Вторая коробка была круглая, склеенная из картона, на ней написано "Пармезан дольче". Что за диво заморское "пармезан дольче", чем его запивают, Куликов не знал. Небось, если употреблять всухую, без воды, к зубам прилипнет — не отдерешь…
Если прилипнет — придется какой-нибудь деревяшкой, заточенной под лопатку, соскребать. А вдруг не получится, вдруг сыр прилипнет, как старый клей, мертво, да еще срастется с зубами, что тогда делать, а? Куликов понюхал одну коробку с сыром, потом другую, ничего вкусного не почувствовал — коробки пахли землей, машинным маслом, падалью, коровьим навозом, еще чем-то, совершенно незнакомым, что только в Германии, при Гитлере и могут производить… Но ведь это же несъедобно!
Вздохнул пулеметчик, отложил коробки в сторону: когда голодуха подопрет окончательно, то и это изделие в еду сгодится.
Нашлись в ранце и галеты, которые Куликову не понравились совсем — пресные, как фанера, и такие же жесткие, остатки зубов легко можно потерять в борьбе с окаменевшим невкусным продуктом.
Под галетами пулеметчик нащупал небольшую банку, из которой крохотными каплями вытекало масло, а внутри находились крохотные, обработанные ароматным дымом рыбки с отрубленными хвостами и головами.
— Что это? — недоуменно спросил он у Блинова.
Тот неопределенно приподнял одно плечо.
— Если б я знал, если б я ведал… Похоже на наживку для окуня. Копченые пескари.
— Наживку в масле не держат, — заметил Куликов тоном опытного рыбака, — я хорошо знаю, чего любят крупные окуни.
Неделю назад пулеметчику также достались трофейные консервы, тоже рыбные — извлекли из брезентового ранца пленного немецкого егеря… Рыбки там тоже были безголовые и бесхвостые, каждая очень аккуратно, ровно обтяпана с двух сторон. Ничем копченым они не пахли. Как потом объяснил ротный знаток заморской еды, помогавший старшине таскать бидоны с обедами, это были анчоусы, доставленные гитлеровцами на Восточный фронт из Франции. Еда, конечно, чепуховая, но побаловаться, пощекотать себе язык можно — и не более того. Насытиться же крохотными рыбешками, наесться до отвала, чтобы потом целый день не отходить от "максима", было невозможно.
Каша с американской тушенкой — куда более верный и надежный продукт. И не надо учить Куликова, как насаживать на крючок червяка. Он отложил банку с копчеными рыбками в сторону.
В немецком ранце нашелся и серебряный пакетик, который откровенно растрогал Куликова — в нем оказались очищенные орехи. Обыкновенные деревенские орехи, орешки, лещина, в его родном Башеве они растут в каждом дворе. В других деревнях Пятинского сельсовета также растут, народ собирает орехи и делает заначки на черный день, очень сытная пища — орехи русской лещины.
Оказывается, у немцев они тоже растут.
Другой ореховый кулек, оказавшийся в трофейном ранце, также растрогал Куликова, хотя и меньше — наверное, из-за того, что орехи были незнакомые, вкусные, присыпанные солью, на кульке было напечатано типографским методом "Чака". Что такое "Чака", Куликов не знал. Название орехов? Или местности, где эти орехи произрастают? Чье-то имя? Что-то еще? Вот только что? Ребус.
Для того чтобы разгадать этот ребус, надо было знать какой-нибудь язык, — кроме того, колхозноматерного, который был в ходу в Башеве, — например, французский или английский. Единственный язык, который не хотел знать пулеметчик, — немецкий, и всякому однополчанину хорошо понятно, почему он не желал этого.
Если на этой войне Куликов останется жив, то из дома выбросит все книги, все предметы и железки, связанные с Германией. Наелся он всего немецкого под самую макушку, а напился еще больше. Даже думать об этом не хочется.
Блинов тем временем нашел в своем ранце круглую плошку, похожую на парафиновую, с белесой полупрозрачной плотью.
— ВеПе, что это такое? — спросил он у Куликова, картинно повертел плошку пальцами. — Не спирт ли?
— Он.
На лице Блинова мигом вскинулись брови, чуть не залезли в волосы, — могли вообще передислоцироваться на затылок.
