— Ты можешь оказаться пророком, — заметил Кузнецов. — Это правда: лыжникам в обороне делать нечего.
Когда буря восторгов улеглась, Масловский сказал:
— Будем считать, что одна моя мечта уже сбылась. Осуществить бы вторую — и я самый счастливый человек на земном шаре!
— Что за мечта? — поинтересовался замполит.
Масловский с минуту помолчал, думая о чем-то своем, потом нерешительно, с запинкой ответил:
— Хотелось бы поехать на фронт коммунистом.
Кузнецов пристально посмотрел на Масловского и, расстегнув полушубок, сказал:
— Мечта законная и для командира передовой роты вполне осуществимая. Можешь рассчитывать на мою рекомендацию.
Предчувствие Масловского оказалось пророческим. На другой день пришел приказ сдать боевое дежурство у границы соседнему стрелковому батальону и начать интенсивные лыжные тренировки. Выведенные из подземных сооружений лыжники приступили к своему специальному делу. Тренировались с величайшим старанием от темна и до темна. Поднимались до света, обтирались по пояс снегом, им же умывались и после завтрака уходили на лыжах к соседнему железнодорожному разъезду. Покрывали за день десятки километров. Взбирались на вершины сопок и сбегали оттуда вниз, в заснеженную падь. Учеба шла под суворовским девизом: глазомер, быстрота и натиск.
Через месяц лейтенант Масловский вывел роту в поле на стрельбы. День стоял пасмурный. В степи мела сизая поземка. Неугомонный ветер сметал с сопок серый снег, смешанный с песком, и гнал его по широкой пади вдоль границы. В тучах снежной пыли катились, подпрыгивая, серые клубки перекати-поля, похожие на живые существа. Лейтенант Вялков, прикрывая лицо шубной рукавицей, пробурчал так, чтобы слышал ротный:
— Не замела бы нам эта пурга дорогу на Запад. Провалим стрельбы в такую пропасть, и скажут нам: «Не созрели, куда вам на Запад».
— Погода не нравится? — спросил ротный. — Это же золотая погодка — как по заказу! К фашисту при ясном солнышке не подкрадешься. Его, проклятого, надо бить вот в такую погоду, чтоб не успел оклематься.
Мишени расставили в занесенные снегом пади, что тянулись у подножия пологих сопок с запада на восток. Рота сосредоточилась на обратном скате сопки. Масловский подал сигнал, и лыжники по отделениям устремились на предельной скорости вниз, поражая короткими очередями расставленные там мишени.
Трудно, очень трудно было отыскивать глазом окутанные пургой мишени. Плотная снежная пелена по временам вовсе заволакивала цели. Но лыжники даже и тут показали высокое мастерство. Особенно отличилось отделение старшего сержанта Сапожникова, поразив все мишени с отличной оценкой.
Возвращались к землянкам темным вечером. Над степью кружились мутные тучи снежной пыли, застилали небо, заметали лыжные следы. Лейтенант Масловский был доволен и стрельбами и физической подготовкой подчиненных. Рота была такой, какой он хотел ее видеть.
— Теперь можно двигать на Запад, — удовлетворенно сказал он шагавшему рядом лейтенанту Вялкову.
— Давно пора, — ответил тот.
Перевалив через крутой бугор, Масловский мечтательно проговорил:
— Заскочить бы по дороге на Алтай, в родную Большую Шелковку, мать с Юркой повидать. Вдвоем они там воюют. Жена моя — Полина тоже на фронт на днях уехала. Хирург она у меня.
— Что пишут из дому? — поинтересовался Вялков.
— Тяжеловато живут. Война и до них добралась. Юрка меня с нетерпением ждет. Как завидит почтальона у калитки — без пальто, без шапки навстречу бросается. Бабуся никакими силами не может сладить с ним. Одним словом — сорванец…
— А мой еще маленький.
— Нет, мой совсем мужчина. В последнем письме загадку мне загадал. Прямо не знаю, что и ответить. «Пошел, — говорит, — я к соседке Макарихе и попросил у нее капустную кочерыжку. А она мне: „Самим есть нечего“. Я говорю ей: „Жадная ты“. А она отвечает: „Это ты жадный, коли просишь“». И вот он ставит сложный вопрос: «Какие люди бывают жадные — те, которые не дают, или те, которые просят?» Видал, какой философ!
