зайду в свою секцию, постучусь в свою дверь, и моя жена мне эту дверь откроет. Скажет мне: «Вернулся», а потом я зайду в свою квартиру, обниму жену, и мы пойдем в комнату, где я ей расскажу о том, как добрался. Мне хватит и моей виртуальной реальности, и пусть она будет вечной. Так что, я хитрый и обмануть смерть собирался тоже, в случае чего, хитро. То есть умирать я не собирался вообще, от слова совсем, как сейчас принято говорить. Да, я хитрый материалист, который не умрет никогда. А может быть… а может быть, я и погиб там, под Бахмутом, и все, что сейчас со мной происходит, в то время, когда я пишу эти строки, это все «вечный сон разума», это все виртуальная реальность… Кто его знает… кто его знает, как все это…
Может быть, я и правда погиб, ведь слишком странно, дерзко и очень наивно и самонадеянно было бы думать даже, что там, под Бахмутом, когда в тебя каждый день что-то летит, можно было выжить.
Потом мы еще с Суховым разговаривали о разных интересных вещах, пока наш разговор не прервала рация… – поступил приказ открыть беспокоящий огонь по позициям противника. Моя правая нога снова на ступеньке окопа, вторая подо мной, я поднимаю тело чуть выше нашего высокого и толстого бруствера, который мы каждый день укрепляем, и начинаю бить из своего АК… Сухов чуть правее и сзади меня на шажок: его автомат так же работает длинными очередями по лесополосе за полем. Я молча крою их короткими очередями по три патрона, бью за открытку через редкие кустарники… Беру левее, середина, правее. Сухов меняет магазин, я тоже меняю магазин. Открыли огонь пулеметчики. Пулемет наших ребят работает короткими очередями, прошивая опасные места. Работаем! Все долго! Сменил автомат, бью из АК Тиграна. Хороший у него АК, идет мягко… Из него как по маслу. Почему-то, как мне всегда казалось, автоматы 1983 или 1981 года работают лучше, чем автоматы какого-нибудь 1991 года выпуска. Возможно, что калашниковы 1991 года уже бывали в бою, мало ли горячих точек было за последние десятилетия, и заклепки на них говорят о том, что, наверное, и в ремонте они были. А вот автоматы 1980-х, наверное, со складов и потому считай как новые. Ну, это я так подумал тогда, это мне мысль такая пришла, но могу ошибаться. Не утверждаю. Сегодня расстреляли все так же около ста магазинов. Надеюсь, что минимум кто-то из наших иностранных «партнеров», или «коллег» по военному делу с той стороны ранен или лучше – убит. Ничего личного, просто работа.
К вечеру, перед тем как одному лечь отдыхать, а другому заступить на пост, мы снова с Суховым говорили.
Сухов поделился со мной разными мыслями или воспоминаниями:
– У нас в учебке там, в Луганской, все строго было… Если что не так, в контейнер сразу и так отделывали особисты, что живого места на некоторых не оставалось. Ну, это за дело, ведь некоторые все не хотели от лагерных правил отходить. А вот молчание, это все же золото. Нельзя язык распускать не в том месте. Помню, как один рассказывал, что у него дома двадцать миллионов рублей сохранилось и что после того, как отвоюет, вернется домой и жить будет на всю катушку, как бог. Видимо, его и посадили за эти деньги.
– И что? Правда или врал, как думаешь? – спрашиваю я.
– А что думать, – отвечает мне Сухов. – Он после этого исчез вообще из учебки.
– Как исчез?
– Исчез и все, – поясняет мне Сухов. – Но потом его привезли через неделю. Построили нас всех в шеренги. Перед нами трое, повязки на их рукавах красные, особисты, и он рядом с ними, этот «миллионер», который язык распускал о своих богатствах. Только он связанный. Руки у него сзади связаны. Нам объявил особист, что он сбежал и задержан был при переходе границы. Тут же те, что двое с ним были, особисты, с автоматами, поставили его к стене, отошли от него и по команде старшего дали по нему очередями из автоматов. Упал он. Но не умер. Он, этот миллионер, сильный был, и не из робкого десятка, и духом не пал, и даже раненый привстать смог на локти. Привстал так на локти и сказал только им злобно: «Паскуды».
– Добили? – спрашиваю.
– Нет, не добили. Полуживого в багажник иномарки запихнули и увезли. Вот так. Мораль проста: деньги любят тишину. А если бы молчал о деньгах, то отвоевал бы, потом вернулся домой и жил бы в свое удовольствие, только тихо, не привлекая внимания. Да, деньги любят тишину, – констатировал Сухов.
– Деньги любят тишину, – повторил я. – Верно, как верно и то, что жил бы он потом отлично на гражданке, если бы, конечно, выжил здесь…
– И получается, что смерть и там, и здесь, кругом она, вокруг нас. Но мы с тобой избранные, мы выживем.
– Молишься, смотрю, часто?
– Молюсь каждый день, – достает из кармашка разгрузки Сухов свои четки с деревянным крестиком и показывает мне их. – Я каждый день молитву совершаю во славу Божью, во славу ангелов Божьих и во славу ангела-хранителя.
– Театральное что-то во всем этом, – улыбаюсь я. – Ты в театре не работал?
– Не работал, – мотает головой Сухов.
– Я вот театралов не очень люблю, – говорю я Сухову. – Больше того, я их терпеть не могу, этих актеров. Мужчины еще куда ни шло, а вот женщины являются плохой партией. Помню школу, четвертый класс. Учительница у нас была, Котова. Преподавала нам историю, а муж у нее был тогда опером в КГБ. Она была человеком идейным и политически подкованным, умела разговаривать с детьми правильно. Так вот, эта историчка один раз по какому-то поводу, не помню по какому, нам приводила пример самоотверженности и любви к Родине. А пример был такой, что один преступник, скрывающийся за личиной тихого хорошего советского человека, почему-то хотел похитить ребенка. Зачем ему ребенок понадобился, я не помню, а из ее рассказа запомнил только суть… Речь шла, в общем-то, даже не о ребенке как таковом, а о том, что простой гражданин, решивший спасти этого ребенка, ринулся прямо на преступника, вооруженного боевым пистолетом.
– А при чем здесь актеры? – спрашивает Сухов.
– А при том, что преступник заманил мальчика в укромное место тем, что представился режиссером, который снимает фильмы, и пригласил его сниматься в кино. Говорит, хочешь быть актером? Тогда приходи туда-то… Так вот, учительница эта, Котова, смотрит на
