В первый же день после принятия мною полка мне пришлось столкнуться с такого рода явлением.
Пришли ко мне в номер гостиницы две дамы, только что приехавшие из Одессы. Мать — пожилая ступкообразная женщина, с застывшей на губах сладкой улыбкой и лисьими ухватками; дочь — лет восемнадцати, миловидная, с каким-то бесцветным выражением лица. С неподражаемым одесским акцентом, тараторя без умолку, мать поведала мне свое горе, прося защиты.
В полк недавно перед тем прибыл выпущенный из Одесского училища подпоручик Р. Он считался женихом ее дочери; но, после отъезда в полк, не написал ей ни разу.
Почуяв недоброе, дамы приехали в Житомир, и здесь от Р. услышали, что, в силу материального положения и своей молодости, Р. раздумал жениться…
— Подумайте, господин полковник, какое наше положение— ведь все знакомые уже знают, через него людям стыдно будет в глаза смотреть… Целых полтора года ходил к нам каждый отпуск, товарищей приводил, обедали, ужинали. Мне не жалко, но ведь это чего-нибудь стоило?! А по мелочам сколько перебрал, так я за это и не говорю. Вы знаете, у него даже на билет в Житомир не хватило — ведь это же я заплатила…
С первых же слов посетительницы было ясно, что тут не драма, а фарс. Говорила она долго, истомила пошлостью.
— Что же вам, собственно, от меня угодно, сударыня?
— Ах, Боже мой, ну, конечно, чтобы вы заставили его жениться. Вы же ж его командир.
— Этого я сделать не вправе.
— Тогда я подам на него в суд.
— Как угодно.
Подумала.
— Но… пусть бы он вернул хотя мои расходы…
— Все, что вам должен подпоручик Р., может быть вам уплочено при условии, что вы дадите расписку о неимении к нему претензий.
Дама, очевидно, приготовлена была и к такому решению, потому что тут же, вынув из сумки листок бумаги и карандаш, стала быстро набрасывать обстоятельный счет, в который вошла стоимость обедов и ужинов, подарков, долгов и проезда обеих дам из Одессы в Житомир и обратно. И даже «убиток», понесенный на портсигаре, привезенном в подарок жениху…
— С монограммой. Вы сами понимаете — какая ему теперь цена. Только в лом…
Стоимость гостеприимства и все сомнительные расходы я беспощадно вычеркнул, бесспорные подытожил — вышло что-то около 300 рублей. Дама ушла, по-видимому, удовлетворенная.
В тот же день, с согласия Р., казначей выдал приезжим деньги, с отметкой об удержании с него ежемесячно по 20 рублей. А вечером в офицерском собрании подпоручик в «обыкновенной форме» с трепетом входил в гостиную, где собрались частным порядком члены суда чести. Из-за закрытой двери гудел голос председателя, наставлявшего молодого человека в понятиях о достоинстве офицерского мундира.
* * *
В отношении своего содержания офицерские питомники были поставлены далеко не одинаково. Особенною роскошью оно отличалось в Пажеском корпусе{Два специальных класса его соответствовали военному училищу.}. В 90-х годах содержание военного училища стоило казне 233 тыс. руб. в год, в то время как военно-училищных курсов такого же состава только 160 тыс. руб., а юнкерского еще дешевле…
Сообразно с такими градациями, и довольствие юнкеров юнкерских училищ в мое время было поставлено неважно: оклад равнялся солдатскому пайку, увеличенному на 10 коп… С 1891 г. нам прибавили по… 5 копеек в день на человека; и только впоследствии (1899) Московское и Киевское училища сравняли с военными.
Ели мы поэтому очень скромно, по сравнению, конечно, с домашним столом большинства. Незабвенный винегрет, приснопамятный форшмак и в особенности клецки с мясом, ложившиеся тяжелым комом в желудке и прочно склеивавшие весь пищевод, памятны доныне… Хотя в этой области осуществлялся «общественный контроль» выборными юнкерами — «хлебным» и «продуктовым» артельщиками, но молва приписывала все недочеты довольствия — не всегда справедливо — злоупотреблениям хозяйственных офицеров. Это были самые непопулярные люди в училище.
В конце концов, молодые зубы и желудки могли, казалось, грызть и переваривать даже камни. И вопрос довольствия не вызывал серьезных недоразумений, находя отражение лишь в юнкерском эпосе: в песне доставалось и училищной кухне, и поименно предполагаемым «виновникам»:
«Там дадут нам по яичку,
Жидким чаем обнесут,
На закуску-перекличку
Нам с поверкой поднесут.
Там (такой-то) вороватый
Форшмаком нас угостит».
И каждый куплет оканчивался перефразой-припевом известной юнкерской песни:
«Взвейтесь, соколы, орлами.
