и голос его потеплел:
— Красивые у нас места. Река, леса вокруг. А парк какой! Липам больше ста лет. Так вы, пожалуйста, не пилите их. А то видел я — свалили таких красавиц, — заметив, что комбат собирается возразить, Бормотов проговорил поспешно: — Понимаю, понимаю — война. Но ведь можно лес заготовить чуть подальше. Пока есть возможность, и мы вам несколько машин подбросим.
— Учту. Понятно.
Морозов встал, Бормотов протянул ему руку:
— Пока все, товарищ Морозов. Желаю успехов!
5
Над кручей реки по узенькой тропке медленно шел рослый паренек. Над ним, выше по обрыву, стояли стройные сосны. В мягком предвечернем свете стволы их казались отлитыми из меди. Было тихо, по-летнему тепло.
На пареньке белая выглаженная рубашка с отложным воротником. Белизна рубашки оттеняет загорелую до черноты шею, по-ребячьи нежный овал подбородка. И губы еще по-детски припухлые. Но взгляд продолговатых карих глаз под темными, вразлет, бровями упорно-сосредоточен. Казалось, юноша решал математическую задачу. А может быть, постигал глубокую мысль — в его опущенной левой руке зажата книга.
Паренек остановился над кручей — стройный, высокий, видный издалека. С минуту постояв, он переложил книгу из одной руки в другую, ринулся вниз. Белая рубашка чайкой замелькала по откосу. Перепрыгивая по корневищам, камням и глыбам сухой глины, добежал до берега. Взмахнув рукой, с трудом остановился у самой воды.
— Уф-ф! Не упал все-таки!
Смахнув со лба растрепавшиеся темные волосы, быстро разделся и кинулся в глубокую воду. Доплыл до другого берега и без отдыха — обратно. Хотя дни стояли теплые, вода уже была по-осеннему холодной.
Купание освежило и взбодрило тело. По загорелым рукам и ногам пошла гусиная кожа. Почему-то, как это делал он в детстве, юноша несколько раз в напряжении согнул правую руку: мускулы ничего! И хотя рядом никого не было, застеснялся мальчишеской выходки, торопливо оделся. Медленно пошел по берегу к Осташеву.
После купания тяжелая усталость прошла, только мозоли на ладонях болели. У Толи Шумова был сегодня трудный день: копали противотанковый ров. Осташевскую молодежь и ребят-старшеклассников на рассвете отвезли на грузовиках к месту работы, а оттуда пешком.
Толя шел, поглядывая на воду, поросшую у берега кувшинками, думал все об одном и том же. Когда же из военного училища придет вызов? Почти два месяца прошло с тех пор, как Толя и его друг Володя Колядов подали в военкомат документы. А ответа нет. Ну, если не принимают с девятью классами, так хотя бы сообщили! Время-то уходит. В армию по годам тоже не берут. Как быть?..
— Толька! Где ты пропадал?
Из-за куста вышел Володя Колядов. Поношенная вельветка нараспашку, ворот рубахи тоже. Кепочка сбита на ухо. Крепкий, широкоплечий паренек. Дружеский ли разговор, спор ли до драки — в уголках губ невозмутимая, добродушная усмешечка. И из-за этой усмешки он казался чуть старше своих одногодков.
— Ты что тут делаешь? — очнувшись от своих дум, спросил Толя.
— А ты? Э, рубашку нагладил, Пушкин под мышкой… Свидание?
— Брось, Володька. Не до этого.
Колядов передвинул кепку с правого уха на левое, спросил, щурясь от солнца:
— А чего ты расстроился?
— Да так… Мать на работе. Дома, понимаешь, тишина, сил нет. Вот взял книгу — и в лес.
— Понятно. Что за книга?
Толя молча протянул томик.
— А… «Как закалялась сталь». Так ведь давно прочитана.
— Ну и что? — В карих продолговатых глазах Толи мелькнули огоньки. — Да, читали, сидя на диване… А вот после противотанкового рва книга эта мне опять новой показалась.
— Так ты тоже ров копал? — удивился Володя. — Значит, я на другом конце работал. — Да, Островский — писатель! Но думаю я так, Толька. Отцы наши большие дела делали. А теперь нам пора. Прежде бить нам некого было. Одно — учись «на отлично», будь дисциплинированным, пример пионерам показывай. А теперь фашисты рядом — бей!
— Чудак ты, Володька! Из училища ведь ответа нет.
— Что училище? — неожиданно вскипел Колядов. Усмешка слетела с его губ. — К черту! Не хотят — не надо! Мы сами на фронт проберемся. Там метрики и паспорта не нужны. Значки «Ворошиловский стрелок» возьмем, комсомольские билеты. И то после боя покажем.
— Ты молодец, Володька! — похвалил Толя. Чуть подумав, сказал: — Ведь и Павка Корчагин вызова из военкомата не дожидался.
— А то что! — подхватил Володя. — Обожди чуть, удочку смотаю.
Выдернув воткнутое в землю удилище, Володя потянул леску — туго. Подсечка, взмах, и в траву шлепнулся крупный окунь.
— Может, половим? — неуверенно спросил Володя, опуская окуня в ведро.
— Не знаю. В райком хотел зайти, к матери.
— Тогда пошли!
Они поднимались в гору. Наверху в окнах старинного двухэтажного здания полыхало зарево закатного солнца. Белели массивные колонны, сложенные из тесаного камня. Вровень со вторым этажом на колоннах повисли балконы с деревянными точеными перилами. Окна с южной стороны глядели на речку Рузу и на два широких пруда. Пруды правильной формы, округлые, с насыпями вокруг, с искусственными островами. Это — труд крепостных крестьян. И дворец, и парк, и аллеи, и флигеля, и часовни, и башня — все дело их рук. Когда-то имение принадлежало великому князю Константину Романову. Но о тех далеких временах теперь мало кто помнит. В памяти молодежи этот дом и парк с вековыми липами, с лиственничной аллеей всегда были самым оживленным, громкоголосым местом в Осташеве. Около двух десятилетий во дворце размещалось педагогическое училище.
Теперь дворец опустел. Молчаливо глядели его окна.
— Тихо как стало! — сказал Толя и глубоко вздохнул.
Во вздохе — воспоминания, сожаление, грусть. Чудесные люди были студенты педтехникума! Веселые, остроумные, общительные. Весенними теплыми вечерами с балкона играл оркестр. А внизу, на площадке, — танцы, песни, игры. Студенты не гнали от себя сельских мальчишек. Пожалуйста — веселись! А ведь в селе возрастные барьеры стояли прочно: заневестившиеся девушки и парни-женихи не допустят подростка на свои «пятачки» — танцплощадки. У обитателей дворца, будущих учителей, такого обычая не было. Подростки и дети липли к ним. Тут и музыка, и только что слетевшая с экрана песня, и новые игры. Даже задачку по арифметике, от которой «сам Витька» отказался, решат в два счета.
На летние каникулы студенты разъезжались. Дом занимали москвичи-пионеры. И опять знакомства, песни, игры. Как же недавно все это было! Э-эх…
Друзья молчали, но вспоминали об одном и том же.
На горе четверо военных копали траншею. Все остриженные наголо, в нижних рубахах, с засученными рукавами. Гимнастерки лежали на траве поодаль. Трое стояли в канаве, лопатами выбрасывали землю. Четвертый наверху разравнивал бруствер. Он окликнул проходивших рядом
