— Во, всех ребят разбудили, — усмехнулся Зверобой и закричал: — Ребята, все нормально, это Мельников! Можете идти спать.
Появился майор Щербина.
— Что, еще один?
Мельников осмотрел тело.
— Этот сам. Вон, пистолет — а вон дырка в виске.
— Что за черт! Ладно, я еще раз доложу в Линк, а пока повторяю приказ: разбирайтесь сами!
Майор оказался на улице, откуда послышался его бас:
— Все, а ну пошли назад. Нечего тут… Там Мельников. Его сейчас беспокоить запрещаю. Что? Вот его и спросишь завтра… Разговорчики!
Вообще-то сладить с фронтовиками, разболтавшимися за несколько месяцев бездельной жизни, было непросто. Но стрельба, видимо, настроила солдат на серьезный лад. Из окна было видно, что им очень хочется расспросить лейтенанта и Копеляна, но, тем не менее, вскоре площадь опустела. А в окрестных домах не произошло никаких перемен — никакого шевеления, никакого звука. А ведь до войны после такого наверняка все бы носы высунули. Впрочем, до войны вряд ли тут такое случалось.
Мельников снова посмотрел на труп. Этот был моложе, лет сорока пяти. То есть, таких немцы стали призывать уже в самом конце войны.
— Я как его увидел, так сперва подумал, его ты, Оганес, зацепил. Что он, уже умирая, дал последний выстрел. А все получается не так. А какой мы цирк вокруг покойника устроили… Смех, да и только. А я… Плюхнулся, как мешок с известным веществом. Отяжелел. Много жру и пива пью много.
— Погоди. Что получается? Не слышать он тебя не мог. Ты ревел, как сирена. Выходит — он тебя услышал и покончил счеты с жизнью? Значит, он все-таки нас боялся? — размышлял Копелян.
Мельников задумался.
— Нет, не выходит. Тогда ему сразу имело смысл пускать себе пулю в башку. Зачем было отстреливаться? Нас в городке тридцать человек. Уж лучше в лес податься. Хотя долго по лесам побегаешь? Немцы — они ведь такие… Кормить и укрывать не будут. Сдадут нашим без колебаний.
Это было верно. Жители германских населенных пунктов активно помогали в отлове всяких субъектов, шатающихся по местным лесам. Опять же — порядок есть порядок. Война закончилась. А значит, нечего тут…
— Лейтенант, я думаю, он просто совсем дурной стал? Испугался, да?
Вообще-то Оганес отлично говорил по-русски, лишь слегка разбавляя великий и могучий кавказским акцентом. Но когда он был возбужден или задумывался, то начинал говорить неправильно.
— Да уж, наверное, испугался. Иначе хотя бы поближе подпустил. И так стал садить в белый свет. Слушай, а я что думаю. Он ведь мог всех бояться. И этих, которые устроили тут войну после войны. И нас. Слышал ведь, что одноногий сказал. Они занимались чем-то непонятным. Может, таким, что к нашим лучше не попадать.
— И спокойно так вот сидели? И наши смершевцы их пропустили?
— Эти-то как раз могли. В нашей округе, сам знаешь, они как-то вообще вяло работали. Но вообще-то, самый лучший способ скрыться — во время войны — отсидеться в глуши. Вон мы в Белоруссии встретили двух окруженцев. Они до весны сорок второго отсиживались в деревне. Она была среди болот, туда немцы и полицаи вообще ни разу не совались. Эти-то ребята в отряд ушли, а ведь могли бы там и всю войну пересидеть. И эти немцы… Посидели бы, как мыши, еще немного. Огляделись бы. А потом выбрались потихоньку. Да вот не сложилось. Ладно, ты лучше скажи — что этот твой Шерлок Холмс дальше делал?
Копелян засмеялся.
— Это ведь не учебник для милиционеров. Это художественная литература. Но дай-ка вспомню… Знаешь, этот Шерлок Холмс был шибко глазастый, все подмечал. Следы, пепел от сигары… И делал выводы. Ты разведчик, ты должен понимать.
— Это он правильно. Только какие тут следы…
— Ах, да. Расспросить надо всех, кто мог что-то знать.
— И то правда. Они ж не призраки. А начнем-ка мы с официальных лиц. Бургомистр ведь должен знать, кто живет в его городе? Должен. Вроде как наши всем немцам выдавали документы. Вот и пойдем к нему.
— Так ведь ночь.
— Встанет! Мы, советские солдаты, не спим из-за каких-то дохлых фрицев. Я, может, к Марте под бочок хотел бы сейчас забраться. А тут бегай, как проклятый.
