Батальон готовился к ночлегу. Бронетранспортеры и боевые машины пехоты расположились кольцом, в котором прижались друг к другу бензозаправщики, полевая кухня и командно-штабная машина. Звягин, организуя выносные посты, выехал на противоположную окраину кишлака, ближе к горам. Вартанян и Нестеров сидели на броне и готовили схемы постов и маршрутов часовых.
— Мне нравится твоя медсестра, — не вынимая изо рта сигареты, сказал Ашот. — Ты с ней уже перепихнулся?
— Нет, — ответил Нестеров, не поднимая головы. Он рисовал на тетрадном листе схему опорного пункта.
— На твоем месте я бы предложил ей переспать. Ты холост и обворожителен. Или боишься Воблина?
— Кто у тебя в третьей смене пойдет?
— Пиши Курченко и Богданова…
— Шарыгин! — позвал Нестеров.
Сержант вместе с Бенкечем менял пробитое пулями переднее колесо.
— Шарыгин, сгоняй на кухню и принеси нам с Вартаняном ужин… Вообще-то возьми три порции. Медсестру тоже надо покормить.
Вартанян, долго вымучивая первое слово, сказал:
— Д-для такого случая жертвую вареньем из ереванской айвы.
Гремя ботинками, он шумно спустился внутрь машины.
— Послушай, Ашот, а где устроить ее на ночлег?
— О! — Вартанян вынырнул из люка с банкой варенья в руках. — Это уже ближе к теме. На своем матрасе, разумеется. Но сначала спроси у нее: мол, где вы, мадам, предпочитаете спать — на железном полу бэтээра или на моем матрасе? Она, конечно, скажет: на матрасе. А ты ей: ладно, фиг с тобой, но учти, что сначала я сверху, а ты снизу, а потом поменяемся.
Нестеров вздохнул:
— Дать тебе нитку с иголкой, чтобы ты зашил себе рот. Словесный понос какой-то…
— А ты разве не хочешь бабу?
— Хочу. Но вот так — в бушлате, внутри бэтээра… Нет, так не могу.
— Понимаю! Тебе нужен душ, двуспальная кровать, накрахмаленные простыни.
— Не тренди… Простыни тут вовсе ни при чем. В женщину, прежде чем с ней спать, надо быть влюбленным. Хотя бы чуть-чуть.
— Ты романтик, старичок. В отличие от тебя я априори влюблен во всех женщин планеты… Учти, сегодня у тебя единственный шанс. Воблин уже положил на нее глаз. Это гарантированный успех. Медсестра отдастся ему из жалости.
— Возьми у меня в правом кармане гранату.
— Зачем?
— Засунь ее себе в рот. Я больше не могу тебя слушать.
В тусклом свете зеленой лампочки Ашот растаскивал в утробе машины ящики с патронами, сооружая из них какое-то подобие стола. Скатерть заменил большой красочный плакат-реклама. Белозубая девица в голубых джинсах счастливо улыбалась из-под банок тушенки и головок чеснока. Расставив кружки, Ашот сел на хрупкий стульчик наводчика пулемета и закурил.
Тут Нестеров увидел медсестру. Она вышла из-за сопки, где протекала река, шла неторопливо, глядя на толпящихся у полевой кухни солдат. Бушлат расстегнут, руки в карманах. Туристка! За ней, как конвойный, шел «телохранитель» — Шарыгин с автоматом.
Нестеров спрыгнул с брони.
— Поужинайте с нами, если хотите. Ашот накрыл в бэтээре. Ложку и кружку мы вам найдем. Разносолов не предлагаю, но…
— Это ваш солдат? — перебила она и кивнула на Шарыгина. — Я его несколько раз просила: не иди за мной, я хочу помыться. Вы его научите, пожалуйста, правилам хорошего тона.
Нестеров скривил губы.
— А что случилось?
— Я не могла уединиться. Он прилип как банный лист.
— Это ужасно! — покачал головой Нестеров. — И сержант наверняка увидел что-то непозволительное.
— Не надо иронизировать. Мне вовсе не доставило удовольствия раздеваться у него на глазах. И этот наглец даже не подумал отвернуться.
— Вода в ручье холодная? — попытался сменить тему Нестеров.
— Ледяная.
— Заметно: вы синяя.
— Вы поняли, о чем я вас попросила?
Нестеров протянул руку девушке и помог ей забраться на броню.
— Я хорошо вас понял, — ответил он. — И в свою очередь хочу, чтобы вы меня тоже поняли. Я приказал Шарыгину сопровождать вас повсюду, куда бы вы ни пошли. И приказ свой отменять не собираюсь. Он не будет оставлять вас одну за пределами охранения. Он приставлен к вам не для того, чтобы подсматривать, как вы купаетесь в реке, а для того, чтобы в случае чего спасти вам жизнь. Это закон войны. О своих претензиях вы можете доложить Воблину.
Девушка нахмурила брови и уже была готова сказать в ответ что-то дерзкое, но передумала и промолчала.
— Заходите, гостем будете, — раздался голос Вартаняна из люка. Он стругал копченую колбасу. Увидев в люке девушку, отложил нож и, низко пригнувшись, сделал подобие реверанса.
