Захлопали гранатные взрывы. Сразу пачкой. Пять… семь… может, больше. Перекрывая остальные звуки, ахнули две противотанковые гранаты. Жив Самарай! Мы уже не бежали, а неслись над землей. Перепрыгнул через одного гранатометчика, скорчившегося в бурой траве. Но трое доползли! Влетел вместе с Чеховских и Андрюхой на бруствер. Труп немца, чуть дальше еще один! «Западник» Горобец сцепился возле закопанного танка с мадьяром, рядом валялся пулемет. Хлопок! Мадьяр обмяк, а в другого мадьяра, тянувшегося к пулемету, ударили очередями в упор я и Иван Чеховских.
Самарай топтался на моторном отделении танка, тыкал штыком в смотровые щели. Ударившие изнутри пистолетные выстрелы заставили его шарахнуться. Лыков, подобрав трофейную винтовку, сковырнул металлическую крышку с решетки трансмиссии и, воткнув ствол, расширил отверстие в решетке.
— Бутылку с горючкой бы…
Но бутылок не было. За неимением КС бросили в отверстие гранату. Мотор слабо задымил. Видно, танки были без бензина, который у немцев в феврале сорок пятого кончался. Я понял, что теряю здесь время, приходя в себя от пережитого страха казавшейся неизбежной смерти. Надо бежать по траншее дальше, туда, где идет стрельба, и посылает снаряды второй танк.
— Лыков, добивайте этот гроб с Вяховым. Самарай и все остальные — за мной.
Чеховских сидел у изгиба траншеи и стрелял из автомата куда-то в глубину.
— Николай, не высовывайся! Там фрицы с пулеметом. Из автоматов тоже шпарят.
— Надо гранатами, — отложив автомат, я расстегнул гранатную сумку.
В нише отыскали ящик трофейных гранат.
— Ну-ка, — примерил одну в руке Самарай. — Щас зафигачу.
Я поймал взгляд бывшего полицая Волохова. Он топтался в нашей кучке. Я достал из ниши и протянул ему две немецкие гранаты, похожие на крупные гусиные яйца.
— Бери и бегом поверху. Бросишь, как увидишь фрицев. Обращаться с ними умеешь?
— Научили немцы! — поддел его кто-то.
Я открутил колпачки, вытряхнул вытяжные шнурки.
— Вот так и побежишь. Когда дернешь, выжди секунду и бросай.
— Ясно…
Над траншеей роем летели пули. И наши, и немецкие. Мы поджимали фрицев и мадьяр. На правом фланге ожесточенно дрался первый взвод во главе с ротным. Мы со вторым взводом напирали слева и в центре. В этой каше одуревшие от постоянных смертей люди стреляли, не жалея патронов. Надо было срочно выковыривать очередное пулеметное гнездо и добивать второй танк, где образовался крепкий узел обороны.
Волохов, лихорадочно двигая кадыком, озирался по сторонам. Лет тридцати, крепкий, видный мужик, он, в отличие от нас, сопляков, уже познал вкус хорошей жизни. Едва ее не лишился, пережив долгие недели ареста, жестоких допросов и страх висевшего над ним расстрела. Он перебежал поле, где полегла половина роты, и вот его снова гонят на стволы. За что? Неужели нет других?
— Быстрее! — рявкнул Чеховских. — Пристрелю!
Волохов вымахнул вверх, но пробежал лишь шагов пять. Брякнулся и пополз, вжимаясь в землю. Медленно! Второй танк лупил из пушки и пулемета по наступающей роте. Танкисты лихорадочно посылали осколочные снаряды, а нас не пускал к танку пулемет и засевшие в траншее фрицы.
— А, тварь полицейская…
Самарай, размахнувшись, швырнул «колотушку» с деревянной рукояткой. В траншею попал, но граната взорвалась за пулеметным гнездом. Мы получили в ответ длинную очередь и несколько «колотушек», рванувших совсем рядом. Иван Чеховских отшатнулся. Кожух его автомата развернуло осколками. Мы швыряли гранаты, как камни. Все подряд: наши РГД и «лимонки», трофейные «колотушки». Впереди стоял сплошной треск, взлетали комья земли, жерди, тряпье.
Застывший на месте бывший полицай Волохов неуклюже, не поднимая головы, тоже наконец бросил свои гранаты. Вряд ли он попал. Развернувшись, пополз назад. Но мы гурьбой бежали навстречу по траншее, стреляя на ходу. Волохов приподнялся и снова свалился на бруствер. Мне показалось, что в него стрелял кто-то из наших.
Пулеметное гнездо было разворочено. Два трупа возле разбитого пулемета. Третий немец уползал, волоча нижнюю половину туловища. Его догнал Вяхов и ударил прикладом по голове. Позади сильно рвануло. Оглянувшись, увидел горевший танк со свернутой башней. Лыков одолел его! Оставшийся «Туран» и сбившиеся вокруг него немцы вели огонь из пушки и двух пулеметов. Я расстрелял второй диск и достал из голенища сапога запасной рожок Рядом со мной присел запыхавшийся Андрей Усов с трофейным автоматом в руке.
