— Сколько, говоришь, их там? — спросил ефрейтор Саню поняв, что речь идет об эсэсовцах, Костя протолкался к нему и сказал:
— Двадцать два, с пулеметом и девятью автоматами. У остальных винтовки. Поглядите, где они, — он провел ефрейтора за пролом и показал на грибок. — А там, чуть дальше, у них еще пушка.
— Тебя бы к нам в разведку, — похвалил ефрейтор. — Сколько вас тут с оружием?
— Шестеро.
— Шестаков! — подозвал ефрейтор красноармейца. — Ты пойдешь с ними с той стороны стены по бульвару, а мы с Кочетовым с этой стороны. Как только через стену бросим гранаты — вступайте в бой. До взрывов себя не обнаруживать.
Громко бухала пушка, яростно строчили эсэсовский пулемет и автоматы, хлопали винтовочные выстрелы. Через пробоины в стене Костя видел, как советские бойцы, достигнув нижней улицы Зеленой горки, остановились. Огонь с грибка отрезал им путь к вокзалу и в город.
Все залегли в старой, заросшей траншее. До гитлеровцев рукой подать. На рукавах их отчетливо видны эсэсовские нашивки, из-за большого серого камня выглядывает унтер-офицер.
Раздались взрывы гранат. Осколки и камни взлетели над стеной.
Пулемет захлебнулся и смолк, прекратилась и винтовочная пальба. Но теперь затрещали автоматы Шестакова и ребят, бившие наискось с фланга. На другом конце стены, возле грибка, Ваня размеренно бил из винтовки.
Эсэсовцы не успели оказать сопротивления. Лишь двое солдат и унтер-офицер вскочили, бросили гранаты и открыли по траншее стрельбу, но их тут же скосили автоматные очереди.
Стрельба стихла. Коля и Саня первыми выскочили из траншеи и удивленно переглянулись. Они не ожидали такой быстрой развязки. Костя, окрыленный успехом, взобрался на стену и размахивал над головой автоматом. Пиджачок его распахнулся, открывая грудь, обтянутую полосатой матросской тельняшкой.
— Ура-а! Да здравствует Красная Армия!
Звонкий голос его разносился по всей котловине. Пули визжали вокруг него, но он их не замечал.
— Сюда, товарищи! Сюда-а! — крикнул он, заметив на тропе красноармейцев, поднимавшихся с Портовой к бульвару.
Трое эсэсовцев вышли из-за стены, подняв руки.
— Ни с места!
Коля, держа палец на спуске автомата, пошел к ним. Из-за большого серого камня раздался выстрел. Коля выронил автомат и схватился рукой за левое плечо.
— Ах ты, гадюка! — яростно крикнул Саня. — На ж, сдыхай!
Автоматная очередь прошила притаившегося за камнем унтер-офицера.
К Коле подбежал отец. Подошел и Леня, прикрывая платком щеку, задетую осколком гранаты.
— Стрелять их надо, а не в плен брать! — кричал Саня. — Я их всех за Кольку сейчас пересчитаю. — Он вскинул автомат, но не успел выполнить угрозы.
В проломе стены рядом с пленными показались ефрейтор с бойцом и за ними высокий сержант.
— Стой! Кто такие будете? — властно крикнул сержант.
Колин отец, сняв с себя нижнюю рубашку, стал стягивать сыну плечо, пытаясь остановить кровь.
Коля побледнел. Разрывная пуля угодила ему опять под ключицу. Из нее хлестала кровь.
— Все… отвоевался, — хрипло выдавил он.
Костя и его товарищи примкнули к отряду бойцов и вместе с ними прочесывали Исторический бульвар и центр города.
Он вглядывался в изуродованные войной улицы, точно впервые видел их.
Как изменился город! Где прежний сияющий белизной Севастополь, образ которого жил в его сердце? Где адмиральский дворец и его сквер с исполинскими кипарисами? Где Минная башня и красавцы дома, что стояли напротив? Всюду руины и чернь пожарищ.
