О том, что так может случиться, она просто не думала. Ей было очень хорошо, и она была бездумно щедра и добра…
Как и бывает обычно в русском — да нет, не только в русском — в народном застолье, после второй кто-то запел, песню подхватили, а потом притихший, вспомнивший свою, похороненную им, любовь, Алеша Кропт попросил спеть "Амурские волны" — та погибшая врачиха любила этот вальс. Слов толком никто не знал, и потому просто пели мелодию, лишь изредка вставляя всплывающие слова. От этого путались и перебивали друг друга, терялось ощущение праздника. Мария встала и протянула руку Косте:
— Станцуем, что ли…
Бессловесный хор стал строже, задушевней, а Костя с Марией вертелись на пятачке в уголке землянки. Получалось у них слаженно и красиво, ребята смотрели не только на их счастливо-серьезные лица — все время смотреть на них казалось неудобным, так оба они были близки друг другу, — но и на их ноги — легкие, в начищенных сапогах, поднимающие облачка земляночной пыли. А над пылью мелькали крепкие, в телесных чулках икры и колени Марии, и переносить это было и трудно и радостно.
Мария неожиданно оставила Костю и потянула мрачного Малкова, а когда оттанцевала с ним — выхватила из-за стола и Алешу Кропта. Ей было. весело, и что бы ни говорили ей сменяющиеся партнеры, вызывало в ней доброжелательный смех, и каждый, садясь на свое место и уступая Марию другому, казался себе ловким, остроумным, стоящим такой замечательной женщины. Правда, когда она смеялась с другим, по душе проходил холодок…
Потом пели фокстроты, и раскрасневшийся Засядько лихо выстукивал ложками ритм, потом снова сели за стол и выпили, и только собрались еще потанцевать, как появился Иван Рябов со своим наводчиком и незнакомым хорошеньким парнишкой с гитарой. Они принесли с собой фляжку и теперь выпили за совместную боевую удачу.
Мы, братцы москвичи, тоже гуляем… Петя! Сыграй-ка нашу… артиллерийскую — для пехоты еще не придумали настоящих песен.
Хорошенький, стройный Петя не стал ломаться и не очень сильным, но приятным тенорком батарейного запевалы повел песню об артиллеристах. Ее пели с удовольствием, а Мария танцевала и под этот ритм, с интересом приглядываясь к Пете.
Все это время Косте было приятно и ее оживление и то, как она угощала ребят и танцевала с ними. Она казалась настоящей хозяйкой, а он, как хозяин, одобрял ее, хотя и суживал глаза, когда она уж слишком заливисто смеялась. Но когда она стала приглядываться к гитаристу, ему стало не по себе. Он знал таких хорошеньких, способненьких мальчиков, любимцев батарей и рот. Их и в бою сберегали, лишний раз не посылая в опасное дело, и проступки прощали, потому что они скрашивали бойцовскую жизнь кто песней, кто пляской, кто просто веселым нравом. Таким всегда все, удается, и таких легко любят женщины…
Костя посуровел, придумывая, что бы предпринять и отвести возможную опасность. Ему помог охмелевший Рябов. Он навалился на стол и закричал:
— Слышь, станишник, говорят, погоны надеваем?
Костя сразу отрезвел — говорить такое, да еще в застолье, да в чужой землянке?.. Это — неосторожно.
— Брось болтать!
— Точно, точно. И красноармейцы будут солдатами, а командиры — офицерами.
— Верно, товарищ сержант, — вдруг вмешался Кропт. — Мне об этом связисты говорили.
Поглядывая на буро-красного, подобравшегося Жилина, Мария оставила танец, подошла к Косте, села рядом и положила руку на его колено.
— Я думала, ты уже знаешь. Об этом все говорят. Моя соседка уже сколько рассказывает.
— Мало ли о чем болтают, — буркнул Костя. То, что Мария знала о таких разговорах и ничего ему не рассказала, поразило его и по-новому осветило весь сегодняшний вечер.
Скрывает она от него что-то. Скрывает. Вон как заигрывала со всеми ребятами…
Она почувствовала изменение его настроения и гибким женским умом сразу нашла выход:
— А чего ты удивляешься? Сам же небось пел: "Ведь с нами Ворошилов, первый красный офицер!" — Верно… — восхищенно протянул Рябов. — Правильно… А я о таком и не подумал. Оно конечно… Хоть и царская армия, а воевал в ней народ. И наши казачишки. За Россию они всегда воевали правильно. Я так понимаю, и нам стыдиться тех погон или солдатчины тоже не стоит. — И, уже обращаясь к Косте, хитренько клоня голову к плечу, напомнил:
— Сам же докладывал: мы из пластунов. Значит, помнишь свой род и свое племя. Чего ж теперь шумишь?
