— Успокойтесь: речь идет не о заброске в тыл русских…
— А, ну тогда… Тогда что ж…
Ему было под сорок. Удлиненное, чем-то смахивающее на индейскую маску, лицо, розоватые навыкате глаза, дряблые морщинистые щеки, узкие сутулые плечи…
Все в этом невзрачном человеке было отталкивающе-убогим, никому и в голову не пришло бы подозревать его не то что в работе на одну из могущественнейших в Европе организаций — гестапо, но даже в обычной человеческой неискренности, настолько он казался смиренно-жалким и доверчиво-услужливым. Но точно так же мало кому пришло бы в голову, что этот агент — один из самых жестоких исполнителей приговоров. Штубер не раз видел его в деле и всегда задавался вопросом: «Неужели этому человеку действительно не знакомы ни чувство сострадания, ни жалость, ни отвращение?!»
В жестокости своей в группе с ним мог сравниться только Карл Лансберг — Магистр. Но тот по крайней мере ощущал «оргазм» своего садизма, он наслаждался пыткой, смакуя человеческие страдания. Этот же, казалось, вообще не проявлял никаких чувств. И расстреливал, и добивал, и затаскивал человека в костер с каким-то непостижимым безразличием. Впрочем, пристрастие к огню у него все же ощущалось. Наверное, оно исходило из опыта, приобретенного за время двухмесячного пребывания в лагерной команде крематория. Именно там и приметил Толкунова один из знакомых Штубера — начальник охраны концлагеря. Это он предложил гауптштурмфюреру завербовать пленного, предчувствуя, что этот непостижимо черствый, бездушный человек еще может пригодиться ему. Похоже, что начальник охраны оказался провидцем.
А следующее открытие сделал сам Штубер, уже здесь, в группе. Как оказалось, в этом узкоплечем сутулом человеке бродила какая-то поразительная, внешне ничем не выдаваемая сила. Во время одного из «гладиаторских боев» Стрелок-Инквизитор захватил за пояс двух своих противников, подтащил к себе и, слегка присев, приподнял их так, что ремни оказались выше его плеч. А ведь каждый из противников весил под восемьдесят килограммов. Увидев это, Штубер просто опешил и, не поверив своим глазам, попросил проделать этот цирковой номер еще раз.
Однако настоящее признание его как «рыцаря Черного леса» и агента гестапо пришло к Стрелку-Инквизитору несколько позже, в ночь его испытания. Нет, Штубер никогда особенно не изощрялся в выборе испытаний. Наоборот, в этом он был примитивно однообразен: просто-напросто новичку поручалось уничтожить очередной «ликвидационный материал», поставщиком которого очень часто был именно Роттенберг.
Когда настало время испытывать Стрелка (тогда у него еще была такая кличка, вторая часть ее — Инквизитор — появилась после испытания), в подвале здания гестапо в украинском городке на границе с Польшей, где тогда временно базировался Штубер со своим отрядом, оказалось трое старых цыган. На них и пал выбор. Выезжая на лесные маневры, Штубер прихватил их с собой и поручил Толкунову следить за ними. Первое, что тот сделал, — связал всех троих вместе и, привязав к двум деревьям, усадил на огромный муравейник. Там они промучились до вечера. А вечером, подготовившись к ночлегу в палатках, Штубер разрешил Стрелку пустить их в расход, предложив самому избрать способ казни.
Штубер до сих пор с ужасом и отвращением вспоминает то, что произошло потом. Стрелок отвел обреченных за километр от лагеря, к трем росшим на краю каменистого обрыва деревьям, привязал их, потом сходил за канистрой керосина и облил нижние части деревьев и ноги обреченных. Все это время Штубер и Зебольд следили за ним, скрываясь в кустарнике, и слышали, как, поджигая одного цыгана, Стрелок приказывал двум другим: «Смотрите и войте, как волки! Вас ждет то же самое!» После этого уселся на камень и молча смотрел и слушал, как в страшных муках погибает первая жертва. При этом его возмущало, что оба цыгана время от времени теряли сознание. Ленясь подходить к жертвам, палач бросал в них камнями и кричал: «Я сказал: войте! Войте так, чтобы на волках шерсть искрилась!»
Почему-то ему очень не хватало именно их вытья, от которого так и не замеченные Стрелком Штубер и Зебольд содрогались, словно их самих вот-вот должны были поджечь.
Когда первый цыган сгорел, этот новоявленный инквизитор невозмутимо поджег второго и снова около получаса просидел, глядя, как в обнимку друг с другом погибают человек и дерево, и был страшно огорчен, увидев, что третий цыган уже мертв. Он просто не выдержал пытки этим зрелищем.
