– Все в порядке, капитан? – спросил он.
Он собирался в Рейхсканцелярию во второй половине дня, чтобы доложить там о результатах испытаний.
– Все в порядке, генерал, – ответила я.
Я оторвалась от земли и полетела навстречу блестящему стальному тросу.
Обычно лезвие легко перерезало трос. Самолет слегка встряхивало, и рычаг управления чуть вздрагивал у меня под рукой.
Когда мое крыло коснулось троса, до предела натянутые стальные нити буквально взорвались и брызнули в стороны, перерубая лопасти правого пропеллера. Обломки пропеллера пробили фонарь кабины и просвистели в нескольких сантиметрах от моей головы. Я выключила двигатель и попыталась выровнять машину. В следующую секунду поврежденный двигатель с утробным ревом отвалился. Крыло затряслось, резко выгнулось, и самолет чуть не перевернулся брюхом вверх.
Лихорадочно орудуя взбесившимся рычагом управления, я умудрилась провести «дорнье» над самой вершиной холма, в который он собирался врезаться.
Каким-то чудом, на одном двигателе и практически на одном крыле, мне удалось продержаться в воздухе достаточно долго, чтобы перевалить через холм и приземлиться на первом же ровном участке. С минуту я сидела совершенно неподвижно, слушая, как гудят и погромыхивают на ветру открепившиеся от крыла листы обшивки. Я вынула мятный леденец из бумажного пакетика, который всегда брала с собой на всякий пожарный случай, и закинула его в рот. Потом нашарила в кармане карандаш и, пристроив на колене блокнот, сделала несколько беглых записей.
Позади послышался гул легкого двигателя, и «шторк» Эрнста легко приземлился в двадцати ярдах от меня. Мы вылезли из своих кабин одновременно.
Лицо у него было белее мела. Все еще держась рукой за дверцу кабины, он стоял и просто смотрел на меня немигающим взглядом.
В конце концов, поскольку кто-то должен был нарушить молчание, я сказала:
– Со мной все в порядке, Эрнст. Все в порядке.
Он продолжал стоять неподвижно. Словно это он, а не я только что чудом избежал смерти.
Болезнь Эрнста началась в тот год. Вероятно, для него она являлась единственным выходом из невыносимой ситуации.
Однажды утром он вошел в свой кабинет и увидел, что рабочий стол завален совсем уж неимоверным количеством бумаг. Он истерическим голосом крикнул адъютанта:
– Как вы смеете захламлять мой стол? Тут карандаш положить некуда! Что это за мусор?
– Это накопилось за несколько дней, герр генерал. Вы здесь не появлялись.
– Да, у меня были более важные дела. Уберите все это.
– Герр генерал?…
– Уберите все это.
– Но что мне с этим делать?
– Бог мой, не знаю. Сожгите все к чертовой матери. Что это, кстати?
– Главным образом отчеты, герр генерал. И несколько писем, которые вам нужно подписать.
– Где письма?
Адъютант показал на одну из стопок.
– Хорошо. Это оставьте, а все остальное отнесите Плоху.
Плох разберется со всеми бумагами. Он человек толковый. Эрнст не знал, что бы он делал без Плоха.
Оставшись один, Эрнст безучастным взглядом посмотрел на стопку писем.
В самом низу лежал контракт. Заказ министерства на одну тысячу новых «Ме-210». «Ме-210» являлся усовершенствованной версией неудачного «110-го», столь плохо зарекомендовавшего себя в ходе операции «Орел». Вернее, не являлся. Профессор Мессершмитт взял чертежи у своих конструкторов и просто самолично все перечертил. Это был совершенно новый самолет. Профессор Мессершмитт по-настоящему любил только новые самолеты. Первый «Ме-210» не летал еще ни разу.
Эрнст подписал заказ на тысячу самолетов, экспериментальный образец которых еще даже не поднимался в воздух, и отложил документ в сторону. Он высыпал несколько таблеток в ладонь и проглотил их, запив глотком бренди из фляжки, которую носил в заднем кармане. Он полагал, что Мессершмитт знает, что делает, и в свете сложившихся между ними отношений только на эту мысль ему и оставалось полагаться. Но временами Эрнст испытывал приступы приятного возбуждения и упоительного головокружения, словно катался на ярмарочной карусели, и плевать хотел на все. Ибо разве это была не ярмарка? Куда ни глянь, повсюду вокруг сверкали яркие огни, звучала жизнерадостная механическая музыка, мелькали гротескные персонажи в грубо намалеванных масках и свершалось бесконечное триумфальное движение по кругу.
В конце весны Эрнста вызвали к Толстяку в Прусское министерство.
