Крамарчук стоял за толстым стволом старой сосны, на пригорке, с которого хорошо видны были и поле, и бегущие полицаи, и мотоциклы. Его неспешность выводила Марию из себя.
— Смотри: эти сволочи идут по нашим следам. Земля влажная, вот они и… Сейчас возьмем влево, вон по той каменистой тропке. Чтоб без следов. И пропустим их. Слева, у леса, — кустарник. Пропустим их и заползем туда.
— Но оттуда же отходить некуда. Лейтенант наш никогда бы…
— Лейтенантов здесь нет! — резко прервал ее Крамарчук. — Делай, что велят!
Полицай, шедший в цепи крайним, неуклюже протопал метрах в двадцати от беглецов. Каратели громко переговаривались и пьяно, безбожно матерились, негодуя по поводу того, что в такую рань приходится шастать по росной траве, по лесу… Они были уверены, что партизаны прячутся где-то в глубине леса или вырвались в поле.
Подъехав к опушке, немцы тоже выскочили из машины и растянулись в цепь. Чуть позади них, старательно вынюхивая предлесье стволами пулеметов, по-лягушачьи прыгали мотоциклы.
Каменистым ложем высохшего ручейка Крамарчук и Мария добрались до кустарника и залегли за ним со стороны поля, так что с одной стороны их прикрывали кусты, с другой — похожий на бруствер каменистый холмик. Вот только подняться в этом окопчике было невозможно.
— Это я виноват, Мария. Дернул меня черт вызывать тебя. Возвращаться в село тебе больше нельзя. — Солнце восходило из-за каменистого холма, и вся простиравшаяся влево от них долина казалась Крамарчуку каменистой пустыней. Однако пустыня эта не пугала его, не отталкивала; наоборот, хотелось встать и идти, бесконечно долго идти этой долиной, ориентируясь только по солнцу, которое и само сейчас представало перед ним далеким пустынным миражом. — Что тебе дальше делать, я не знаю.
— Исповедуйся, исповедуйся… — миролюбиво, но почти требовательно проговорила Мария, провожая взглядом исчезающих в лесу немцев и полицаев. — Это облегчает. Но сначала объясни, как ты здесь оказался? Андрей послал? Только правду. Однажды, когда вы с поляком Мазовецким вырывали меня из рук полицаев, ты уже врал. А все свелось к тому, что Громов не хотел, чтобы я попала в отряд.
Держа наготове оружие, они лежали голова к голове, прижавшись плечами к тому, более мелкому, откосу, что прикрывал их со стороны кустарника. Рядом с Марией Крамарчук почему-то чувствовал себя спокойнее и надежнее, чем чувствовал бы себя рядом с опытным, закаленным в боях солдатом. Наверное, потому, что Мария была с ними там, в доте «Беркут», на левом берегу Днестра в июле сорок первого. Она выдержала всю осаду их подземной крепости и вырвалась из этого подземелья вместе с ним и лейтенантом Громовым, когда, так и не сумев выбить их из упрятанных под семиметровые скалистые своды орудийных и пулеметных точек, гитлеровцы заживо замуровали их в доте.
Это чудо, что судьба снова свела его с Марией. Но, может, именно это чудо и называется судьбой? Даже если она свела их не для совместной жизни, а для совместной смерти.
— Все намного сложнее, Мария, — тихо ответил Крамарчук, прислушиваясь после каждого слова. — Я рассказал правду: отряд погиб, лагерь фашисты снесли. Тот раненый, которого мы встретили, утверждал, что Беркут погиб. Это было последнее, что он в состоянии был сказать. Больше расспрашивать было некого. Ребят, с которыми ходил на операцию, я тоже растерял. Одни погибли, другие, возможно, где-то бродят по лесу…
На чахлом клене, черневшем рядом с кустом, расстрекоталась сорока. Каждый, кому знакомы были голоса леса, понимал: так она стрекочет лишь тогда, когда рядом опасность, чаще всего — когда видит вблизи человека. Не раз там, в лесу, Крамарчука заставляло настораживаться именно такое стрекотание, и каждый раз оказывалось, что где-то вблизи засада полицаев, партизанский пост или кто-то скрывающийся от фашистов.
— Пальнуть бы ее, болтуху лесную, — пробормотал он. — Так ведь не пальнешь.
— Попробуй камнем, — посоветовала Мария. — Вон и ястреб тут как тут. Проверяет, по какому поводу шум.
— Кружит, как над добычей. Собственно, так оно и есть — добыча. Только не твоя, соколик, не твоя.
— И не немцев, Крамарчук, — полушепотом отозвалась Мария. Она продолжала обращаться к нему так, как привыкла в доте: по фамилии, по званию. — Если что… Не отдавай меня им, слышишь? Я-то сама себя, наверное, не смогу… воли не хватит. Но ты не отдавай.
