Как только они остались одни, Апраксин подошел к аппарату и именем великого князя Николая Николаевича через штаб Северо-Западного фронта потребовал, чтобы его немедленно соединили с госпиталем полковника Никитина. Когда услышал ответ, передал трубку Нелюбову и вышел из кабинета, деликатно оставив его одного.
– Объект номер четыре слушает, – прогудела трубка рокочущим Никитинским басом, и Борис Нелюбов с замирающим от волнения сердцем произнес:
– Добрый день, господин полковник! На проводе лейб-гвардии капитан Нелюбов, штаб-офицер особых поручений при генерал-квартирмейстере Юрии Никифоровиче Данилове, – Борис решил, что его полная должность произведет необходимое впечатление на армейского доктора и попутно избавит от необходимых, но ненужных сейчас объяснений.
Так и случилось. Голос полковника Никитина вдруг стал доброжелательным.
– Я слушаю вас, господин капитан. Чем могу служить?
– Пригласите к телефону Варвару Оболенскую…
В трубке послышалось прерывистое шипение, а затем растерявший свою доброжелательность голос ответил:
– К сожалению, это невозможно. Она сейчас на операции…
Нелюбов вдруг понял, что если он через секунду не услышит голоса Варвары, то, бросив все и разрушив таким образом свою карьеру, немедля отправится в этот госпиталь, и если и там ему помешает этот полковник, то он разрядит револьвер прямо в его толстое и набитое брюхо; Борис почему-то именно так представлял себе полковника Никитина и даже не предполагал, что тот образ, который он только что составил в своем воображении, был очень близок к истине.
– Господин полковник! Вы что, не поняли, с кем вы разговариваете?! Меня совершенно не волнует, где сейчас мадам Нелюбо… – Борис осекся. – Где сейчас девица Оболенская. Я требую, чтобы ее пригласили к телефону, – капитан Нелюбов повысил голос. – Немедленно!!!
– Ну… если вы настаиваете… подождите у аппарата… ее сейчас пригласят, – смутившись, ответила трубка.
Через минуту он услышал голос, от которого у Бориса перехватило дыхание и замерло сердце:
– Сестра Варвара на проводе, что вам угодно…
– Варя… это я… я вернулся, – тихо сказал Борис и вдруг услышал, как на том конце провода что-то загремело, а затем повисла звенящая тишина.
– Варя! Ты меня слышишь? Варя! – кричал в трубку Борис. Но через мгновение опять услышал взволнованный голос полковника Никитина:
– У Варвары Васильевны обморок, она не может продолжить разговор… Позвоните позже.
Нелюбов медленно положил трубку и почувствовал, как у него по щекам катятся слезы: «В последнее время я стал чертовски сентиментален. Говорят, это приходит с возрастом», – отрешенно подумал Борис и, увидев вошедшего начальника станции, отвернулся, чтобы скрыть свое проявление чувств от совершенно постороннего человека.
– Вы закончили? Я могу занять свой кабинет?
– Конечно, можете, – Нелюбов окончательно взял себя в руки. – Только…
Борис быстро подошел к письменному столу начальника станции, бесцеремонно пододвинул к себе его письменный прибор и, взяв чистый лист бумаги, написал:
«Варя, я вернулся. Буду в Варшаве через три дня. Я знаю, что у тебя произошло с Горшковым. Нам необходимо как можно скорее объясниться. Борис Нелюбов».
Положив записку в конверт, он написал затем на титульном листе «Варваре Оболенской» и протянул письмо начальнику станции.
– Эту корреспонденцию необходимо срочно переправить в полевой армейский госпиталь полковника Никитина…
Начальник станции согласно кивнул. Он очень хотел избавиться от этих столичных офицеров, поэтому решил больше ни в чем им не противоречить.
– Я сегодня же переправлю вашу депешу с вестовым, – начальник станции улыбнулся. – Он у меня шустрый…
– Спасибо, – Нелюбов с благодарностью кивнул ставшему вдруг покладистым начальнику станции, вышел из кабинета и сразу же столкнулся с капитаном Апраксиным.
– Борис Петрович! Нам нужно ехать немедленно… на главном перегоне сейчас окно, и путь свободен до… – Апраксин взглянул на часы, – до двух двадцати…
– Да, да, конечно… я готов, – ответил Нелюбов и бросил взгляд на давно не крашенный, грязный фасад станции, на мусор, что лежал вокруг вокзала, на вновь прибывшие, строящиеся в колонны маршевые роты. Он словно хотел закрепить в памяти то место, куда теперь уже, вопреки всем противным обстоятельствам, должен был вернуться во что бы то ни стало.
