Россия была забыта. То есть, то, что мы знали о России, — Восточный фронт. Это гораздо худший ад, чем те, какие описывают священники, даже из сект, основанных исключительно на страхе человека перед неведомым. Самый изобретательный миссионер из такой секты не сможет нарисовать ад, хотя бы слегка напоминающий тот, какой мы видели на Восточном фронте — ад, населенный дьяволами в зеленом и в хаки, настоящими садистами.
Теперь мы были далеки от этого ада. Мы были ранеными, больными, распутными, пьяными. Нам было на все наплевать. Забудь и живи. Завтра смерть.
В конце концов мы оказались в хорошем армейском госпитале в Гамбурге с покладистым главным врачом, с хорошими и плохими медсестрами. Операции остались в прошлом. Нас слегка изрезали в Кракове, еще немного в Берлине, и теперь — в Гамбурге, еще самую малость. Мы не были прикованы к койкам и могли выходить за территорию госпиталя. Пить запрещалось, но мы все равно пили. Время мы проводили, распутничая, устраивая драки, постоянно посещая кабаки и трахаясь с невестами и женами других солдат.
Невысокий Легионер был больше не в состоянии трахаться по милости унтершарфюрера СС[20] из концлагеря Фаген, развлекавшегося любительской хирургией. Поскольку он не мог развлекаться нарушением шестой заповеди[21], приходилось изыскивать другие способы. Альфред Кальб, бывший капрал Второго полка французского Иностранного легиона, пил медленно, целеустремленно и непрерывно. Когда кто-нибудь говорил: «Гроза Пустыни слегка навеселе», он бывал очень пьян, до такой степени, что любой другой свалился бы с ног.
Малыш повсюду провоцировал драки. Объявлял всем, что приехал в Гамбург убить кого-нибудь, предпочтительно солдата-тыловика. Избил одного из вышибал в Сант-Паули, заподозрив, что тот разбавляет пиво водой. Когда хозяин попросил оплатить счет, Малыш бросил его в руки девушек-хористок. Между столами ходила лошадь, которую посетители поили пивом. Малыш увел ее и бросил в коридоре дома медсестер, что вызвало большой скандал. Главный врач, доктор Малер, узнав об этой выходке, засмеялся.
— Что за беда, пусть себе развлекаются.
Доктор Малер был самым невоенным армейским врачом, какого только можно вообразить. Он много лет практиковал в английских колониях. Его специальностью были тропические болезни. После неудачного покушения на Гитлера двадцатого июля нацистские власти арестовали его. Поговаривали, что он едва избежал виселицы. Он был как-то связан с адмиралом Канарисом, главой немецкого сопротивления[22]. Как ему удалось уцелеть, оставалось неясным. Когда доктора Малера спрашивали об этом, он пожимал плечами и отвечал: «Ерунда». Продолжал совершать обходы в сопровождении главной медсестры Эммы. Благодаря беззаветной преданности делу этого врача тысячи людей сегодня живы.
Однако в госпитале были и скверные врачи, ни на что не годные нацисты, главным развлечением которых было выискивать «уклонистов» и симулянтов. Например, доктор Франкендорф. Он постоянно преследовал рядового-зенитчика Георга Фрайтага, страдающего странной лихорадкой, понять природы которой никто не мог. Постоянно проводили анализы крови, но они давали отрицательный результат. Когда все считали, что Фрайтаг выздоровел, лихорадка начиналась снова. Под началом этого бандита, доктора Франкендорфа, проводились внезапные налеты с целью проверки, нет ли у Георга пропитанного бензином сахара или других повышающих температуру средств. Найти ничего не удавалось. Франкендорф устраивал допросы, упрашивал, угрожал, ругался, но всякий раз уходил побежденным и глубоко разочарованным.
Нравилось это Франкендорфу или нет, лихорадка у рядового Георга Фрайтага никак не проходила.
В том, что Георг симулирует, была уверена и вся наша палата. Малыш с полудня до полуночи делал ему самые баснословные предложения в обмен на его секрет. Правда, мотивы у него были не те, что у Франкендорфа. Ему казалось, что Фрайтаг нашел превосходную болезнь. Георг покачивал головой.
— Поверь, друг, лихорадка у меня настоящая.
Малыш разочарования не скрывал. Орал, грозился набить тому морду. Однажды в ярости даже отправил пинком за окно таз с водой, но безрезультатно. Георг свято хранил свой секрет.
Вообще Георг был странным парнем. Не пил, не играл в карты, не выказывал интереса к женщинам. Лишь прогуливался, когда позволяла болезнь. Был симпатичным, кротким парнем. Помогал санитаркам, и они все любили его, как ребенка — кем он, в сущности, и был.
