ягодицу.
Капитан написал донесение в штаб, в котором говорилось, что «заместитель командира взвода Петер Кали пал смертью храбрых».
Второго разведчика привез из села на вездеходе сам подполковник. Во вторую ночь рождества прапорщик повел на высоту усиленный разведывательный дозор, к которому присоединились еще двое гитлеровцев. Почти на вершине высоты дозор неожиданно столкнулся с русским дозором. Русские открыли по ним сильный огонь. Прапорщик оказался не робкого десятка и решил не отступать.
Гитлеровцы начали бросать в русских гранаты. Одна из гранат разорвалась недалеко от прапорщика и ранила его. Он заорал как сумасшедший. Гитлеровцы бросились бежать вниз, увлекая за собой весь дозор. Только оказавшись у подножия высоты, они заметили, что прапорщика с ними нет.
Третий разведчик погиб, как и первый. В отчаянии он выстрелил подряд две красные ракеты. Подразделение подняли по тревоге. Сидевший в траншее унтер-офицер из запасников заплакал: «Две красные ракеты, значит, он натолкнулся на противника!»
Погода в ту ночь была отвратительная: беспрестанно валил густой снег. Стали подниматься по склону высоты. Откуда-то издалека слышались стрельба и крики. Когда добрались до вершины, там не оказалось ни души. Разведчик исчез, словно сквозь землю провалился.
Позицию у реки подразделения батальона занимали уже третью неделю. За это время батальон понес у этой проклятой высотки большие потери: двадцать два человека были убиты, двенадцать ранены, семеро пропали без вести, десять получили тяжелые обморожения, семеро серьезно заболели.
«Боже мой, а ведь я ничего не могу поделать!» — с горечью думал капитан, положив голову на стол. Сегодня, направляя на высоту новый дозор, капитан в душе поклялся, что если и четвертый прапорщик погибнет, то завтра ночью он сам пойдет туда. В то же время капитан понимал, что клятва его не имеет никакого значения и дал он ее себе только для того, чтобы немного успокоить собственную душу, так как за все эти три недели он не сделал ничего полезного. Так уж, по крайней мере, рискнуть своей жизнью, которая, собственно, никого и не интересует.
— Если бы удалось привести хоть одного «языка», — печально произнес капитан.
Матэ как раз распаковал посылочку и начал есть печенье.
— Тогда лучше будет? — поинтересовался он.
— Подполковник хоть будет доволен.
— Очень трудно взять «языка» у русских, — заметил Матэ, прожевывая печенье. — На прошлой неделе мы видели трех русских солдат за рекой. Ветер раздул у одного из них полы маскхалата, и мы их заметили. Но пока сообразили, что нам нужно делать, — их и след простыл.
— Да, да, они всегда вовремя исчезают. — Капитан задумался и почесал подбородок. — Исчезают, словно сквозь землю проваливаются.
— Они-то хорошо знают эти места, а мы — нет, — сказал Матэ, взяв еще одно печенье. — Ну да это и понятно. Будь мы у себя дома, и мы свободно могли бы взобраться на такой паршивый холм, как эта высота. А здесь вот не можем.
Капитан поднял голову. Лицо его выглядело помятым.
— Мы и у себя дома не способны на такое, как эти русские. Разве может, например, наш солдат простоять не шевелясь в болоте по шею несколько часов подряд? — спросил капитан. — Здорово же обманывает нас собственная пропаганда, Матэ! Нам твердят, что русские не разбираются в топографии, а на деле оказывается, что они с фантастической точностью могут ориентироваться на любой местности и в любую погоду. Нам бубнят, что у русских нет продовольствия, а в это время их солдаты ежедневно получают по восемьсот граммов хорошего хлеба, и масло им дают и все остальное, а три раза в неделю — даже водку. Мы поверили разглагольствованиям нашей пропаганды о том, что все склады боеприпасов у русских разбомбила наша авиация, а на деле у них оказывается до черта боеприпасов. И это в то время, когда наша артиллерия испытывает большой недостаток в снарядах. По-моему, мы и представить-то себе не можем, сколько боеприпасов у русских.
— А как метко стреляют! — добавил Матэ, невольно вспомнив, как за день до этого русские, засевшие в кустарнике на высотке, одним-единственным выстрелом сняли солдата, который пошел за водой.
Капитан тяжело поднялся из-за стола. Это был высокий неуклюжий мужчина. Потолок в землянке был для него низким, ему приходилось стоять согнувшись. Подержав руки над горящими углями, он сел на койку и натянул на себя одеяло.
— Подумать и то неприятно, что мы знаем все свои слабые места, — произнес капитан, радуясь тому, что ничто не нарушает тишины. Немного помолчав и прислушавшись, капитан вдруг вспомнил четвертого прапорщика — худощавого стройного мужчину с густыми бровями, сросшимися на переносице. Подумал, что такой и из ада найдет выход.
Доев последнее печенье, Матэ сказал:
— За нашими позициями немцы наставили уйму пушек. — Он закутался получше в одеяло и даже сунул под него руки. — Говорят, что на следующей неделе нас сменят и пошлют в тыл.
— От кого вы это слышали? — спросил капитан, посмотрев на Матэ строгим усталым взглядом.
Матэ взглянул на худое лицо офицера и подумал: «Он, вероятно, не слушает каждый вечер обращений наших строительных рабочих, перебежавших к русским и выступающих из их окопов с призывами по радиоусилителю. А может, он слепо верит каждому слову подполковника?» Вслух Матэ сказал:
— Никакой тайны в этом нет: слышал на кухне при раздаче пищи.
— В тылах о чем только не болтают!
Оба помолчали. Кругом стояла мертвая тишина.
— Сменить нас немцы могут, это точно, — спустя некоторое время пробормотал офицер сонным голосом. — У нас в окопах солдат от солдата стоит в двухстах метрах.
И в тот же миг над безымянной высотой в небо взлетели две красные ракеты. Ночную тишину разорвал треск стрелкового оружия, затем со склона холма неровно затараторил «максим».
Капитан побледнел, выскочил из землянки и прислонился к стенке траншеи, словно ожидая, что его сейчас стошнит. Сжав кулаки, он вглядывался в темноту, где в каких-нибудь полутора километрах находилась недоступная для него высота, освещенная призрачным светом красных ракет. Вскоре стрельба утихла.
Капитан вернулся в землянку, опустился на край кровати и сидел, свесив голову на грудь, но лицо руками уже не закрывал. Одеяло он натянул себе на плечи, большими кулаками уперся в колени. Капитан молчал, и Матэ не осмеливался заговорить с ним. Оба дрожали, мысленно прощаясь со своими разведчиками.
— Матэ! — вдруг громко позвал офицер.
— Слушаюсь, господин капитан!
— Хоть из-под земли, но достаньте мне бутылку
