Лейтенант осторожно приблизился к поляне. Тут было все ясно — трое мертвых, один живой, но явно долго не протянет.
— Никифоров, у тебя там что?
— Порядок. Двое готовы. Потерь нет.
— Можете выходить!
Подошли остальные из отряда лейтенанта, из темноты показались люди Никифорова.
— Ну как? — спросись Копелян.
— Хреново. Их оказалось не пятеро, а семеро. Двоих проглядел. Разведчик, блин.
— Ладно тебе… Хорошо кончилось — и ладно.
Тем временем Мельников нагнулся над убитым, лежащим возле костра. Это был молодой парень с многодневной небритостью, в донельзя изорванной одежде без погон и петлиц. Только на рукаве видна была нашивка обер-ефрейтора[6]. Или ротенфюрера. Разбери тут.
Нечто похожее Мельников видел. В сорок первом — наших солдат в таком виде, в сорок четвертом в Белоруссии — немецких. Типичный окруженец. Второй был примерно в таком же грязном и драном виде. Но у него была черная танкистская форма и знаки различия шарфюрера[7] СС.
— Что-то не похожи они на партизан, — словно прочел его мысль Копелян.
— Знаешь, когда окруженцы в отряд приходили, у них и похуже видок был. Но ты прав в том смысле, что это точно люди, посланные неким действующим Центром. Ладно, поговорим с тем, кто живой… Никифоров! Вы соберите с людьми оружие. Копелян! Иди туда, помоги клиента доставить.
Вскоре старший сержант и другой боец появились, подталкивая стволами пленного.
— Товарищ сержант, а этот — он наш! — обратился к лейтенанту боец, карауливший «языка».
— Русский, что ли?
— Никак нет. Я сам с Украины, так он, когда очухался, по-нашему, по-украински, ругался. То есть, не совсем по-украински…
Мельников оглядел пленного. Он был такой же грязный и небритый, от него на три шага пахло немытым телом.
— Розповидай, сволоту, звидки ти такий взявся…[8] — спросил Мельников, переходя на язык Шевченко. — Ты знаешь, я в партизанах воевал, умею с такими разговаривать. К тому ж ты кто? Просто бандит.
Судя по тому, как пленный напрягся, ему доводилось кое-что слышать о партизанах и об их своеобразных методах — особенно по отношению к тем, кто поступил к немцам на службу.
— Ну так как? — поднапер лейтенант.
— Так все равно ж расстреляете… — наконец ответил он.
— Так тебя еще судить будут, а суд у нас гуманный. А если тебя я сейчас допрашивать буду, ты сам будешь смерть звать.
Пленный вздохнул. Похоже, смерти он не боялся. По той причине, что человек смертельно устал. Не физической, а моральной усталостью, когда человеку уже все равно. Но мучиться-то все одно не хотелось.
— Ладно, раз поймали. Данила Басюк, штурман[9], дивизия СС «Галичина». Сам из-под Львова.
— Что по лесам бегал?
— А куда мне? Все одно расстреляете. Ваши наших в плен не брали.
— Теперь война кончилась, дела другие. Кто остальные?
— Двое, кроме меня, — наши. Трое — добровольцы из СС. Двое эстонцев. А один то ли швед, то ли норвежец. В общем, откуда-то с севера. Командир, танкист, — немец. Он говорил, я, дескать, никогда не сдамся.
— И что вы собирались делать?
— А бис его знает. Иногда думали — на Запад прорваться. И в общем, так получалось…
— А немца зачем в городе убили?
— Немца? Это не мы!
— И машину подбили не вы?
— Машину — мы. Жрать-то что-то надо. А там одно вино оказалось. Никто из нас тут и не знает никого и ничего. Немец-то — он из Баварии.
— Ладно, двинулись в обратный путь. Пленного не потеряйте!
На обратном пути Копелян подошел к Мельникову.
— Лейтенант, как думаешь, он правду говорит?
— Похоже на то. На машину напасть или, допустим, ферму ограбить — в их стиле. Но устраивать такую уголовщину… Что-то не похоже. Я вот только не пойму. Эти украинцы и эстонцы — они предатели. Их и в самом деле не очень-то в плен брали. Но вот немец? Такой нацист, что ли? Или этот, который швед или норвежец.
— Могу тебе сказать как историк, хоть и недоучившийся. После любой войны такие остаются, которые остановиться не могут. А скандинав, так он по международному праву считается не пленным, а наемником. Швеция ведь не воевала. А раз наемник… Тоже в Сибирь не хотел. Слушай, ты вот немецкий знаешь, украинский знаешь… А какие еще?
— Белорусский, понятное дело. Польский неплохо. Сербский.
— А этот-то откуда?
