, — соврал Ванька. — Живет — будь здоров! Каждый день чай с сахаром пьет.
Ваньке хотелось вытащить отца из грязи, но он только навредил себе. Изумленные ребятишки загудели от такой неожиданной новости. А Васька Сапрыкин вдруг спросил:
— Это что же такое, ребята, получается? Лошадей своих Епифан промотал. Сахар водкой запивает? А мы его сына на колхозных возим? — сказал так и столкнул хвастуна с брички, хлестнул бичом по коням.
Ванька Ермаков до крови рассадил локоть. Превозмогая боль, кинулся за бричкой, чтобы отлупить обидчика. Несколько раз он почти вплотную приближался к ней, пытался схватиться за отводину, но Васька вновь щелкал бичом, лошади вырывались вперед, а Ванька падал лицом в дорожную пыль. Любка Жигурова хотела отобрать у Васьки кнут, поцарапала ему щеку, но так и не смогла справиться с вертким мальчишкой. Поняв, что уставший Ванька не догонит, она сама на ходу соскочила на дорогу, подошла к разгневанному до белого каления Ваньке.
— Не беги, пойдем пешком вместе, — сказала она ему.
Но Ванька со зла оскорбил ее:
— Чо соскочила? Кто тебя просил? Пожалеть хочешь? Иди вон к своему Женьке!
— Ну и пойду! — разозлилась Любка и отвернулась от него.
Прибежав в Ольховку, Ванька завернул на колхозную конюшню и разбил Ваське до крови нос. Васька тоже ему хорошо наподдал, дрались, как петухи. Домой Ванька пришел весь в синяках и царапинах, с подбитым глазом. Узнав, что случилось, мать запричитала:
— Это тебя не Васька с брички столкнул, а твой родитель. Будь он проклят! Сколько горя принес своим детям, ирод окаянный!
После ужина Ванька сказал матери:
— Отца при мне не ругай. Не виноватый он. Поняла?
На другой день Ванька пошел в школу. Зашел, в шестой класс, где учились все его однокашники, с которыми он учился в начальной школе. Но тут его постигла новая неудача. Перед началом урока в класс зашел директор и с недоумением спросил:
— А ты, Ермаков, как в шестом оказался? Через пятый хочешь перепрыгнуть?
Ванька выскочил из класса и так хлопнул дверью, что стекла в окнах зазвенели. Не хватало ему еще с желторотыми в пятом классе сидеть! Такой верзила с сосунками будет якшаться? Была нужда!
Не заходя домой, Ванька побежал в поле. Бежал без оглядки, без передыха. От обиды навертывались слезы. Успокоился только на тракторе. Тракторист Арсенька Говорков сказал ему:
— Держи крепче руль — не пропадешь. Так-то, парень!
Но долго держать руль Ваньке не пришлось. На другой день в бригаду приехал на своей тачанке Жигуров и приказал молодому трактористу немедленно отправляться в школу.
— Марш из бригады! Это из-за тебя, чертенок, начальник политотдела назвал меня загибщиком.
Председатель приказал бригадиру не допускать Ваньку к трактору и в бригаде не кормить. Пришлось Ваньке вернуться в Ольховку, хотя делать ему там, по его мнению, было решительно нечего: в школу он, конечно, но пойдет, а больше заниматься нечем. Загрустил Ванька и впервые, пожалуй, подумал, что родился он, как видно, не под той звездой, под которой надо было родиться.
Поезд шел все дальше и дальше на восток. За раскрытыми дверями теплушки проплыли ровные поля Центральной России, остался позади косматый Урал, привольные сибирские степи. Эшелон пробежал сквозь дремучие таежные дебри, пробился сквозь байкальские тоннели.
Говорили, что бригаду расформируют в глубине России. Где же эта глубина?
Санькина березка уже совсем пожухла, листья пожелтели, не трепещут, как прежде, шуршат, как прошлогодний банный веник. Но Санька ее не выбрасывает: пусть шуршит, все-таки своя, рязанская, хоть и проживала в Германии. Терехин по-прежнему лежит под ней да покуривает трофейные сигареты. Вагонный пол у дверей покрылся опавшими листьями. Разведчики складывают свои пожитки, свертывают шинели, трамбуют вещмешки — готовятся к выгрузке, а Санька не спешит: долго ль голому собраться? Только подпоясаться…
Филипп Шилобреев принялся перекладывать рыболовецкие снасти. Откусил от катушки конец лески и перевязал ею складное удилище, замотал его в плащ-накидку. У Филиппа лески разного калибра, есть толщиной чуть не с бикфордов шнур. Разведчики потешались: уж не китов ли собрался ловить сержант? Шилобреева не смущают такие шутки. Толстая леска всегда пригодится, пусть лежит, хлеба не просит.