И все же, израненный, испепеленный пожарами, он был величествен в своих страданиях, его славный город-герой, город-воин, который так и не покорился врагу, город, где на весь мир прогремели бессмертные подвиги героев обороны, за который отдали свои жизни его друзья-подпольщики.
Площадь у Приморского бульвара еще пустовала. Но когда Костя с товарищами подошел к Графской пристани, он увидел группу матросов из морской пехоты, которые неведомо какими путями уже успели пробраться сюда. Матросы стояли под колоннами пристани, изгрызенными осколками и пулями, и восторженно-влюбленным взором смотрели на главный рейд, ослепительно сверкавший на солнце, на белые берега и зелень холмов Северной стороны и Голландии, покрытые прозрачной вуалью нежной сиреневой дымки.
— Вот она, наша морская держава! — горделиво сказал высокий бравый старшина. — Ну что, Леша, добыл или нет?
Со стороны водной станции к старшине подбежал чернявый матрос с веселыми глазами, держа в руках деревянное красное древко, доложил: — Флагшток есть, товарищ старшина, а стяга нету.
— Стяг мы повесим свой, матросский.
Старшина скинул с себя полосатую нательную рубашку, обнажив богатырскую грудь, и привязал тельняшку к флагштоку.
— Вот он, наш стяг, — старшина поднял древко над головой. — А ну, кто тут будет полегче?
Он весело повел глазами, и взгляд его остановился на чернявом матросе.
— Давайте я, товарищ старшина, — вызвался тот, мигом взобрался на стену, а с нее на руках подтянулся на портик пристани.
— Для такого дела и бескозырки не жаль! — он нахлобучил на верхний конец древка свою бескозырку.
Матросский флаг был водружен на портике пристани. Свежий бриз, резвясь, надувал тельняшку, весело играл лентами бескозырки.
Матросы вскинули вверх автоматы и дружно разрядили в воздух.
И тут Костя заметил в толпе Валю. На ней была серенькая блузка, заправленная в темную юбку, санитарная сумка через плечо, а на голове красная косынка. Он улыбнулся, вспомнив, что в этой одежде два года назад увидел ее впервые в бомбовой воронке на «пятачке» у Херсонесского маяка. Глаза Вали сияли и были, как синь моря у этих белокаменных берегов.
Валя помахала ему рукой и показала на Приморский бульвар, где с солдатами-разведчиками шагали его товарищи.
Вместе с ней он побежал догонять. На бульваре зеленели акации, маслины и клены, буйно цвели сирень и каштаны. Призывно сверкало море. Все вокруг радовалось весне и солнцу.
У главной аллеи они задержались. До войны тут стоял могучий старый клен. В дни обороны фашистская бомба попала в него. Еще прошлым летом торчал лишь голый, расщепленный осколками пень.
— Смотри, тогда казалось, клен мертв. А он жив, жив! — воскликнул Костя.
От пня и могучих корней поднимались теперь молодые побеги с нежно-зеленой еще клейкой листвой. Сладостными соками питала их родная земля.
И город сейчас казался Косте похожим на этот старый клен. Неистощимые благодатные соки дают ему великая сила, мудрость и стойкость народа-богатыря. Нет, Севастополь не умер и никогда не умрет! Пройдут годы, и он возродится, будет прекрасней, чем прежде. Его памятники героических лет, панорама, белокаменные каскады лестниц, дворцы-дома в буйном цветении садов и парков гордо поднимутся ввысь над лазурной синевой рейда. Смерть, разрушение теперь позади. Это уже история. А сегодня жизнь, созидание, возрождение города на руинах и пепле. Жизнь не убить.
Валя и Костя еще раз оглянулись на портик пристани, где развевалась на ветру матросская тельняшка, и побежали к товарищам, шагавшим вместе с сержантом по берегу.
Они спешили туда, за Херсонес, откуда все еще доносился гул последней битвы.
Севастополь — Москва, 1956–1967 гг.