— Еще одна расстрекоталась, — поерзал Крамарчук, потирая о камни залежалую спину. А потом, ухватив горсть мелких камней, швырнул их в крону клена. Он не видел, взлетела ли сорока, но крика ее больше не слышал. Немного покружив над ними, исчез куда-то и ястреб. А еще минут через десять они снова услышали рокотание мотоциклов и где-то совсем рядом, буквально в нескольких метрах, — немецкую речь.
— Слишком близко мы друг возле друга, — прошептала Мария то, о чем подумал сейчас и Крамарчук. — Одной очередью скосят.
— Прижмись спиной к стенке. На бок… к стенке, — прошептал в ответ сержант и сам тоже, осторожно, стараясь не шуршать камнями, вдавил свое тело под нависший над ними пласт дерна.
Немцев, очевидно, было двое. По крайней мере ударили они по кустарнику из двух автоматов. Одна очередь прошила каменистый холм по ту сторону оврага, осыпав сержанта и Марию градом щебня и роем срикошетивших пуль. В какое-то мгновение Крамарчуку даже показалось, что гитлеровцы остановились на пласте дерна, как раз над ним. Ужаснувшись, Николай закрыл глаза и, не из слепого страха, а из страстного желания выжить, творил молитву Богу, чуду, судьбе: «Пронеси! Спаси! Не выдай!…»
— Ефрейтор, — позвал Штубер сидящего внизу, на первом этаже башни, денщика, который был у него и рассыльным, и ординарцем, и одновременно часовым. — Стрелка-Инквизитора ко мне.
— Яволь, господин гауптштурмфюрер. Зебольда тоже?
— Стрелка, мой ефрейтор, Стрелка. — Это уже не первый случай, когда, получая приказ вызвать кого-нибудь из «рыцарей», Крюгер уточняет, нужно ли при этом приглашать и Зебольда. Очевидно, привык, что при принятии любых важных решений непременно присутствует и любимец командира — фельдфебель. А переспрашивает, чтобы не делать лишнюю работу. Судя по всему, в этой войне Крюгер боялся только двух вещей: как бы не оказаться инвалидом (о смерти он никогда не упоминал, будто для него лично смерти не существовало) и не перетрудиться. — Впрочем, Зебольда тоже! — крикнул Штубер уже в бойницу, так, что фельдфебель смог получить приглашение и без посредничества Крюгера.
Они так и появились вместе: Стрелок-Инквизитор, а за его спиной — фельдфебель. Если его вызывали с кем-то и не обращались к нему первому, Зебольд всегда становился за спиной приглашенного, независимо от того, был это пленный русский или свой, немецкий солдат, один из «рыцарей». Каждый, с кем говорил в таких случаях Штубер, обязательно ощущал у себя за спиной зловещее присутствие «мясника Витовта». Эффект этого присутствия Штубер уже не раз проверял на допросах партизан и пленных.
— Не стану утверждать, что госпиталь пошел вам на пользу, Толкунов, — оценивающе измерил его взглядом Штубер. Он стоял напротив Стрелка-Инквизитора, вцепившись руками в ремень и слегка покачиваясь на носках. Никому из подчиненных, если им предстоял серьезный разговор, садиться он обычно не предлагал. В группе это знали.
— Как и ранение, господин гауптштурмфюрер, — ответил Толкунов на ломаном немецком, и Штубер сразу же отметил, что языковая практика в немецком госпитале не прошла для него бесследно.
— О ранах в моем присутствии следует говорить с гордостью, Толкунов. Это раны солдата. Или, может, я что-то не так понимаю, мой фельдфебель?
— Именно в этом смысле Стрелок-Инквизитор и напомнил о своем ранении, — вступился за агента фельдфебель. Ах, это особое умение Зебольда подыгрывать! Как часто оно приходилось Штуберу очень кстати. Способности и услуги фельдфебеля в этом были просто неоценимы. — Но, насколько я понял, говорить ему сейчас следует больше на русском. Чтобы случайно не вставить в разговоре немецкое слово.
— Вы поняли, Стрелок-Инквизитор?
— Кажется, да.
«А ведь фельдфебель не мог знать, с какой стати я пригласил его сюда. Или мог? — спросил Штубер уже самого себя. — Неужели, прежде чем позвонить мне, Роттенберг или кто-то из его людей успел проконсультироваться с Зебольдом? Но когда, каким образом? Может, и само имя Стрелка-Инквизитора всплыло по рекомендации нашего любимчика фельдфебеля? Невероятные вещи происходят в этой древней обители рыцарей!»
— Я так редко приглашаю вас, Стрелок-Инквизитор, и так нечасто утруждаю приказами и заданиями, что фельдфебель Зебольд сразу воспринял ваше приглашение как начало серьезной работы.
— Мне бы еще пару недель. После ранения…