— Как спирт? — голос у Блинова мгновенно сделался сиплым.
— А так. Спирт. Только технический. Для разогрева кофия в окопе. Прямо на передовой. Так что не вздумай растворить эту гадость в воде и выпить — желудок себе сваришь, понял, Коля? Вместо желудка будет большая дырка. Одна. Во все пузо, — Куликов подмигнул напарнику, потянулся за банкой, набитой золотыми безголовыми рыбками, ножом легко сковырнул крышку.
Понюхал содержимое.
— Ну и как, ВеПе? — спросил у него напарник.
— Класс! Перший сорт. Судя по внешнему виду, царская еда. Копченые пескари, говоришь? Никогда не пробовал таких.
Блинов, прищурив один глаз, присмотрелся к надписи, начертанной на коробке, попробовал ее прочитать, но с задачей не справился. Это были шпроты. Напарник изучением надписи на коробке не ограничился, принюхался к содержимому. Копченые рыбешки пахли не то чтобы вкусно, а очень вкусно: дымком, жженой мякотью ароматного дерева, восточными приправами, словно бы были вынуты из сборника сказок про "тысячу и одну ночь", корицей, вином, перцем и каким-то очень легким маслом.
— М-м-м, — восхищенно помотал головой Блинов, — мне такая еда не попалась.
— А ты поищи получше в ранце, — посоветовал Куликов, — у немцев быть такого не может, чтобы одному они дали мармеладку с сыром, а другому — фигу. Они все делят ровно, по принципу: тебе блин и мине блин, все одинаково, больше получит только тот, у кого лычек на погоне больше… Понял, Коля?
— Однако, — Блинов, находясь в неком недоумении, сморщился.
— Ищи! Ежели не найдешь копченых пескарей — поделим моих.
Хоть и голодны были бойцы, и слюнки пускали при виде еды, добытой Блиновым за бруствером окопа, а воспользоваться трофейной закусью не успели (да они и не спешили) — зашевелился, загудел, задрожал студенисто гигантский ворох тумана, откуда-то из-под земли наверх полез возродившийся из ничего танковый рев, и немецкие ранцы с едой пришлось откинуть в сторону.
— Коля, приготовь противотанковые гранаты, пару штук, — на всякий случай приказал второму номеру Куликов.
Неожиданно где-то высоко, над серой ватой тумана запалилось яркое желтое пятно — это обозначило себя солнце, и сразу сделалось легче дышать, хотя свет солнца не растекся по всей плоти тумана, по пространству, а устремился вниз узким снопом, как луч большого электрического фонаря.
Очень уж необычным было появление светила, Куликов с таким никогда не встречался, покачал головой: а не примета ли это, не знак ли, поданный сверху?
Если знак, то — недобрый.
— А еще лучше — три гранаты, — сказал он напарнику, продолжая пристально вглядываться в туманные вороха.
Хорошо хоть, что их снабдили противотанковыми гранатами, не то ведь еловыми дубинами от налетчиков не отобьешься — задавят; на пулеметный расчет выдали шесть гранат.
В тумане что-то шевельнулось, Куликову показалось — человеческая фигура… Вот возникла еще одна, он четко разглядел автомат, ножом воткнувшийся в шевелящуюся серую плоть и, нырнув за щиток "максима", дал короткую очередь.
Фигуры исчезли. От танков немцы старались не отрываться, за стальную громыхающую массу ведь всегда можно спрятаться, избежать встречи с красноармейским свинцом.
— Чего там, ВеПе? — внезапно севшим, сделавшимся хриплым, каким-то чужим голосом спросил Блинов.
— Да ничего нового, — пробурчал Куликов. — Все то же — фрицы.
— Попал?
— Не знаю.
— Мне кажется — попал.
— На том свете, когда отчитываться за свои дела будем, нам сообщат точные данные.
— Типун тебе на язык, Палыч, — недовольно проговорил Блинов. — На том свете, на том свете… Не спеши!
Куликов тем временем вновь засек в сером лохматом пространстве фигуру, похожую на человеческую, с автоматом в руках-щупальцах, и не стал ждать, когда автомат пальнет огнем в его сторону, дал еще одну очередь.