Уложив вещмешок, Филипп подошел к Ермакову, негромко спросил:
— Откудова узнал про остановку? Нутром зачуял али факты имеешь?
— Давай, давай, паря, сматывай удочки! — ответил ему Ермаков, тряхнув вздыбленным чубом. — Кабы не имел, не говорил бы.
— А все-таки? — допытывался Филипп.
— Не беспокойся, брат, я не фантазер, зря болтать не стану, — сказал Иван и, заговорщически поглядев по сторонам, добавил полушепотом: — По моим разведданным, продуктов питания мы получили ровно на полмесяца, а едем уже две недели. Вот и соображай, голова садовая, коль мозги имеешь. — Он подморгнул другу и уже совсем серьезно добавил: — Видимо, это произойдет в Чите. Чита — город большой, красивый — есть где развернуться.
Говорил все это Ермаков с нескрываемым волнением, и Филипп понимал, почему командир волнуется: поезд пыхтит уже по его забайкальским краям, скоро свидание с Ольховкой, с отцом. Какой она будет, эта встреча?
Волнение Ермакова невольно передалось и Филиппу. Если бригаду в самом деле расформируют в Чите, то согласно уговору придется всем им селиться в Ольховке: родила командира взвода — ближайший населенный пункт от станции расформирования. Значит, здесь согласно договоренности придется всем бросать якорь. Ахмет вполне готов к выгрузке — подтянул ремень, застегнул воротник. Все на нем сидит ладно, аккуратно. Гимнастерка точно влитая, брюки со стрелкой. Только Санькины сапоги-развалюхи портили все дело.
— Когда ты, Терехин, сапоги мне отдашь? — с напускной строгостью спросил он. — Сколько месяцев, понимаешь, носишь. Калым надо с тебя брать.
— А ты знаешь, Ахмет, сапоги я тебе не отдам, — неожиданно ответил Терехин, раскуривая сигарету.
— Как так не отдашь? — встревожился Ахмет.
— Очень просто. Должок за тобой есть, — с тем же спокойствием продолжал Санька.
— Какой должок? Ты что придумал?
— А должок такой. Ты помнишь из истории, что в одна тысяча каком-то году татарский хан Батый сжег нашу Рязань?
— Ну и что?
— А то, что у моего деда на том пожаре сгорели новенькие лапти. Так вот за те лапти я беру у тебя хромовые сапоги. Понял?
Все хохочут. Братья Охрименко попадали на нары. Звонче всех хохотал Ахмет: опять этот Терехин все перепутал!
— Сам ты хан Батый! — заливается Ахмет. — Куда хватил! Мы же совсем не те татары, голова твоя — два уха! Мы пришли на Волгу с Азовского моря. Понял? Тогда хана Батыя и на свете не было. Мы же болгарские татары. А ты говоришь…
Санька понимает, что опять допустил прокол в знании истории, но не сдается.
— Это не играет значения, — говорит он. — Ты мне про Азовские моря не заливай и на Болгарию не сваливай.
— Почитай историю. Ишь ты, какой нашелся! Чтобы присвоить чужие сапоги, вздумал передергивать исторические факты.
— Не знаю, Ахмет, не знаю. Разбираться в истории мне покамест недосуг. Только сапоги ты не получишь.
Нахохотавшись досыта, в разговор вступает Филипп Шилобреев.
— С этим вопросом, ребята, надо разобраться, — солидно начал он, сдерживая смех. — Прежде всего давайте решим главную проблему: был ли у Саньки дед? Ведь он неоднократно заявлял, что родителей у него не было и родился он от снохи. Так, спрашивается, откуда же у него взялся дед?
— Вопрос ребром! — бросает с нар охрипший Охрименко, но его тут же перебивает Ахмет.
— Нет, ребята, дед у Саньки вполне мог быть, — сказал он. — Такой факт я допускаю, поскольку без отца Саня родиться не мог. Но я даю гарантию, что новых лаптей у его деда быть не могло, поскольку, судя по Саньке, он был, конечно, разгильдяем и ходил босяком.
Снова раздается смех, который обрывает командир взвода:
— Кончай базар: на горизонте Чита!
— Не видел деда, а уже критику наводит. Ты попробуй докажи, — вполголоса парирует Терехин и начинает скатывать шинель, укладывать вещевой мешок.
Солнце спряталось за горизонт, проплывавшие мимо холмы и долины сразу потускнели, подернулись пепельной дымкой. Небо тоже потемнело, и только подсвеченные снизу облака украшали его западную сторону. Не отрывая взгляда, смотрел Иван вперед, стараясь увидеть в легкой вечерней дымке столицу родного Забайкалья — Читу. Наконец показались окраинные домишки, выросла у самых рельсов коричневая водонапорная башня. Ну, кажется, прибыли!