— Неплохая работа, — похвалил его Зебольд, выйдя из своего укрытия (Штубер решил не раскрывать себя). Теперь можешь зарыть их в землю или сбрось в обрыв.
— Так ведь до утра еще есть время, — деловито ответил Стрелок-Инквизитор. — Еще вон того, околевшего, подогрею, и потом уже всех троих… То есть все то, что там от них останется…
Зебольда, никогда не страдавшего излишней чувствительностью, неожиданно затошнило, и он поспешно отошел. Подоспевшие к тому времени другие русские, навербованные из бывших пленных, — те вообще не смогли приблизиться к месту казни, а Толкунов снова спокойно уселся на свой камень и, глядя на третий факел, просидел до самого рассвета. Кто знает, возможно, при этом он представлял себе, что, как и прежде, сидит у печи крематория и смотрит в окошечко. Ведь там, в лагере, он был единственным из команды, кто любил наблюдать это зрелище. По крайней мере, именно за этим занятием трижды заставал его начальник охраны лагеря. После этого и решил, что такого человека надо сохранить для Штубера.
— Нет, это не в тыл к русским, Стрелок-Инквизитор, — окончательно развеял сомнения Толкунова Штубер. — Это чуть поближе. Правда, что войну вы начинали стрелком-радистом бомбардировщика?
— Сначала я служил в аэродромной прислуге, потом посадили вместо убитого стрелка. В рации я немного смыслил. На девятом вылете подбили. Выбросился с парашютом. Остальные погибли вместе с самолетом, направив его на шоссе. Все это я уже рассказывал вам.
— Никогда нелишне вспомнить прошлое, — заметил Штубер, подходя к бойнице и поворачиваясь к Стрелку-Инквизитору и Зебольду спиной. Он любил говорить, стоя спиной к собеседнику, и многие считали, что подражает фюреру. Однако сам он не стремился к этому. Его отец, рафинированный, голубых кровей аристократ генерал Штубер, всегда говорил так с людьми, которые по каким-либо причинам раздражали его или же были недостойны того, чтобы оказаться по-дружески принятыми и понятыми. Так что эту манеру Вилли перенял от отца еще в детстве, когда о Гитлере он и не слышал.
— Хотите определить меня в авиацию?
— В общих чертах вы знаете устройство самолета, владеете летной терминологией; летная форма тоже привычна для вас, — вслух рассуждал гауптштурмфюрер.
— Неужели вновь придется?…
— Не летать, нет. Это исключено.
— Что же тогда?
— Попав в самолет, вы обязательно подожжете его и будете спокойно наблюдать, как он пылает вместе с вами, пока не грохнетесь об землю. Нас такой исход не устраивает. — Штубер никогда не обращал внимания на то, как подопечные реагируют на его не всегда деликатные шутки. В то же время эти шутки позволяли ему откровенно высказывать все, что он думает о них. В иносказательной форме, конечно. — Вы станете стрелком-радистом самолета, который доставил сюда, в наши леса, небольшой разведывательный десант. Парашютисты высадились, вы легли на обратный курс, однако невдалеке отсюда самолет подбили. Остальные члены экипажа, естественно, погибли. Все, как в жизни, правда, Стрелок-Инквизитор? За исключением нескольких деталей. В плен вы не сдавались. Ни добровольно, но по обстоятельствам. Зная, что где-то здесь бродят ваши десантники, вы прошли более пятидесяти километров, вернулись на место их десантирования и теперь разыскиваете то ли десантников, то ли группу Беркута, с которой они должны соединиться. Хотя в общем-то вас устраивает любой партизанский отряд, и вы будете признательны каждому, что-либо знающему о партизанах, подпольщиках, бывших активистах… Как видите, операция для новичка. Я прав, мой фельдфебель? — снова повернулся лицом к подчиненным Штубер.
— Но все же справится с ней не каждый, — уточнил Зебольд. — Поэтому лучшей кандидатуры, чем наш Стрелок-Инквизитор, не найти. — Как ни странно, Толкунов так ни разу не запротестовал против этой клички — Инквизитор. Сразу же принял ее как должное. — Только он способен выдержать любую проверку здесь, в тылу у фашистских оккупантов, — осклабился фельдфебель. — Даже если ее будет вести профессиональный летчик. Если, конечно, мы подскажем Стрелку-Инквизитору, из какого аэродрома поднялся его самолет, каким курсом шел, сколько было десантников, их задание.
— Задание я не мог знать, — заметил Толкунов. — Их посадили на борт и приказали нам лететь. Но кто летит, куда, с какой целью, с кем потом выходит на связь — все это держится в тайне.