Мельников врал. На самом-то деле ему стало интересно. Задача увлекла. Честно говоря, полутора месяца ничегонеделания ему вполне хватило. Снова хотелось дела. Так что по большому счету он был рад, что так все обернулось. И в первый раз пришла в голову мысль о дальнейшей жизни. До этого старший сержант как-то об этом не задумывался. В армии ему оставаться не слишком хотелось. Даже если бы оставили. Что-то ему подсказывало: в мирной армии таким, как он, делать нечего. Характер слишком беспокойный. Разведка — это да. А тянуть служебную лямку как-то не хотелось. Но с другой стороны — больше он ничего не умел. А вот, может, в милицию попроситься? Ловить воров и бандитов. Оганес как-то сказал, ссылаясь на исторический опыт, — после войны их будет пруд пруди.
Между тем они дошли до дома бургомистра, который жил рядом с ратушей — забавным старым кирпичным зданием со шпилем и часами, которые, несмотря на все перипетии войны, точно шли и исправно отбивали время. Вот и теперь, когда они вышли на главную городскую площадь, часы гулко пробили три раза.
Лейтенант постучался в крепкую дубовую дверь дома городского головы. Против ожидания, она быстро распахнулась, оттуда даже не спросили кто. Впрочем, возможно, их видели идущими через площадь.
Бургомистр был слегка полным представительным круглолицым мужчиной. Разумеется, пожилым. Молодые, конечно, те из них, кто остался жив, сидели по лагерям военнопленных.
Несмотря на глухой час, бургомистр был одет как полагается: строгий добротный костюм и даже галстук. Впрочем, это понятно. Комендатура располагалась рядом — так что он не мог не видеть суету. И стрельбу, разумеется, слышал. А потому был готов исполнять обязанности главы города. Нет, что ни говори, в немецкой добросовестности есть свои преимущества.
— Добрый вечер, господа. Или, скорее, уже доброе утро. Проходите, я всецело к вашим услугам.
Дома у городского головы Мельникову еще не приходилось бывать. Гостиная оказалась просторной, обставленной старинной тяжелой мебелью, вызывающей ассоциации с готическими соборами, которых лейтенант насмотрелся в Литве. На стенах висели картины — какие-то пейзажи.
— Чаю?
— Да нет…
Мельников так и не мог привыкнуть к немецкой манере угощать гостей — когда к чашке чая прилагаются печенья по числу посетителей. Как объясняла ему подружка Марта, это происходило не от жадности, а от экономности. Для русского человека такие обычаи выглядели диковато. А уж тем более — для друга Мельникова — широкого тбилисского армянина. Так что уж лучше не связываться с этим чаепитием.
— Герр бургомистр, сегодня ночью случились большие неприятности. Август Шахт был убит, а Отто Хансен покончил с собой, когда увидел, что мы хотим с ним побеседовать. По приказанию военного коменданта до прибытия соответствующего представителя властей я занимаюсь этим делом.
— Господи, когда же это кончится, — вздохнул городской голова. — Долго еще нам, немцам, придется переживать последствия того, что натворил Гитлер.
Так нечего было за него голосовать в тридцать третьем — чуть не брякнул Мельников. Но, конечно, сдержался.
— Вы как глава города должны были знать о том, что из себя представляли убитые. Кто они были такие? Чем занимались? Откуда они здесь взялись? Но начнем с самого главного. Они ведь должны иметь соответствующие документы, выданные нашими властями?
— Все документы у них были в порядке. Они были выписаны в Алленштайне, в тамошней комендатуре. И это были какие-то особые документы… А сами эти люди — они тут редко бывали. При старой власти они были какими-то мелкими служащими. Вроде бы в Алленштайне. Ваши контрразведчики ими не заинтересовались…
— Но они появились тут только в сорок третьем году?
— Да, но тогда, вы знаете, людей часто переводили с места на место. Про них никто ничего не знает — они ни с кем не общались…
Мельников чувствовал: бургомистр чего-то боится. Сильно боится. И явно недоговаривает. Он решил пойти напролом.
— Господин бургомистр, вы знаете, у нас в России есть такое прекрасное место — Сибирь. И у вас есть все шансы там очутиться. Ведь если я сообщу в нашу контрразведку, что вы упорно скрываете правду, они снова приедут с вами побеседовать… А они люди обидчивые. Когда узнают, что в первый раз вы их обманули…
— Но, господа, я сказал все, что знаю!
— Вот им и расскажите. Так я посылаю фельдфебеля в комендатуру, чтобы он вызвал контрразведку? Вы там у них расскажете про вашу связь с партизанской бандой, которую мы уничтожили…
На бургомистра жалко было смотреть, он чуть ли не позеленел от страха. Мельников почувствовал, что попал в точку. Точно ведь, гад, что-то знал! Интересно, а почему его смершевцы не раскололи?
