— Мы же были вместе, как те голубочки…
Утром Ломигната похоронили. Постояли молча над могилой. Когда же Танечек собрался было сказать надгробное слово, Помарыня опередил его:
— Из всех семян, посаженных в землю, скорее всего принесет плоды кровь мучеников, — скупо сказал он, но все поняли, что правде не требуется много слов.
Еще во время боев на радгоштском гребне в бескидской области появился капитан Степанов с семьюдесятью партизанами. Это были ребята из ратиборжской группы нелепо погибшего капитана Викторко, отряд гоштялковцев, партизаны Герыка с бельгийцами, парни Москаленко из Озницы и еще новые, в большинстве советские военнопленные, которые бежали из концлагерей и присоединились к ним. Так в Гостынских горах появился сильный отряд, в расположение которого по первоначальному плану штаба должна была переместиться вся бригада.
Но попытки Степанова помочь окруженным партизанам успеха не имели. Штаб на Кнегине уже не существовал, и силы бригады оказались рассеянными по всему хребту. Подавляющим численным перевесом сжимали немцы партизанские отряды и не позволяли Степанову прорвать это мощное кольцо извне.
Несколько раз партизаны Степанова вступали в тяжелые перестрелки с эсэсовцами. Многие из его ребят, лихих горцев, привыкших к рискованным нападениям, в таком бою оказались впервые. Соответственным был и результат: много раненых — самых смелых бойцов.
В конце концов Степанову пришлось вернуться с ранеными на Всацкие горы.
Найти командира либо раздобыть сведения, которые сделали бы возможными поиски штаба, было задачей нелегкой. Вокруг кишели враги. И все же Густлику удалось пробраться в горы над Горной Бечвой.
Но людей, к которым его послал командир, он не нашел — одних арестовали немцы, другие скрывались. Не оставалось ничего другого, как начать расспрашивать местных жителей.
Горцы разговаривали с неохотой. Но все же Густлик узнал горькую правду о смерти Ушьяка, об арестах, о сожженных хуторах и селениях.
— На Мартиняк не ходите, — посоветовал ему один лесоруб. — Там засела целая рота этих черных. Рыщут по лесным дорогам днем и ночью.
— А может, там уже все спокойно?
— Да где уж там. Пока баран в овчарне, всегда надо ждать ягненка.
С отчаянной надеждой на счастливую случайность бродил Густлик по горам. Обессиленный, валился в сугробы, а потом снова поднимался и шел дальше. На пологом горном склоне набрел однажды на тропинку, протоптанную в свежем снегу. Какое-то время шел по ней. Потом, изнемогая от усталости, присел. Неподалеку стояло каменное распятие, вправо от него начинался пихтовый лесок, в котором следы терялись. Когда Густлик поднялся, раздались выстрелы. Немцы заметили его и подняли стрельбу. С первыми же выстрелами он почувствовал удар в бедро и упал на снег. Почти одновременно услышал стрельбу из пулемета, отвечающего винтовкам. Стрельба перенеслась выше по склону, где, очевидно, вступили в бой новые силы противника. Густлик воспользовался этим и соскользнул по снегу под откос. Отполз в безопасное место. Вражеские пули лишь по счастливой случайности не ранили его. Одна из них прошла через карман пальто и наткнулась на металлическую табакерку. Густлик быстро спустился в долину. Он не предполагал, что шел по следу Зетека и находился шагах в пятидесяти от ямы, в которой лежал Мурзин.
До позднего вечера бродил он по лесу. Временами ложился и слушал — не следят ли за ним. Но кругом было тихо.
В темноте Густлик выбрался на горную дорогу и по ней дошел до усадьбы лесника. Дорогой промерз. Отморозил пальцы. Постучал в дверь. Выглянул лесник.
— Я ищу партизан… командира…
— Знать ничего не знаю…
— Я партизан… партизан, — настаивал Густлик.
Но лесник наотрез отказался что-либо сказать и захлопнул дверь. Густлик вернулся в отряд. О Мурзине он так и не узнал ничего, но принес весть о смерти Ушьяка, об аресте Козликов на Мартиняке, о смерти радистов, о силах врага. Упомянул о перепуганном леснике.
* * *
Йозеф Папрскарж постепенно приходил в сознание. Вначале у него появилась тошнота, потом тошноту заглушила острая боль в голове и ногах.
С трудом приоткрыл глаза. Вокруг — темнота, раздробленная тусклым светом у потолка. Незнакомое помещение. Тишина.