Мы сидели в палате № 72, оттуда был виден Реепербан, в конце шоссе зловеще вырисовывался Дворец правосудия. Из пивоварни в Сант-Паули доносился запах пива.
Легионер вынул из-под матраца большую бутылку кюммеля[23]. Она пошла по кругу. Малыш блаженно рыгнул и сделал два больших глотка. Посмотрел, не выражает ли кто недовольства. Гейнц Бауэр был уже слегка пьян. Это раздражало Малыша, пребывавшего в «обидчивом» настроении.
— Недавно кокнули нескольких хорошеньких девушек, — сказал Пауль Штайн. Он имел в виду трех женщин, убитых в Гамбурге за последние две недели.
— Этот убийца, должно быть, псих, — сказал Малыш, глотнул из бутыли и снова рыгнул. — Последнюю задушил чулком, а потом искромсал.
Пауль сказал, что первые девушки были задушены чулком или чем-то из белья, потом изнасилованы и изрезаны ножом. Видимо, убийце доставляло удовольствие душить их интимным предметом одежды. Полицейские просто вне себя оттого, что не могут его найти.
— Может быть, этот маньяк — доктор Франкендорф? — предположил Малыш, и глаза его загорелись. — Черт возьми, ребята, вот бы ему отрубили башку!
— Bon Dieu[24], это было бы замечательно, — воскликнул Легионер. Мысленным взором он уже увидел, как глупая голова Франкендорфа падает в корзину.
— Видали фотографии, вывешенные на витрине в участке на Давидштрассе? — спросил Мориц Клокита, судетский чех-доброволец. Мы его терпеть не могли. — Нужно запретить законом вывешивать такие снимки, — продолжал он. — Скоро Божий гнев обрушится на них, на нас всех.
— Это как понять? — спросил Малыш и запустил в него комком кислой капусты. Он набивал ею рот из кастрюли, которую на всякий случаи держал под кроватью в картонной коробке.
Мориц принял торжественный вид.
— Неужели не сознаешь, что этот скандал приведет к дурному концу? Вас поразят гром и молния.
— Вполне понимаю, что Бог может слегка рассердиться из-за женщин со вспоротыми животами, — добродушно ответил Малыш, прожевав капусту, — но это не повод наказывать меня, Грозу Пустыни, Свена или шупо[25] с Давидштрассе. Никому из нас в голову не придет резать женщин. Мы предпочитаем обходиться с ними на обычный манер.
— Господи! — негодующе воскликнул Мориц.
— Не кощунствуй, — предостерег Малыш, грозя ему пальцем.
Остановить Морица было невозможно. Он обратился к нам:
— Вы богохульники, дьявольское отродье! Стрела Господня поразит вас за то, что отказываетесь видеть вокруг грубые нравы.
И словно священник, отлучающий от церкви прихожанина, указал пальцем на Малыша и заговорил нараспев:
— Ты искуситель, сосуд зла, но добро сокрушит тебя.
Малыш обламывал зубы, пытаясь откусить от большого куска жесткой свинины. Он вынул мясо изо рта и свирепо поглядел на Морица.
— Как ты меня назвал?
— Ты сосуд зла, — произнес нараспев Мориц. — Жизнь — это тернистый путь, усеянный соблазнами, и ты самый опасный соблазнитель.
Сидевший на полу со свининой в руке Малыш раскрыл рот в изумлении. Мориц сделал в его сторону угрожающий жест.
— Но тебе не совратить меня, дьявол! Искуситель и соблазнитель, велю тебе: «Отыди!»
Остановил Морица в этой анафеме Легионер, со смехом воскликнув:
— Voila[26], хватит мрачных разговоров.
Принявшийся снова за свинину Малыш неторопливо поднялся. Из его горла вырвалось рычание.
— Будь поосторожнее, нападая на Малыша, болван. Очевидно, ты не знаешь, что я спас свою душу, что теперь я благочестивый человек, купивший отпущение грехов. Хочешь знать цену этого отпущения, чешский иуда, продавший свое благочестие Адольфу? Пять литров водки, литр коньяка и двести махорочных сигарет[27]. Я рисковал жизнью, воруя их у интенданта Двадцать седьмого полка — а теперь такой сопляк, как ты, говорит, что я нечестивый!
Он ударил Морица по лицу куском свинины. Мориц лежал на краю койки, позеленев от страха.
— Содомская вошь, — бросил Малыш. Плюнул на Морица, который лежал трупом, глядя остекленелыми глазами на Малыша, и вновь принялся сражаться со свининой. Рот Морица открывался и закрывался, как у полу дохлой трески. Малыш ругнулся, продолжая грызть свинину, которая упрямо оставалась целой.
— Пошел отсюда, нацистская тварь, и попытайся перейти Альстер[28] с молитвой, как Моисей, когда шел через Суэцкий канал.
