Ознакомительная версия.
Я торопливо спрыгнул на землю.
Перед нами лежала просторная долина. На цветущих столетних липах копошились чернотелые горные пчелы. Бешеная река вливалась в ущелье. За рекой поднимались грабовые, дубовые, пихтовые леса, освещенные заходящим солнцем. Визжал лесопильный завод. Кучи опилок казались ворохами ячменного зерна. В стороне от завода, на покатых склонах, я рассмотрел кочевые пасеки с сотнями ульев.
Скоро распрягли лошадей и разожгли щедрый костер. Пихта поднимала высокое пламя, трещала, стреляла во все стороны. Мать готовилась варить ужин. Мне хотелось искупить свою вину, помочь ей. Я подошел к ней, но делать уже было нечего. Илюша сходил к ключу за водой, принес доску для резки овощей, из диких камней сложил очаг. Ни тени упрека я не прочитал в добрых глазах матери. И поэтому мне стало еще тяжелей.
Отец беседовал с возчиком. Горбоносый высокий молдаванин внимательно слушал его. Сухомлину было немного больше двадцати лет. Он был уже женат, имел ребенка и думал осенью отделяться от отца. Синяя выцветшая рубаха молдаванина была расстегнута. Вместо сапог на его ногах были постолы из свиной кожи, стянутые по щиколотке ремешком у широкого пояса, украшенного дешевым металлическим набором, висел нож в ножнах. Соломенная шляпа его лежала поодаль. Он сбрызнул ее водой, чтобы предохранить от искр, разбрасываемых горевшей пихтой. Под кожаным поясом прибрежные молдаване обычно хранили деньги. Я знал, что у Сухомлина есть деньги приготовленные для покупки зерна: в одном месте пояс оттопыривался.
Собственно, мне было безразлично, где находятся у возчика деньги. Этот вопрос занимал меня только по одной причине: я боялся, не проведали ли об этом разбойники, которых, по моему убеждению было в этих горах множество, как дельфинов в Черном море.
Мне хотелось, чтобы взрослые разговаривали об ожидавших нас опасностях и принимали необходимые меры. К моему сожалению, разговор был мирным. Молдаванин думал прихватить за перевалом пшеницы не только на отцову, но и на свою долю Он жаловался, что его отец будет прижимать при разделе и отделившись, придется первый год хлебнуть лиха. Хлеб привозили на побережье с Кубани, и он исчезал на рынках. Ходили слухи – следующий год будет еще хуже. На Кубани якобы казаки решили сеять хлеб только для себя, не продавать ни одного пуда «Что же будет с нами?» – сетовал молдаванин и с надеждой смотрел на отца, на орден, игравший красными бликами.
Отец говорил о том, как в 1918 году иностранные государства окружили Советскую республику и решили одолеть ее войной, уморить голодом. Коммунистическая партия взяла в руки оборочу государства и страна отбилась от врагов. Тогда враги революции спрятали хлеб. Даже сам Ленин получал в то время хлебный паек в четверть фунта. Отец говорил, как к ним на Царицынский фронт прибыл друг Ленина – он сумел отстоять Царицын, собрать хлеб на юге и спасти от голода население городов. Зная по портретам лицо Сталина, я представил себе, как он ходил по улицам волжского города, по окопам, поднимался в бронепоезд…
Огненное кольцо блокады вокруг молодой республики я представлял себе, как огромный круг пылающих костров.
По словам отца, история повторялась. Враг стал более хитер, более неуловим, более невидим и не менее опасен. Это был внутренний враг. Он окружил тысячью колец нуждающееся в хлебе население. Какие-то страшные, уже не огненные, а похожие на свернувшегося желтопуза круги сжимались и сжимались. И вряд ли можно рассечь этих чудовищ вот таким, как у возницы, ножом.
Отец говорил, что после смерти Ленина страной руководит его великий соратник. За ним можно итти в любой огонь, на какие угодно препятствия. Выведет! Он пришлет тракторы, и они раздавят всех желтопузов.
Отец ехал на Кубань, как на фронт. Он не ожидал там спокойной жизни. Его не пугали опасности борьбы во имя тех идей, за которые он сражался в молодости. Сильные отцовские руки, разбивающие о камень пихтовые поленья, могли очень пригодиться в предстоящей схватке.
Молдаванин спросил:
– Кто же повернет жизнь? Коммуны?
– Колхоз, – сказал отец с такой же гордостью, с какой произносил он слова «полк», «дивизия».
Чем же я мог помочь отцу в его новых, боевых заботах? На море я научился отлично плавать, грести легким полувеслом, ставить паруса, разбираться в ветрах. Я начал учиться читать и писать, меня влекла к себе мудрость людей, скрытая в книгах.
Звездная ночь пришла в горы. Сразу упала роса. Гремели камнями, боролись две буйные горные речки.