Полно горе горевать.
Уж недолго нам осталось
В поле лагерем стоять».
К 1910 г., когда училища подравнялись в программах и правах, средняя стоимость содержания выпущенного офицера составляла 2583 руб. (двухлетний курс) — норма не только достаточная для постановки дела, но и превышавшая тогдашнее содержание немецкого и французского юнкеров.
И юнкера, и училищные офицеры в мое время числились в своих полках и носили полковые формы. Обмундирование, в противоположность военным училищам, мы получали и носили в училищных стенах солдатское, из интендантства, после небольшой пригонки в училищной швальне. Грубое и очень неуклюже. У редкого юнкера не было поэтому собственной выходной одежды. Такого же качества были так называемые «годовые вещи», т. е. белье, сапоги, портянки, сапожный приклад. Этот интендантский товар и солдаты в войсках обыкновенно продавали или выменивали на рыночный, общеупотребляемый. Одни «исподние брюки подкладочного холста» чего стоили!.. За исключением самых бедных юнкеров, остальные носили собственные вещи, а всю получку продавали тут же за бесценок училищному каптенармусу, сверхсрочному унтер-офицеру. И десятки лет, по установившемуся обычаю, казенный отпуск пропадал зря, юнкера ходили в своем, а каптенармус прикупал третий домик на Печерске.
С 1897 г. в училище была введена однообразная форма и вполне приличное обмундирование училищного изготовления.
Начальство мирилось с ношением собственной одежды, если она была форменной. Но некоторые дежурные офицеры бывали чрезмерно придирчивы. Один как-то раз, осматривая отпускного юнкера, позвал барабанщика и велел ему изрезать ножницами юнкерские сапоги в куски, приведя в отчаяние юнкера, оставшегося без сапог и… без отпуска.
Большинство юнкеров получало из дому небольшую сумму денег на мелкие расходы. Богатых, кажется, у нас не было; во всяком случае, в стенах училища разница социального или имущественного положения не бросалась в глаза и никогда нас не разделяла. Но были юнкера бездомные или очень бедных семей, которые для удовлетворения своих мелких нужд должны были довольствоваться одним казенным жалованьем, составлявшим тогда 221/2— 331/3 коп. в месяц. Такие редко ходили в отпуск и не уезжали на каникулы, оставаясь круглых два года в стенах училища, опустелых и страшно неуютных в дни разъезда. Не за что бывало купить табаку, зубную щетку, даже послать письмо… Но переносили они свое положение стоически: я не помню ни нытиков, ни приживалов.
А соблазнов было много кругом. Не говоря уже о большом богатом и веселом городе, вокруг училища располагалась целая армия поставщиков — за наличные и в кредит — «шикарных» принадлежностей юнкерского туалета; разносчиков и торговок с лотками вкусной снеди. Это были все «свои», знакомые, чуть ли не наследственные. Они сопровождали роты на стрельбы и учения, перекочевывали с нами в лагерь и, вообще, были в курсе училищных событий, принимая участие в интимной жизни юнкеров. Этих торговцев звали у нас «апостолами», иногда «шакалами» — кличка, занесенная, должно быть, из Петербурга и, право же, несправедливая: наживались они по-божески, но и выручали не раз в трудную минуту. Бывало, и бескорыстно.
Во всяком случае наши «шакалы» были ангелами по сравнению с теми поистине шакалами рафинированного европейского типа, которые позднее, в образе солидных акционерных обществ, раскидывали широко свои сети, улавливая в них неопытную молодежь. Комиссионеры разъезжали по училищам незадолго перед выпуском и предлагали юнкерам в кредит, под расписку о выплате долга после производства в офицеры, — целые библиотеки, велосипеды, драгоценные вещи и т. п. Конечно, по вздутым ценам и за лихвенные проценты. Многие юнкера поддавались искушению, обзаводились бесполезными вещами и попадали в кабалу, запутываясь впоследствии в непосильных счетах, неустойках и судебных взысканиях.
В конце концов войсковое начальство обратило внимание на чрезмерную задолженность выпускных офицеров, и военное ведомство возбудило ряд дел против мошеннических предприятий. Насколько трудною была эта борьба, свидетельствует большой процесс, возбужденный против «синдиката» киевских ростовщиков в <19>13 г. Киевская полиция направила дело их к прекращению… По настоянию военного ведомства оно, однако, возобновилось. Показания 71-го свидетеля — потерпевших, бывших юнкеров — нарисовали суду картину хищнического учета и переучета денег и вещей, доставлявших «синдикату» от 400 до 700 % прибыли. Прокурор поддерживал обвинение. Суд поставил присяжным 251 вопрос, и на все — присяжные ответили… отрицательно. Восемь ростовщиков были оправданы.
