К тому, что Махоркин остался в деревне, бойцы отнеслись в основном неодобрительно. Они понимали, что с его ранением идти дальше нельзя, но их обижало то, что он «окопался» у молодки, которая явно благоволила к нему и против которой было трудно устоять.
И в классе сельской школы, где отряд расположился на очередной привал, пошли разговорчики:
— Кранты теперь Асе. А распинался — любовь, дескать, и прочие такие вещи.
— Да-а… Неприлично получилось, нехорошо. Мы вот переживаем, как там девчата наши, у кого жены… Не глянут ли ненароком не в ту сторону. А оно и наш брат, мужик, тоже хорош. Только мордашка красивая попалась да юбка зашуршала и амба, спекся.
— Дело стоящее, — завистливо вздохнул усатый боец единственный в отряде «разведенец», которого товарищи недолюбливали за сварливый нрав и слишком уж циничные рассказы о неверности своей бывшей жены. — Девка-то что надо! И нога под ней точеная. А глазами так и стрижет, как фриц из шмайссера…
— Будя брехать-то, — оборвал усатого боец постарше. — Это у тебя башка верченая. Обжегся раз на одной, думаешь, и все такие. И вовсе она приличная девушка. И мать у ее, видать, самостоятельная…
— А она, друзья, убей бог хороша! Тихонькая, скромненькая и личико красивое и очень внимательна к Махоркину, — включился в разговор только что появившийся в школе Хохлов.
— Неужто влюбился? Но когда? Мы в деревне той одну лишь ночь ночевали.
— Долго ли умеючи?
— Ну и Махоркин! Парень жох. Не растерялся.
— Он и в бою был не промах. Видели, как фашистов щелкал на шоссе. Без промаха, на выбор.
— И все-таки дивно: когда это он околдовать дивчину успел? — гадал один из дотошных лыжников.
— Ге-е, «когда»? Ты без задних ног спал, а он с Мариночкой на кухне всю ночь ворковал.
В разговор включился сержант:
— Слушаю вас и думаю. Все вы люди серьезные, политически подкованные, а вот поди ж ты: поведению рядового Махоркина должную оценку не можете дать. Да это же позорный случай для красноармейца. Я бы сказал, бытовое разложение. Невеста дома осталась, ждет его, а он увидел смазливую девчонку, и все побоку.
Тут же в классе школы находился и комиссар Огнивцев. Ему не хотелось вмешиваться в разговор бойцов. Пусть выскажутся без помех. Но, услышав последние слова, решил открыть правду о Махоркине и Асе, о которой известно только ему.
— Зря осуждаете Махоркина, дорогие товарищи, — сказал с грустью комиссар. — Нет никакой Аси и не было. А была у Василия невеста. Елена, Леночка… Любил он ее, крепко любил. И она его. Да погибла она в первые дни войны. Бомба в ее дом попала. Когда узнал об этом Махоркин, едва руки на себя не наложил. Но отошел помаленьку, только гитлеровцев живьем видеть не может. Меня попросил — не надо, чтобы об этом ребята знали. Дескать, жалеть будут, сочувствовать. Для него это — что острый нож. А байки про Асю придумывал, чтоб не догадался никто о его тоске… Да и чтобы вас повеселить. Не замечали, как иной раз балагурит, а у самого едва не слезы на глазах? Большой силы воли человек, — заключил комиссар. — Может, хоть на этот раз повезет ему в жизни. Так что не спешите осуждать. Василия и пусть этот разговор останется между нами….
Наступила в классе напряженная тишина. Каждый по-своему осмысливал услышанное, проникаясь сочувствием и еще большим уважением к товарищу, о котором они, оказывается, так мало знали.
До шоссе Москва — Волоколамск оставалось не более восьми километров. Чем ближе была встреча со своими, тем учащеннее бились сердца лыжников, тем сильнее было их радостное волнение. Ведь каждый в отряде ждал этого события, как великого праздника, но не был уверен, доживет ли он до него. Мечтали о выходе к своим и те, кто не дожил до этого светлого дня, и о них невольно вспоминали сейчас многие, словно бы стыдясь своей радости.
Перед тем как оставить деревню и двинуться дальше, отряд построился на поляне перед сельской школой. К бойцам обратился командир:
— Заканчивается наш поход по вражеским тылам в Подмосковье. Более полумесяца в суровых условиях мы выполняли боевое задание командующего фронтом и не посрамили своей чести. В боях с проклятым врагом мы нанесли ему ощутимый урон. Понес потери и наш отряд. Вечная слава героям, отдавшим свою жизнь за освобождение нашей Родины от гитлеровцев! — Шевченко снял шапку-ушанку. Все последовали его примеру. — Этот привал, боевые друзья, — продолжал Шевченко, — последний привал перед встречей со своими. Но не расслабляться. Мы пока во вражеском тылу. Держать оружие наготове.