Ротный весело засмеялся. А Вялков, выслушав эту шутку, смекнул, почему это ротный в последнее время, ссылаясь на изжогу, не стал доедать свою пайку хлеба, почему оставляет про запас кусочки сахара. Догадался, зачем он на днях смотался на лыжах в поселок. Видно, отправил домой к Новому году подарок — малость армейских сухариков да несколько кусочков сахара. Пусть порадуется сынишка!
В январе бригада закончила сборы в дальнюю дорогу. В батальонах состоялись партийные собрания, на которых лучшие лыжники были приняты в кандидаты партии. В числе них и командир передовой роты Гавриил Павлович Масловский. Замполит Кузнецов крепко пожал ему руку, сказал:
— Поздравляю, дружище! Кандидатский стаж твой будет проходить в жарких боях. Надеюсь, не подведешь.
Масловский ничего ему не ответил, только кивнул. Простые слова политработника заставили еще глубже почувствовать, какая огромная ответственность легла на его плечи. Ведь он теперь должен выполнять не только воинский, но еще и партийный долг. Высокое звание коммуниста налагает на него дополнительные обязанности.
Через несколько суток поезд пришел на станцию Бологое. Паровоз с шипением выпустил молочно-сизое облако пара и остановился на первом пути. От вагона к вагону полетела команда:
— Конечная, вылезай!
Загромыхали двери теплушек. В вагоны пахнуло холодом. Перед глазами предстала заметенная сугробами станция, прижатая к заиндевелому перелеску. Рассыпанные вокруг домики были завалены снегом до самых окон. Причудливые шапки снега белели на низких крышах сараев, торчали айсбергами на стенах полуразрушенных зданий. Бойцы, поеживаясь, нерешительно покидали пригретые убежища. Но вот послышался властный голос командира роты:
— Приступить к утреннему туалету!
Лыжники с громким кряканьем, шутливыми стонами выпрыгивали из вагонов, на ходу сбрасывали полушубки, снимали выгоревшие на солнце белесые гимнастерки и приступали к привычному делу: растирали снегом бронзовые мышцы, умывали заспанные лица. Бородатый железнодорожник, направляясь с фонарем к станционной будке, не удержался от восхищения:
— Откуда вы, ребятки, такие горячие?
За всех ответил небольшой шустрый боец:
— Мы, папаша, из тех жарких краев, где восемь месяцев зима, а остальное все лето!
После завтрака забайкальцы тронулись в путь — на передовую. Под лыжами, как под санными полозьями, скрипел слежалый снег. На пути попадались небольшие, иссеченные осколками перелески, изрытые снарядами бугры и овраги. Кое-где чернели маленькие деревушки, пустые, безлюдные. Чувствовалась близость фронта.
За березовой рощей открылось гладкое поле, а за ним зазеленел сосновый бор. Равнину прошли быстро, но через густые забитые сугробами чащобы пробиваться было труднее. Лыжники вязли в рыхлом снегу, застревали в колючем кустарнике, натыкались друг на друга. Когда лес был пройден, впереди показалось озеро Селигер. Оно было покрыто гладким льдом, и только кое-где виднелись темные промоины, похожие на полыньи. На скользком льду лыжи разъезжались в стороны, и лишь хорошие лыжники могли удержаться на ногах с нелегкой поклажей за спиной.
К вечеру добрались до прифронтового городка Осташков. Станция была разбита. Вокруг торчали груды битого кирпича, в небо таращились закопченные печные трубы. В развалинах ютились чудом уцелевшие люди. Где-то за переездом выли голодные собаки. Забайкальцы впервые увидели своими глазами, что такое война.
Лейтенант Масловский прошел на перрон и остановился у кучи щебня. Лежали поваленные телеграфные столбы, белые от мороза сплетения проволоки. Подошел капитан Кузнецов. Они долго стояли молча. С запада доносились глухие орудийные выстрелы. Линия фронта проходила совсем близко.
— Да что же это творится на белом свете! — со злостью сказал Масловский, стиснув челюсти.
Замполит покачал головой:
— Я смотрю на эти развалины, а думаю о Ленинграде. Упорство и героизм защитников города взбесили Гитлера, он отдал приказ стереть Ленинград с лица земли. Представляешь? Кровь стынет в жилах, когда думаешь об этом.