Папрскарж лежал на спине на больничной койке. Правая нога его была подвешена. Справа от него у окна стояла еще одна койка. На ней ворочался какой-то человек. Папрскарж хотел было повернуться к нему, но едва он пошевельнулся, услышал строгий голос:
— Лежите и ни с кем не разговаривайте!
На стуле у постели Папрскаржа сидел стражник с револьвером в кобуре у пояса.
Папрскарж окончательно пришел в себя и начал вспоминать, что с ним произошло. Как его подстрелили на бечвинской лесопильне немцы, как старый доктор оказал ему помощь и отправил в Мезиржичский монастырь, а оттуда его отвезли в больницу во Всетине. Из машины его понесли прямо в операционную. «Что это с вами, пан директор? — удивился главный врач, хороший знакомый Папрскаржа. — По телефону из гестапо нам сообщили, что посылают раненого партизана, а это, оказывается, вы!» «Да, это я, пан доктор, — подтвердил Папрскарж. — Всякое бывает в горах!» Главный врач сочувственно покачал головой и сказал вполголоса: «Мы сделаем все, чтобы спасти вас».
Потом ему дали наркоз.
Время шло. Потолок постепенно серел, белел, и, глядя на него, Папрскарж думал о страданиях людей. «Много мертвых, слишком много мертвых, — шептал он. — Смерть торопится. Правда, умереть не велик подвиг…»
Так он дождался рассвета. Пришла сиделка. Монахиня. Включила свет. Папрскарж увидел большую больничную палату с двумя рядами белых коек. Стражник снова предупредил его, чтобы он ни с кем, кроме врачей и сиделок, не вступал в разговоры. Больные с удивлением смотрели на него и перешептывались.
Принесли завтрак. Но Папрскарж не прикоснулся к еде — снова начал бредить.
На осмотр пришли главный врач и молодой доктор. Главный врач внимательно посмотрел на Папрскаржа, взглянул на температурный лист и покачал головой.
— Это доктор Браздил, — представил он молодого врача. — Он вместе со мной будет лечить вас.
Сиделка отвернула одеяло, главный врач снял бинты с правой ноги, осмотрел рану и обработал ее.
— Болит? Вы должны неподвижно лежать на спине. Эта пробуравленная кость в пятке еще долго будет вас мучить.
Только теперь Папрскарж понял, что в кость над пяткой воткнули металлические иглы. От них шли тросики к блоку, укрепленному над кроватью, а к тросикам была подвешена гиря. Нога лежала на деревянном лубке косо вверх, и гиря натягивала ее.
— А это сооружение нельзя убрать?
— Нет, нет, — замотал головой доктор Браздил. — Обе кости под коленом сильно размозжены.
Обработали сквозную рану и на левом бедре.
Стражники менялись через каждые несколько часов. Иногда после полудня приходил для проверки гестаповец. Стражник рапортовал ему. Гестаповец проходил по палате и, постояв у койки Папрскаржа, снова уходил.
Ох, эти больничные порядки! У постели Папрскаржа регулярно появлялись сиделки Цырияка и Белармина с термометром, едой или судном. Регулярно сменялись стражники. Регулярно приходили главный врач и доктор Браздил. Только кошмарные сны не менялись.
Поздно вечером в пятницу в палату вошел гестаповец. Больничные служители поставили кровать с Папрскаржем на колесики и по коридору отвезли ее в операционную. Там его ждал другой гестаповец. На столе стояла пишущая машинка.
Когда служители вышли, один из гестаповцев сел за машинку и одним пальцем стал выстукивать то, что ему диктовал второй.
— Имя… год рождения… место жительства… занятие…
Папрскарж отвечал с трудом.
— Так это вы, — заметил допрашивавший гестаповец и заглянул к себе в бумаги. — Вы уже были однажды судимы и приговорены к отбытию наказания за деятельность, враждебную рейху. И теперь вы снова совершили преступление, несмотря на то что дали письменное обещание в дальнейшем сохранять лояльность! Совершить это в третий раз вам не удастся. Это я вам гарантирую.
Несмотря на сильный жар, к Папрскаржу вернулась способность все понимать и соображать.
— Вы должны рассказать все. Ну, начинайте…
— Я не могу давать показаний… у меня жар… я даже не знаю, где я… Я не вижу, ничего не вижу, — с трудом переводя дыхание, простонал Папрскарж.
Один из гестаповцев вышел и привел врача.
— Вы знаете его? — спросил он врача и пальцем показал на раненого.
— Знаю. Это Йозеф Папрскарж. Лежит в палате номер четыре.
— Может он давать показания?
— Не может. У него высокая температура.
Гестаповец испытующе посмотрел на врача.
— Ну… а вы кто?