— Фрицев и мадьяров из танка добивали, — сообщил он. — Ничего, что я винтовку оставил? С автоматом ловчее.
— Ничего. Потом подберешь. Только больше от меня не отходи. Ты же вестовой.
— Не буду, — по-мальчишески заморгал он.
Взвод уже подбирался ко второму танку. Но, завалив траншею разным хламом и землей, нас снова обстреливали из десятка стволов. Чеховских собирал гранаты, которых опять не хватало. В танк полетела бутылка КС. Разбилась возле капонира, заливая землю густо чадящим пламенем. Боец еще с одной бутылкой приподнялся для броска. Очереди опрокинули его, раскололи бутылку. Залитый пламенем, он поднялся, завертелся, как в страшном танце. Крик резал уши. Нечеловеческий, животный. Не зря бойцы не хотят связываться с этой чертовой горючкой. Человек катался, не в силах сбить пламя. Обреченный крик, как электрическим током, подстегнул меня. Не дожидаясь, когда соберут гранаты, я кинулся вперед, увлекая за собой остатки взвода. Добейте же его, чтобы не мучился!
Кончился и этот автоматный магазин. На бегу выдернул из сапога запасной. Пока перезаряжал, вперед вырвался мой командир отделения Колобов, стреляя на ходу. Пули простегнули ему шинель, пробив тело в нескольких местах. На его месте возник еще один боец с ручным пулеметом. Он успел выпустить весь диск и тоже упал. В нескольких шагах от брошенного станкового пулемета МГ-08 на треноге и трупов немецких пулеметчиков.
Мы прорвались к танку, где, сцепившись в клубок, дрались прикладами, штыками, саперными лопатками штрафники первого и второго взводов. Двое бойцов, вскочив на танк, стреляли в смотровые щели из винтовок, лихорадочно передергивая затворы. В танке что-то рвануло. Бойцы бросились прочь. Открылся широкий боковой люк Танкиста выбросило следующим взрывом, а из прямоугольного отверстия выплеснулись языки пламени.
Малышкин, с перемотанной грязным бинтом ладонью, махнул рукой, показывая мне направление:
— Николай, бери людей и добивай минометчиков. Они где-то в рощице засели.
— Есть.
Я невольно глянул на горевшего бойца. Он лежал неподвижно. Отмучился, бедолага!
— Иван, Андрюха, Самарай! Вали за мной. Остальные тоже.
Ого, нас немало осталось! Меня догонял Василий Лыков с МГ-42 и еще десятка полтора штрафников. В редкую рощицу посеченных осколками вязов влетели обозленные, дурные. И не от водки, действие которой у всех прошло, а от запаха крови и горелого мяса. Может, поэтому нас не остановил пулеметчик, у которого не выдержали нервы, когда на него вывалилась цепь облепленных землей, кровью, отчаянно матерившихся русских «штафирен». Успел все же свалить очередью двоих, бросился убегать, но его догнал «западник» Горобец и, сломав приклад, оглушил. А потом с маху воткнул острые обломки в живот. А я уже видел знакомый сдвоенный окоп, вырытый по правилам немецкой фортификации, с отсечными норами, укрытиями для людей, погребками для боеприпасов. В каждом отсеке стояли по два взорванных немцами в последний момент миномета (во дисциплина!) и кучи плетеных корзин с минами и пустых.
Человек двенадцать из расчетов убегали, стреляя на ходу, изредка оборачиваясь. Они успели взорвать минометы, но упустили время. По ним били изо всех стволов. Лыков — длинными очередями из МГ-42, уперев сошки в бруствер. Злотников — из своего ППШ, Андрюха Усов из трофейного автомата, меняя магазины и рассеивая пули в воздух. Клацали затворы, и кучка штрафников с матюками торопливо стреляли из винтовок, расплачиваясь за немецкие пули, которых сумели избежать. В азарте стрелял и я. Добивая последний магазин. Не догадался взять у бойца винтовку — ведь я же снайпер, черт возьми! Продолжали огонь и когда оставшиеся в живых четверо-пятеро немцев влетели в кустарник, проламывая путь к спасению.
К убитым, посылая на ходу пули, уже направлялись человек пять бойцов — за оружием и за трофеями. Остальные шарили по закуткам, обыскивали трупы. Победили, вышибли немцев, ура! Как бы не так.
Заканчивающийся бой преподнес свой последний оскал. Мадьяр (кто называл их трусами!) в изодранном мундире, с пропитавшейся кровью повязкой на голове и шее, поднялся из бокового окопа. Туда складывали тяжело раненных. И в них наверняка засадили на всякий пожарный пару автоматных очередей. Не добили. Я успел разглядеть нашивки, орден, серебряное шитье на мундире и разжимающуюся ладонь с гранатой-бочонком.