После ужина я сам вызвался помочь матери: перемыл посуду, вычистил до блеска медную кастрюлю, принес воды из потока.
Илюшка посмеивался. Он считал, что его насмешки подействовали на меня. Он ошибался: мне хотелось, чтобы мое усердие видел человек, сумевший прогнать царя, победить всех врагов.
Глава четвертая
Конечный пункт фургона
Наконец наш фургон перевалил хребет и мы очутились в кубанском предгорье.
Измученные тяжелой кладью лошаденки устало вышагивали последние километры пути.
По обеим сторонам дороги стояли подсолнухи в последнем своем цвете, подламывались налитые зерном кукурузные початки. Так же. как и в молдаванском селе, цвели высокие табаки. Изредка встречались бахчи, обсаженные веничным просом. Тогда еще не было широких колхозных нив. Каждый отгораживался от соседей со всех четырех сторон либо просом, либо кукурузой, либо высоким, как забор, тростником – сорго. Прислушиваясь к разговорам старших, я вместе с ними обращал внимание на незапаханные наделы, покрытые сорными травами – амброзией, повиликой, осотом. Скошенный вручную хлеб лежал в почерневших копнах. Кое-где работали молотилки.
Выехав на большой Краснодарский тракт, мы свернули влево. Только что горы находились позади нас, и снова лошади, помахивая гривами, везли наш фургон опять к горам. Если сравнить хребет с огромной дугой, то от западного ее основания мы перебирались к восточному. Горы, предохранявшие наш рыбачий поселок от восточных ветров, теперь были перед глазами. Вот откуда испуганно удирали птичьи базары! Равнина, пересеченная каньонами, вплотную подошла к невысокому хребту, подрезанному у подножья горной рекой. Широкая и прямая, как развернутый холст, степная дорога упиралась в горы. Куда вела дорога дальше, пока не было известно. Может быть, там и кончалась? Может быть, опять вела к другому неизвестному мне перевалу?
Вскоре я различил в темных волнах курчавых лиственных лесов белостенные домики, разбросанные и на взгорье и у подножья. Эти белые домики невольно напоминали мне стаю уставших чаек, спустившихся отдохнуть на волны. Горячий ветер и струйчатое колебание миражей усиливали это впечатление, и мое детское сердце готово было полюбить эти новые места, где мне было суждено жить, горевать и радоваться.
Пирамидальные тополя по обеим сторонам въезда напоминали кипарисы. Ну что ж, почти ничего не изменилось…
– Это станица Псекупская, – сказал отец.
Мать внимательно и тревожно осматривалась вокруг.
– Как здесь с топливом? – спросила она.
– Топливо есть, – отец обводил рукой лесистые горы. – Лишь бы топор в руки.
– А вода?
– Родники. Можно вырыть колодец. Здесь срубы выкладывают речным камнем.
– А картофель родит?
– Еще как.
– Близко школа?
– Построимся рядом со школой, – отец подмигнул мне. – А тебе, Сергей, кроме школы, припасена река. Плавай и ныряй…
– А рыба?
– Я не люблю рыбу, – вмешалась Анюта.
– Есть и рыба, если только она еще не въелась тебе в печенки, Анюта.
– Я хочу жареной печенки, – сказала сестра.
Мы въехали в станицу. Деревянный мостик с окрашенными охрой перилами простучал под копытами лошадей. Все привлекало мое внимание. Улица была широкая, рассеченная надвое хорошо отделанной грейдерами дорогой.
Белые домики прятались в тени яблоневых и грушевых садов. На улицу выходили частоколы из узко нарезанной дубовой планки – штакета. Заборы были одинаковой высоты; их ровная линия начиналась с окраины у тополевой аллеи и кончалась возле каменных зданий, расположенных в огороженном парке. На воротах парка по фанерному подбою было написано масляной краской: «Добро пожаловать!»
О том, что приглашение относилось не к нам, я догадался по тому, что нас с фургоном не пустили даже близко к воротам. У калитки парка стояла сторожиха с палкой. Тополевая аллея тянулась через весь парк. В пролетах деревьев я увидел гору с ровно скошенными краями, заросшими темным лесом. После я узнал, что каменные здания и парк принадлежат курорту, а дальше к реке, от ванных зданий, где лечатся больные, текут серные ключи.
– Вы подождите здесь, а я разыщу Устина Анисимовича, – сказал отец.
– Иди, – тихо проговорила мать.
Отец быстро пошел к калитке, что-то сказал женщине с палкой, и она его пропустила.
Мать поглядела вслед отцу, вздохнула. Я понимал ее состояние. Мне тоже было не по себе. Мы приехали в чужое, неизвестное место. Нам негде было пока остановиться, негде умыться.
Ознакомительная версия.