36. ВСТРЕЧА С КАТУКОВЦАМИ
Прежде чем двинуться из деревни навстречу своим, Шевченко подозвал Огнивцева:
— Пошлем в разведдозор взвод Брандукова, без разведки соваться на шоссе всем отрядом не следует. Мало ли что…
— Но ты же вчера утверждал, что наши танки прошли по этому шоссе на запад, к Чисмене. Даже торжественно шумнули по этому поводу. Появились какие-то сомнения?
— Мое мнение прежнее, — ответил командир. — Но на всякий случай осторожность не помешает.
— Что ж, это правильно.
— Прошу тебя отправиться вместе с дозором. Посматривай там что и как. А я с основными силами вслед за вами. Хотел сам пойти с ними, да что-то занемог.
— С радостью. Спасибо за возможность первому встретиться со своими.
— Вот и ладно. Вперед!
Разведдозор подошел к шоссе в полдень. В разрывах туч появилось ослепительное солнце, залив снег нестерпимо ярким светом.
— Вот тебе и на, — недоуменно сказал Брандуков комиссару, выйдя на дорогу и не увидев на ней ни души. — Может, действительно ошиблись мы?
— Да нет, не похоже, — ответил Огнивцев, вглядываясь в полотно шоссе, изрытое глубокими колеями следов тяжелых гусеничных машин.
Не было сомнений — прошла большая группа танков, но чьих? И в какую сторону? На всякий случай комиссар приказал взводу занять оборонительную позицию, выставить боевое охранение и выслать группу разведчиков к расположенному неподалеку перекрестку дорог.
Но не прошло и десяти минут, как со стороны Новопетровского на пригорке показалась небольшая колонна крытых брезентом автомобилей. Наблюдавшие в бинокль Огнивцев и Брандуков отчетливо видели, что идут большие лобастые, явно не советские грузовики.
— Немцы! — воскликнул Брандуков. — Что будем делать, товарищ комиссар?
— Машины точно немецкие, а вдруг это наши на трофейных. Поэтому не разобравшись, открывать огонь не будем. Однако и хлопать ушами не следует. Командуйте, Брандуков. Взводу к бою, автомобили взять на прицел, а на дорогу выслать двух бойцов и остановить колонну.
— Есть!
Не прошло и минуты, как лыжники изготовились к открытию огня, а к шоссе отправились младший сержант Степанов с разведчиком, одетые в белые маскхалаты с опущенными капюшонами.
Медленно ползли автомобили по заснеженной дороге. Бойцы взвода припали к автоматам, готовые прикрыть огнем Степанова, выскочившего на середину дороги с гранатой в правой руке и трофейным автоматом в левой. До бойцов донесся его окрик:
— Стой! Хенде хох!
Машины остановились. Из их кабин начали выскакивать военные, одетые в добротные белые полушубки. С пару минут они, видно, «выясняли отношения», а потом бросились друг к другу, обнялись все разом, сбились в тесный кружок.
Тут уж и взвод не удержался рванулся на шоссе и начались объятия, поцелуи, крики:
— Ура танкистам! Слава героям подмосковной битвы! Привет лыжникам фронта!
Комиссар представился начальнику колонны. Тот комиссару. Не успели переброситься и десятком слов, как к шоссе подошел отряд во главе с Шевченко. Комиссар познакомил его с начальником колонны капитаном Матвеевым. Тот сообщил, что танковая бригада, которой командует генерал Катуков, во взаимодействии со стрелками и кавалеристами 16 декабря освободила Новопетровское.
— По имеющимся у меня данным, — продолжал капитан, — сейчас бои идут за Чисмену. Везем туда боеприпасы. Спешим. Будьте здоровы!
— А вам больших боевых удач! — сказал Огнивцев. — До встречи на дорогах в Берлин. Передохнем и будем вас догонять.
Капитан Матвеев вскочил на подножку машины, нырнул в кабину и уже оттуда помахал рукой. Вслед колонне катуковцев летели возгласы:
— Жми, ребятки! Наступай Гитлеру на пятки! Жгите гадов огнем, давите гусеницами!
— Береги себя, милашка! В Берлин свататься приеду! — кричал беленькой сестричке в новенькой, кокетливо сбитой на бок ушанке со звездочкой молоденький боец, известный в отряде как один из самых скромных парней, который при встрече с любой девушкой вспыхивал как маков цвет. Выход к своим так возбудил все его чувства, что он словно переродился. И сейчас он с неприсущей ему восторженной развязностью подмигивал улыбающейся медсестре, выглядывающей из окна санитарного автобуса, и старался его догнать. И почти-таки догнал, да поскользнулся на накатанной машинами колее и со всех ног полетел в пушистый сугроб, подняв облачко заискрившегося на солнце снега.