Нестеров подал руку, чтобы помочь медсестре забраться внутрь, но она сделала вид, что не заметила его движения, и ловко скользнула в люк.
Подвинув к себе кружки, Ашот разлил в них апельсиновый сок, затем стал доливать спирт из фляги.
— Вам тоже сделать коктейль? — спросил он медсестру. Его рука с флягой замерла над третьей кружкой.
— Конечно! — ответила девушка. — Разве закон войны не для меня писан? Разве я не такая же, как вы? Мы все одинаковые, без признаков различия. Наши поступки определяет один лишь боевой устав, а приказ командира заменяет собой этикет. Прошу обращаться ко мне, как к мужику. Можете хлопнуть меня по плечу. Можете при мне ругаться матом. Если захочется оправиться, то не стесняйтесь, делайте это прямо с брони… Что ж вы не льете водку? Давайте-давайте, щедрее! Сегодня я прошла боевое крещение!
— Да ради бога! — воскликнул Ашот. — Мне разве жалко водки? Налью сколько скажете. Просто я подумал, что девушке такая адская смесь может не понравиться…
— Девушке? Забудьте о том, что я девушка. Я боец. Война снимает с вас обязанность делить людей по признакам пола.
— Не обижайтесь на меня, — сказал Нестеров. — Я хотел, чтобы вам было здесь комфортнее и спокойнее.
— Да я не обижаюсь, — махнула рукой медсестра. — Наверное, вы правы.
Глухо лязгнули кружки. Ашот выпил залпом и занюхал луковицей. Нестеров тоже опустошил кружку одним глотком и прижал к носу рукав. Девушка выпила «коктейль» медленно, осторожно, боясь поперхнуться. Поставила кружку, замерла, прислушиваясь к ощущениям, потом выдохнула и попросила сигарету.
— Давайте знакомиться, что ли? — сказала она, прикурив у Ашота. — Я Ирина. Вас, товарищ лейтенант, я знаю. Вы — Саша Нестеров. А вы?
Вартанян стукнул себя кулаком в грудь, представился и снова взялся за флягу.
— Теперь выпьем за знакомство!
— Мне больше не надо, — остановила его Ирина. — Я хоть и боец, но все-таки маломощный, и спирт с соком для меня тяжелое испытание… Уже все поплыло перед глазами… А вы пейте, не стесняйтесь. Здесь все свои.
— Может, приляжете? — выразил беспокойство Ашот.
— На матрас? — усмехнулась Ирина. — Сначала снизу, а потом сверху?
Нестеров подавился кусочком хлеба и закашлялся. Ашот густо покраснел.
— Не обращайте внимания, — проявила великодушие Ирина. — Я вовсе не обижаюсь. Нечаянно услышала ваш разговор… Не обольщайтесь, не вы первые шутите на эту тему. В госпитале я всякого понаслышалась. Все мужики одинаковые. И слава богу, что вы еще иногда говорите о женщинах. Особенно мне было приятно узнать, что товарищ лейтенант Нестеров должен хотя бы чуть-чуть влюбиться в женщину, чтобы позволить себе переспать с ней…
— Я… — смущенно произнес Нестеров. — Я говорил… В общем, как думал, так и говорил.
— Все правильно, — поддержала его Ирина. — Мы сейчас все говорим то, что думаем. На войне человек становится необыкновенно честным. Он не стыдится своих слов. Потому что… потому что…
— Не будем о грустном, — перебил Вартанян. — Скажите, Ирина, вы сегодня здорово испугались под обстрелом?
— Сама не знаю… Странно все это. Мне уже не верится, что сегодня по нам стреляли, и тот парнишка вытаскивал меня через люк, и надо было пригибаться низко к земле. Кино!
— Вам это кино еще смотреть и смотреть, — сказал Нестеров. — А зачем вы вообще приехали в Афганистан?
— Так и знала, что спросите. И ваш начальник штаба весь день допытывался… Я не хочу говорить об этом. Личные неурядицы, семейные драмы — все это вам вряд ли будет интересно. Я не могла поступить иначе. Мне надо было уйти от себя, родиться заново, чтобы отсечь, как скальпелем, прошлое…
— И как? Отсекли?
— Отсекла.
— И прошлую любовь?
Ирина помолчала, затем кивнула.
— И прошлую любовь тоже.
— У нас есть старшина роты Ефимов, — сочно откусывая луковицу, сказал Ашот. — Сейчас он в отпуске. Год назад подорвался на мине-итальянке, удачно, правда. Ноги ему немного погнуло, одна стала короче другой, зато все остальное… в смысле, мужское сокровище, уцелело. Когда вышел из госпиталя, сказал: «К чертовой матери такую службу! Ухожу на гражданку! Надоело!» Но подошло время заменяться в Союз, и он затосковал, запил по-черному. Три дня мучился, потом написал рапорт и остался с нами… Афганистан, Ира, — это большая загадка. Чем больше здесь пережито, тем сильнее потом ностальгия. Мне уволившиеся бойцы пачками письма присылают: Ашотик, мы хотим вернуться! Мы хотим в строй, в роту, у нас руки тоскуют по автомату! Как это сделать? Может, школу прапорщиков окончить? С ума мальчишки посходили, мучаются от либидо к смерти.