Костя примолк, словно прислушиваясь к себе. Солдат ли ты или красноармеец, а все равно драться за Родину надо…
— Вот так и выстраивалась цепочка — гвардия, замполиты, солдаты, погоны, офицеры…
Связывалось старое, ушедшее, с новым, отбиралось у старого что получше и приспосабливалось к сегодняшнему дню, сливалось воедино все, что накопилось лучшего и в прошлом и в настоящем…
Они еще посидели, вяло поговорили: когда где то слева у соседей вдруг вспыхнула перестрелка, словно обрадовались возможности закончить в общем-то удавшийся праздник.
В землянке у Марии было тихо — фельдшерица со своим старшим лейтенантом Зобовым сидели в это время у капитана Басина. Мария была задумчива и нежна.
Она словно прислушивалась к себе, стараясь услышать н угадать зарождавшуюся в ней жизнь…
Первые дни нового года покатились ровно и гладко. Басин вывел взвод из роты Мкрытчана, н он спал по десять часов в пустующих избах ближней к передовой деревни, десять часов «наступал» или просто бегал, а в перерывах вязал из хвороста плетнифашины. Через четыре дня взвод ушел на передовую, а на его место пришел взвод из восьмой роты. Басин бывал на занятиях каждый день и требовал жестко. Так жестко, что бойцы ворчали: и отдохнуть не дают, да еще эти чертовы плетни-фашины.
Снайперы по-прежнему лазили вдоль передовой, то «охотясь» парами, наособицу, то взаимодействуя с кочующими пулеметами, орудиями и, конечно, с минометчиками. Все чаще стали наведываться полковые и дивизионные разведчики и саперы. Они ползали и за передний край, оставляя на снегу извилистые бороздки-следы. Поактивней стал и противник. Его саперы и разведчики тоже пробирались по ночам на ничейку и даже подползали к нашим траншеям, но все обходилось без чрезвычайных происшествий.
Налаженная жизнь сбивалась только слухами о погонах, новых званиях и новой форме. Но потому, что слухи эти обговорили по десять раз в каждой землянке, когда пришел приказ о введении офицерского корпуса и смене формы одежды, ему не очень удивились: в гуще самой армии уже назрело убеждение в необходимости и своевременности перемен.
Политработникам не слишком долго пришлось разъяснять эти приказы. Зато чуть не в каждой землянке надо было отвечать на неизменные вопросы:, а когда ж будут те погоны и те гимнастерки с высоким стоячим воротником а главное, почему в гимнастерках нового образца не предусмотрели нагрудных карманов. Это в старой армии солдаты были беспартийные и внесоюзные. А где хранить партийные н комсомольские билеты которые как-то так, сами по себе улеглись у самых сердец?
Вот эта недоработка — отсутствие карманов на гимнастерках — волновала, пожалуй, больше всего.
В землянке женщин постоянно толпился народ — приходили из разных подразделений с просьбой перешить воротнички гимнастерок. И Мария н фельдшерица работали каждый вечер… Может быть, поэтому едва ли не самым первым в батальоне снайперское отделение стало носить погоны, и гимнастерки у них стали на пуговичках, с красивым, облегающим шею высоким воротничком.
Повар заметил изменение отношения Басина к Марии н понял это по-своему: стал носить пробу сам или передавать ее через Кислова. Басни в еде был неразборчив — лишь бы горячо было, а Кривоножко при прежнем комбате Лысове привык есть вкусно. Он-то фактически и снимал пробы.
Когда пробу как-то опять принесла Мария, замполит сдержанно пошутил с ней и сказал, что гимнастерка с высоким воротником ей к лицу.
— Давайте мы и вам сделаем, — простодушно предложила Мария, но Кривоножко замялся:
— Надо бы вместе с комбатом.
— Так мы и комбату сделаем.
Эти слова вырвались сами по себе — так она была счастлива все эти дни нового года, так ей было хорошо, что она хотела, чтобы было хорошо и другим. Но она вспомнила приход Басина и почувствовала; сейчас она неудержимо покраснеет. А делать этого никак нельзя — замполит есть замполит.
— М-м, — тянул Кривоножко, не замечая в сумерках землянки ее растерянности. — А вы с ним говорили на этот счет? — Мария промолчала, язык не ворочался. Кривоножко решил, что она разговаривала с комбатом, сказал:
— Ну, хорошо… Сделаем так — займитесь комбатом… А то, знаете ли, неудобно… И тогда уж примитесь за меня.
Она кивнула и вышла, понимая, что не может идти к Басину.