Россия середины второго десятилетия двадцатого века представляла собой давно сложившийся, самодостаточный организм. Война, однако, довольно сильно изменила и перемешала социальные слои: многие ключевые позиции в государственном аппарате заняли выходцы из более низших сословий, мировоззрение которых было еще не вполне сформировано. Вековые традиции, вся славная история огромной державы не могли сразу, в одно мгновение, проникнуть в этот нарождавшийся класс, и началось брожение идей о свободе и равноправии, где основным посылом стал призыв к изменению существующего строя и свержению самодержавия.
Подобные шальные мысли словно витали в воздухе, пронизывая энергетическое поле огромной страны – от Варшавы до Владивостока, – тревожа несформировавшиеся умы людей, которые вдруг начинали искать подтверждение или же опровержение этим взглядам и теориям и, не находя, обращались к уже имеющимся учениям. Может быть, поэтому бредовые идеи и рассуждения экстремистски настроенных марксистов-социалистов о всеобщем равенстве и братстве и привели огромную страну на стык революций.
* * *
Прибыв в Цюрих, Гельфанд-Парвус и Лидия поселились в одном из самых дорогих отелей города, где они сняли для проживания целый этаж общей площадью около семисот метров. Парвус держал себя так, будто бы он праздный восточный паша, который только из-за скуки приехал посмотреть старушку Европу, но и здесь вдруг опять заскучал и теперь не знает, чем себя развлечь. Он каждый день, иногда в сопровождении Лидии, иногда в одиночестве, отправлялся делать дорогие и в некоторой степени совершенно ненужные покупки: автомобили, меха, брильянты, золотые украшения, дорогие костюмы и платья. Поток их был нескончаем, и Лидия, в обязанности которой входило раз в три дня через связного передавать сообщения в Берлин, была просто вынуждена упоминать об этих, в буквальном смысле слова дорогих забавах своего подопечного.
Реакция немецкой разведки оказалась предсказуемой; в Цюрих тут же прибыл майор Штранцель и, запершись с Парвусом в его кабинете, имел с ним двухчасовую беседу.
После отъезда германского майора Александр Парвус быстро собрался и, не заходя в комнаты, которые были отведены Лидии, куда-то уехал.
Так произошло и на следующий день. Лидия начала беспокоиться. Она решила, что Парвус ее игнорирует умышленно, затаив на женщину обиду за то, что она выставила его перед немцами в неприглядном свете, и если так будет продолжаться и далее, то этот человек-шанс совсем от нее отдалится; а значит, Лидии придется вернуться в Берлин и опять ублажать угодных майору Штранцелю особей мужского пола.
«Неужели он не может понять, что я не могу не сообщать о его публичных выходках? Ведь кроме меня здесь и так хватает агентов кайзера, которые тоже шлют свои депеши в Берлин», – весь день думала расстроенная и озабоченная Лидия.
Поздно вечером, едва услышав, как хлопнула входная дверь, она встала с кровати и принялась накладывать вечерний макияж, намереваясь идти в спальню к Парвусу, чтобы объясниться с ним и открыто рассказать о своем задании. Но тут посторонние звуки привлекли ее внимание, и Лидия в ужасе замерла – в прихожей отчетливо слышался веселый и развратный женский смех.
Набросив на плечи халат, женщина вышла в гостиную и увидела картину, от которой у нее на некоторое время пропал дар речи. На Парвусе буквально повисли две совершенно пьяные молодые блондинки, причем одна из них уже успела расстегнуть ему брюки и запустила свою красивую и белую руку ему в ширинку.
Это продолжалось несколько секунд, в течение которых Лидия сумела взять себя в руки и, издав звук, более похожий на стон, чем на покашливание, привлекла наконец к себе внимание.
Однако Парвуса не смутило появление Лидии. Как не смутил сей факт и блондинок. Окинув появившуюся женщину взглядом и переглянувшись между собой, обе блондинки с удвоенной энергий принялись за свое.
– Познакомься, дорогая, – сказал вдруг Парвус совершенно трезвым голосом. – Это Долли, – он кивнул на блондинку, что рылась у него в штанах. – А это Грета, у нее сегодня день рождения…
– Очень приятно, – выдавила из себя Лидия и хотела уже повернуться и уйти, но Парвус неожиданно произнес то, что заставило ее замереть на месте:
