Ознакомительная версия.
Немецкие самолеты «ходили» над головой. Особенно досаждал «мессер», которого моряки прозвали «крестником». Его светло-желтое брюхо было в нескольких местах залатано серыми полосками… По утверждению пулеметчика Головатюка, это был старый знакомый, меченный зенитным огнем плавбатареи. С Головатюком был полностью согласен Некрасов.
— Факт, «крестник»! Через чего бы ему так свирепствовать и злиться на нас?!
Не проходило дня, чтобы «крестник» не полоснул очередью, не выпустил десяток-другой снарядов по палубе плавбатареи. Его узнавали по почерку. Он не шел, как другие, напрямую, а заходил по дуге, над самой водой, со стороны солнца… Все хотел застать врасплох. Оставаться в боевой рубке при налетах «крестника» стало опасно. Головатюк пробовал было охотиться за фрицем с помощью винтовки-трехлинейки, но лейтенант Даньшин приказал поберечь патроны: «Они нам еще пригодятся… там, на берегу!»
Последние дни плавбатарейцы все чаще думали о суше, о возможности продолжить борьбу на сухопутном фронте.
Обстановка в Севастополе становилась день ото дня тревожнее. Враг подошел вплотную к городу. На окраинах из последних сил его сдерживали поредевшие батальоны…
По ночам было особенно заметно, как стягивалась огненная дуга, все более замыкая город и бухту Камышовую.
Лейтенант Даньшин несколько раз выходил по телефону на начальника штаба ОВРа. Ну, сколько можно сидеть, ждать у моря погоды?! Нет снарядов — спишите на берег. Создайте отряд! Не может быть, чтобы сухопутному фронту не требовались бойцы. Негоже быть морякам сторожами своей, ныне бездействующей плавбатареи!
Морозов каждый раз отвечал одно и то же: «Ждите. Решаем, что с вами делать».
Долго решали… Что может быть хуже бездействия и ожидания?
…Над палубой послышалось звонкое: «Укройся! «Крестник» летит!» Старшина Бойченко, подавший эту команду, в момент съехал по трапу с мостика. Следом за ним скатился на палубу и нырнул в люк сигнальщик Поздникин.
— Так-то, Виктор, — переводя дыхание, сказал Бойченко. — «Куда ни поеду, куда ни пойду — все к ней заверну на минутку…» Слышал такую песню?
— Слышал, товарищ старшина…
— «Завернул». Сейчас сыпанет. Гляди в оба!
На подлете к плавбатарее «крестник» лег на крыло — стала видна очкастая физиономия летчика…
— Товарищ старшина! Он что-то сбросил… Во, глядите!
— Вижу…
На плавбатарею летел белый комочек — парашютик. На бомбу не похоже — слишком мал…
— Вымпел… Послание какое-нибудь фрицевское сбросил. Они осенью прошлого года нам хреновину бросали… — пояснил Бойченко и на всякий случай дернул Поздникина за рукав: — Сиди тихо! Может, подманивает…
Белый парашютик опускался точно на палубу, и Михаил Бойченко подумал: «Вот что значит безоружные… Легонькие парашютики — и те метко кидает, что же говорить о бомбах…»
Матросы не раз судачили на этот счет — почему немец не добивает плавбатарею? Положил бы пяток пятисоток — и светлая память… Пришли к выводу, что экономит бомбы. Немец — хозяин прижимистый. Зачем тратиться на то, что не мешает?..
Парашютик упал в районе кормового автомата. Свежий бриз медленно тащил его по броневой палубе…
— Товарищ старшина, разрешите? — Поздникин взглянул на небо, прикинул, что «мессер» сейчас напасть не сможет.
— Давай! Быстро! — разрешил Бойченко. Поздникин со всех ног бросился по верхней палубе к вымпелу.
— Аккуратно, Витя! — крикнул ему вслед Бойченко. — Вдруг мина!
Матрос какое-то мгновение помешкал, потоптался возле парашютика, затем, решившись, схватил его, кинулся обратно…
— Вот! — протянул старшине парашютик.
— Развлекаетесь? Между прочим, старшина, кому-кому, но тебе должно быть известно: поднимать немецкие листовки запрещено, — раздался голос Виктора Донца.
— Известно, — насмешливо блеснул глазами Бойченко. — А знать, о чем они брешут, что против нас думают, не помешает. Это при умной голове, товарищ Донец, тоже информация о противнике. К тому же я сам читать не собираюсь, а отдам товарищу лейтенанту. Понятно? Поздникин, отнеси лейтенанту! — передал парашютик старшина. Когда матрос убежал вниз, насмешливо сказал Донцу: — Ты, Донец, комиссаров наган нацепил и вроде бы как еще башковитее стал…
— Кончай поддевать… Это я, может, и не для тебя вовсе сказал, а для молодого бойца Поздникина. Мы-то с тобой калачи тертые. Нас на эту немецкую дешевку не купишь.