— А были у нас в соседнем отряде сербы. Их фрицы в армию призвали. А им воевать за них не хотелось. Вот они к нам и перебежали. Немцы, кстати, к нам тоже перебегали. Поглядели, что их соотечественники у нас вытворяют, кое-кто и не выдерживал. А с сербами я так, болтал время от времени, вот и научился.
— Везет кое-кому, — вздохнул армянин. — Я вот и русскому-то с трудом выучился. А немецкий так и не осилил.
— Это уж не моя заслуга. Кто-то поет хорошо, кто-то стихи пишет. А у меня, один студент говорил, как это… врожденный лингвистический талант. Ладно, самое главное, что никаких партизан в округе нет. Хотя, кто же того немца убил?
Глава 2.
СМЕРТЬ НЕ ПРИХОДИТ ОДНА
Вечером в комендантском взводе разговоры, разумеется, крутились вокруг ночного боя.
— А что, лейтенант, как думаешь, дадут тебе за это медаль? — спросил Копелян.
— Было б за что. Если б в отряде нам за каждый такой случай медали давали, мы б сейчас ходили вроде древних богатырей — вся грудь в железе. Те, кто жив, конечно, остался. Меня-то раненым вывезли, когда все более-менее хорошо было. А потом, я слыхал, круто нашим досталось. Перед самым нашим наступлением немцы вообще озверели. А вот стреляешь ты, Оганес, косовато. Сразу видно — артиллерия, привык к более серьезным калибрам. Надеюсь, что больше стрелять не понадобится. Хотя… Черт его знает. Наверняка ведь много всяких недобитков осталось, по которым веревка плачет. Для них-то война не кончилась. Не все ж драпануть успели. Да и некуда тут было особо драпать. Где-то ведь отсиживаются.
— Да, всякие бывают случаи, — подал голос Никифоров. — Вон ребята-шоферы рассказывали. Под Оршей одного такого нашего поймали. В лесу сидел три месяца. Ему жена еду носила. Старостой был. Так он на коленях перед ними стоял — только через деревню его не ведите.
— И что?
— Повели… А дальше вести уже некого было. И даже особо хоронить было нечего. Если только по кусочкам собирать…
— Нет, бабам нельзя давать на расправу, — покачал головой Мельников. — Жуткие они вещи делают… Мы вот в отряде были против жестокости. Полицаев мы просто вешали. Ну разве что какой-нибудь волостной староста попадался или повыше. Тогда-то конечно. Такие петлей не отделывались. Но потом другая установка вышла — кто из полицаев сам перебегал, того брали в отряды. Мы, правда, не брали. Но мы вообще мало кого брали.
— Элита, — усмехнулся Копелян.
— Вроде того. У нас командиром был пограничник, у него не забалуешь. Зато и воевали мы… Пленные немцы говорили — они были убеждены, что мы — это заброшенная из Москвы элитная диверсионная часть.
— А немцы? Пленные? Что с ними делали, товарищ лейтенант? — спросил молодой рядовой Егоров, который сидел в сторонке и жадно слушал рассказы про войну, на которой он не успел побывать. Парень даже не представлял, насколько ему повезло…
— Какие пленные, парень? У нас, знаешь, тыла не имелось, отправлять пленных было некуда. Обычных солдат мы просто ставили к стенке. А вот каратели… Кто в руки к партизанам попадался — тот сто раз проклинал, что родился на свет.
Мельников потянулся к бутылке с вином, но передумал.
— Надоело мне эту кислятину пить. Рядовой Егоров!
— Я! — вытянулся солдат.
— К одноногому бегом марш!
— Я по-немецки…
— На слова «цвай шнапс» тебя хватит. И скажи еще «лейтенант». Он поймет, что для меня. Бегом, я сказал!
Но выпить не удалось. Молодой, выскочив, вскоре ворвался с вытаращенными глазами.
— Товарищ старший сержант! Там стреляют!
— Из чего?
— Да… — замялся Егоров. В самом деле, где б он умел научиться различать звуки выстрелов?
— Мать твою! Сколько раз стреляли?
— Два…
Мельников схватил автомат.
— Копелян, Никифоров, за мной! Егоров, показывай, где и что.
Они выскочили на ночную улицу.
— Где?
— Вон откуда-то оттуда.
— Егоров, не маячь посреди улицы, прижмись к домам, идиот! И бегом обратно в дом! — прикрикнул Сергей на салагу.
Трое бывалых солдат двинулись по разным сторонам улицы. Вокруг висела глубокая провинциальная тишина, которую нарушал только треск кузнечиков. Городок спал. Луна с неба таращилась на зрелище, казалось бы, уже ушедшее в прошлое — на трех людей с «ППШ», крадущихся вдоль стен. Никакого движения в домах не наблюдалось. Глухомань глухоманью — но война все-таки наложила свой отпечаток на местных обывателей. При звуках выстрелов люди старались не высовывать носа.