Толстяк был мрачен. Он кивком указал Эрнсту на кресло в дальнем конце своего огромного стола. Не предложил Эрнсту сигарету, сигару или бокал вина и не стал заводить разговоров о тактике воздушного боя в Мировой войне. Он сразу приступил к делу.
– Мне нужны конкретные цифры. Данные по производству истребителей и бомбардировщиков за последние три месяца и надежный прогноз до конца года.
У Эрнста мгновенно промокла рубашка от пота, и давно знакомая боль запульсировала в ушах.
Спустя несколько мгновений Толстяк отщелкнул большим пальцем крышку шкатулки с турецкими сигаретами и подтолкнул ее к Эрнсту. Откинулся на спинку кресла: прямо Юпитер – встревоженный, но по-прежнему величественный в своем увешанном медалями мундире.
– Послушайте, дружище, вы ставите меня в затруднительное положение. Адольф хочет получить ответы на некоторые вопросы. Я вызываю вас и спрашиваю, сколько бомбардировщиков сойдет с заводских конвейеров в ближайшие полгода. Вы мне называете цифру, звучащую вполне удовлетворительно, и я повторяю ее Адольфу. А через шесть месяцев ожидаю увидеть обещанные бомбардировщики, но не вижу. Почему? Вы ничего объяснить не можете. Придумываете какие-то запутанные отговорки, которые не удовлетворили бы даже монахиню из монастыря непорочного зачатия.
Он устремил глаза на Эрнста. Во взгляде читались гнев, холодность, недоумение, бесконечное удовольствие от возможности причинять страдания ближним и сожаление, что такое приходится делать.
– Так не пойдет, – сказал Толстяк. – Это не лезет ни в какие ворота. И так мы не выиграем кровавую войну. Между прочим, да будет вам известно, через несколько недель мы начнем вторжение в Россию.
Эрнст уронил сигарету на ковер и торопливо нагнулся, чтобы подобрать ее. Потом несколько мгновений сидел неподвижно, стараясь собраться с мыслями.
Толстяк вертел в руках одну из своих моделей самолетов. Золотые перстни с бриллиантами и рубинами сверкали на его пальцах.
– Может, вы скажете, какие у вас проблемы с производством? – спросил он.
– Мы скоро решим все проблемы, – услышал Эрнст свой голос. Он сам не знал, откуда у него появилась способность увертываться от вопросов, давать туманные ответы и сочинять на ходу. Она зародилась в стенах министерства и поселилась в душе Эрнста. Но она не бездействовала, она опустошала душу.
Толстяк пресек дальнейшие речи Эрнста резким взмахом руки.
– В настоящий момент мы имеем в два раза меньше истребителей, чем нужно, единственно потому, что вы сократили производство практически всех машин, отдав предпочтение двум самолетам Мессершмитта, которые оба не входят в наши планы. В настоящий момент мы имеем в два раза меньше бомбардировщиков, чем нужно, единственно потому, что до сих пор – уму непостижимо! – остаются нерешенными проблемы с «Ю-восемьдесят восемь», а вы приостанавливаете выпуск проверенного самолета, чтобы начать производство вашего нового дальнего бомбардировщика, «грифона», – и, черт меня подери, с ним тоже, такое впечатление, не все в порядке!
– Обычные проблемы становления, – хмуро сказал Эрнст.
– Я так не думаю, – сказал Толстяк. – Этот самолет просто курам на смех.
Медленно тянулись секунды. Потоки солнечного света лились в высокие окна. По лужайке разгуливал лев.
– Думаю, я слетаю к Хейнкелю и посмотрю на ваш «грифон».
– Нет! – испуганно воскликнул Эрнст, не сумев сдержаться.
– А какие у вас проблемы с «грифоном»? – спросил Толстяк, устремляя на Эрнста холодный, задумчивый взгляд.
– Двигатели перегреваются.
– Почему вы не хотите, чтобы я взглянул на эту машину?
Когда его припирали к стенке, Эрнст проявлял чудеса сообразительности.
– В данных обстоятельствах это может быть воспринято так, будто вы не уверены в моей компетенции.
– Может. И я действительно не уверен.
Это прозвучало как пощечина. Но Толстяк, по крайней мере, отвлекся от своей последней мысли.
А потом перешел к следующей.
– Я решил вернуть Мильха на должность куратора производства. Он будет работать с вами: вашим помощником, так сказать. Нужно соблюсти приличия. Но он будет моим полномочным представителем. Вам ясно?
Где мы? Над бескрайними холмистыми равнинами северной Германии, испещренными озерами и покрытыми лесами. Дальше на север, за горизонтом, они врезаются длинными зелеными мысами в Балтийское море – странный край островков и узких длинных заливов причудливых очертаний: извилистых, но размытых. Край песчаных наносов и земляных намывов, где нет четких прямых линий.