— Тут ты прав, — рассудительно согласился Бойченко. — Нас не купишь. А вот почему Витю Поздникина дурнее нас считаешь — непонятно… Грамотный ты мужик, Донец, а в политическом отношении не очень. Так что зря комиссаров наган нацепил.
— Тю! Дался тебе наган! — в сердцах сказал Донец и хотел было уйти, но подошел лейтенант Даньшин. Спросил:
— Сам-то читал?
— Нет. Передал вам, — ответил Бойченко.
— Читайте! — Даньшин протянул сложенный в несколько раз листок.
Бойченко прочел вслух:
— «Скоро Севастополь есть капут, до бистро свидания, рус матрозен!»
— Интересно? — не без ехидства в голосе спросил Даньшин старшину Бойченко.
— Бред собачий! Зло их берет, вот и пишут…
— Ну а раз знаешь, то больше не присылай подобную мерзость! Я с этим листком в гальюн не пойду — побрезгую, а ты присылаешь, точно донесение какое. Понял, Бойченко?
— Понял, товарищ лейтенант!
За своей спиной Бойченко услышал веселый шепоток Донца:
— Так-то, Миша… А говорил, зря наган таскаю…
— Ты что там шепчешь, Донец? — спросил Даньшин.
— Да так, шутка одна промеж нас, товарищ лейтенант…
«Крестник» улетел. Небо над бухтой Казачьей на какое-то время снова стало чистым. Прошли на задание два наших «яка»… Сигнальщики заняли свои места на мостике.
Вскоре заметили катер-охотник курсом на плавбатарею. Доложили Даньшину. Катер сбавил ход, подошел к трапу.
— На плавбатарее!
— Есть, на плавбатарее! — отозвался Даньшин.
— Примите пакет от командира ОВРа!
Не ослышался ли? Пакет от командира ОВРа! Пакет — значит приказ. Наконец-то! Даньшин заспешил вниз по трапу, только ступеньки зазвякали. Протянул руку — перехватил пакет.
— Передайте командиру плавбатареи! Кто принял?
— За командира плавбатареи лейтенант Даньшин! — Ответил и почувствовал, как стучит, колотится в груди сердце. Пакет! Что в нем? Что?
Охотник взбурлил винтами воду, умчался. Даньшин, сопровождаемый ожидающими взглядами моряков, направился в рубку. Торопливо надорвал конверт, вынул из него сложенный вдвое листок бумаги. Прочел, что, согласно приказу с 27 июня 1942 года, то есть с завтрашнего числа, плавбатарея № 3 расформировывается. Для охраны имущества батареи предписывалось временно оставить на ней десять человек во главе с младшим командиром. Остальному личному составу под командой лейтенанта Даньшина прибыть к 9.00 в бухту Карантинную. Под приказом стояли подписи контр-адмирала В. Фадеева и капитана 2-го ранга В. Морозова.
Нет больше плавбатареи… Расформирована. Особенно больно стало от слов: «Верно: капитан 2-го ранга В. Морозов». «Верно»… Ишь ты, подтверждает…
— Старшина Бойченко!
— Есть, старшина Бойченко!
— Объявите общий сбор в «гроте». На мостике и у телефона оставить только сигнальную службу!
— Есть, общий сбор в «гроте»!
* * *
Вот и настало это печальное утро 27 июня 1942 года… Солнце еще не поднялось над холмами, а берег давно гремел, ухал, стонал. Черные дымы застилали небо над Севастополем, плыли над водой, над бухтой…
Щемящее чувство тревоги теснило грудь. Скорее! Скорее на берег! Пусть дадут оружие — и на помощь, на защиту Севастополя!
Моряки еще с ночи надели первосрочное обмундирование, достали из рундуков бескозырки. Да, они стремились на сушу, но в глубине души каждый из них по-своему прощался с плавбатареей. Один задумчиво облокотился о броню орудийного щита, другой наигранно бодрился, говорил, что и на суше «живут люди», несколько моряков — руки в карманах брюк или за спиною — плотной группкой молча разгуливали по палубе… Точно напоследок измеряли шагами ее, тысячу раз измеренную за долгие месяцы жизни на железном острове.
Прибыл овровский катер. Прозвучало: «Всем в катер!» И разом смолкли разговоры, замкнулись, ушли в себя моряки и оттого даже лицами стали вдруг все похожи, точно братья-близнецы… Черной цепочкой сходили по трапу.
Лейтенанту Даньшину надо было взять в кают-компании приготовленный чемоданчик.
В коридоре буднично и ровно светил электрический плафон. Батарея еще жила, и оставленные на ней электрики давали свет. Лейтенант Даньшин шел к себе в каюту, как много раз до этого, а между тем шел он сюда в последний раз… С того самого рокового дня, с 19 июня, он не спал в ней, а перебрался в лазарет к Борису Язвинскому… Все напоминало о прошлом. Пустые жесткие койки, старенький деревянный столик возле иллюминатора, лампа-бра… Сейчас она печально кивала металлическим плафоном.
Ознакомительная версия.
