Ознакомительная версия.
– Две нельзя. Можно только одну, – строго заметил он.
– Забирайте, – буркнул Прохоров, а про себя подумал: «Подавись».
Из таможни он выскочил на солнцепек, понял, что теперь совершенно свободен, что последняя дверь из Афганистана позади. Он быстро пошел по дороге вдоль каменного забора, за которым гудел аэродром и, казалось, еще оставался Афганистан, потом повернул налево и вышел к КПП. Там ему посоветовали ждать автобус или ловить частника. К счастью, быстро появился автобус, Прохоров с удовольствием плюхнулся на заднее сиденье. Он получал наслаждение от самых простых вещей. Его умиляли поездка в обычном автобусе, девушки, которые вошли на остановке и весело о чем-то говорили. Не было постоянного напряженного ожидания. Не было людей, от которых он зависел и чьи распоряжения должен был выполнять в любой момент. Прохоров стал свободным. Ему все не верилось, что всего в двух часах лету царит мир, нет ни взрывов, ни очередей, нет взвинченных и ошалевших от войны людей. Прохоров с жадностью смотрел на зеленые светлые улицы, раскинувшиеся широко и привольно. Сотни машин пролетали по шоссе, люди же шествовали неторопливо: мужчины – в тюбетейках, в светлых рубашках, женщины, белокурые, смуглые – в пестрых платьях и открытых сарафанчиках. Прохоров ошеломленно смотрел на этот парад человеческого благоденствия, любовался красивыми и юными женщинами, обласканными природой и согретыми южным солнцем. Он бесцельно бродил по улицам, его охватило состояние непрерывного восторга, пьянящее чувство полной и безбрежной свободы, которое захватило и будто подняло его в воздух.
Случайно он набрел на почту и тут же отбил домой телеграмму. Потом отправился в аэропорт, там творилось что-то невообразимое. Толпы людей смешались в круговороте, разгоряченные, уставшие, озлобленные мужчины и женщины теснились, толкались, обреченно сгибались под чемоданами, прорывались, кричали, доказывали свои права. Вся эта суета казалась странной и непонятной.
Прохоров спросил у милиционера про агентство «Аэрофлота» и тут же отправился туда. Агентство находилось на площади, а перед ним возвышалась гостиница с щемящим душу названием: «Россия».
Прохоров занял очередь и два часа простоял в изнуряющей духоте, только изредка выходил на улицу. На площади грохотали трамваи, один за другим расползались по прилегающим улицам. То ли от вида постоянного движения, то ли от бесконечной и неподвижной очереди эйфорическое настроение Прохорова сменилось злостью и раздражением. Наконец он пробился к окошку, протянул воинское требование и военный билет. Но кассирша даже не посмотрела на документы.
– Куда?
– В Москву, на пятнадцатое.
– Только на двадцать пятое, – отрезала она, по-прежнему не глядя на Прохорова.
– Как на двадцать пятое? – не понял Прохоров. Он хотел объяснить, что не может ждать до двадцать пятого, что он слишком много ждал и терпел, чтобы здесь, в Союзе, снова томиться, терять время.
Но кассирша уже крикнула «следующий», его оттеснили, очередь агрессивно ощетинилась, зашевелилась – и Степан очутился в стороне от кассы. Прохоров кинулся к коменданту, но там тоже вытянулась очередь, он честно выстоял и ее, но капитан в летней форме сочувственно развел руками и сказал, что помочь ничем не может, потому что последняя бронь ушла на команду спортсменов, которые отправляются в Москву на соревнования. И очередь вновь, как пасту из тюбика, выдавила Прохорова, он удрученно вышел на улицу, опустился на ступени.
– Что, сальдат, уехать не можешь? – услышал он голос над головой.
Прохоров оглянулся и увидел перед собой большой живот. Его обладатель – дородный мужчина в тюбетейке – смотрел на Прохорова добродушно и снисходительно. На вид ему было лет пятьдесят.
– Билетов нету.
– Билэты всэгда есть, – наставительно произнес мужчина и поднял вверх короткий толстый палец. – Надо уметь купить. Понял, сальдат?
– Не понял. – Прохоров заинтересованно посмотрел на толстяка.
– Платить надо. – Мужчина наклонился и шепотом произнес: – Дай кассирше тридцать рубл – будет билет.
– Я свое все заплатил, дядя. Сполна. Ясно?
– Зачем так сказал? – удивился толстяк. – Жадным плохо быть. Что мама, с папой денег нэ дал?
– Вы маму с папой не троньте, – резко ответил Прохоров.
– Ай, такой молодой, глюпый, старших нэ слушаешь. Сыды, сыды здэсь бэз билета.
Прохоров вскочил, кровь ударила ему в лицо:
– Катись-ка ты отсюда, учитель!
Мужчина недовольно хмыкнул, бросил на прощание «малчишка» и скрылся в толпе.
Прохоров походил кругами, чертыхаясь про себя, потом отсчитал тридцать рублей, сунул их вместе с требованием в военный билет, протиснулся к окошку:
– Я только из Афгана, граждане, я уже стоял… Любой, самый ближайший, – выдохнул он, не глядя в лицо кассирше. – До Москвы!
Та быстро и ловко извлекла деньги, они тут же куда-то исчезли, через минуту-другую документ вместе с билетом шлепнулся у Прохорова под носом. Рейс ему выходил на следующий день.
Прохоров рванулся в аэропорт, удачно попал на подсадку и в тот же день, через четыре часа лету, был в Москве… Там он быстро сориентировался, достал билет в плацкартный вагон и утром уже стоял на железнодорожной станции родного районного центра. Первым делом он достал из нагрудного кармана свернутый платок, развернул его, взял медаль «За отвагу», оглянулся, не видит ли кто, нацепил на куртку. Она, как рыбка, серебристо блеснула, поймав лучик солнца. «Вот теперь я почти дома». Прохоров снял панаму, сел на скамейку и вытянул ноги. Теперь предстояло идти на автостанцию, а там – автобусом.
Но оказалось, что утренний автобус сломался, а следующий пойдет только после обеда. Прохоров тихо выругался. Оставалось одно – ждать. Судьба неуемная все испытывала его, продолжала ставить уже совсем ненужные, никчемные препятствия. «Что ж, подождем, – подумал Прохоров. – Пешком далеко, и не те силы. Подождем. Совсем уже немного осталось». Он медленно побрел по городку, маленькому и пустынному в летней дреме. Так и не изменился он за эти два года, такой же тихий и невзрачный, с полузабытой своей историей, о которой молча напоминают лишь ветхие церквушки да остатки крепостной стены. Сейчас родной городок вызывал у Прохорова щемящее чувство жалости, будто кто-то забросил его в глухомань, да и позабыл, и остался он в стороне от больших дорог – жалкий, тщедушный, смешной и нелепый со своей маленькой и никому не заметной гордостью. Прохоров шел по выщербленному асфальту, мимо бревенчатых изб с белыми шторками на окнах и потрескавшимися резными наличниками, мимо палисадников с пыльными гладиолусами. И вдруг набрел на ресторан.
Он вспомнил, что давно не ел, открыл скрипучую дверь и вошел внутрь. В помещении было сумрачно и пусто, пахло борщом и сырыми полами. Прохоров отодвинул стул и сел за столик. Из буфета выглянула женская голова и вновь исчезла. Прохоров настроился ждать и потихоньку стал отщипывать хлеб. Но тут выплыла незаметно официантка, очень широкобедрая, обтянутая тугой юбкой. Она выудила из передника блокнот, ручку и кивнула головой.
– Водки. Бутылку. И чего-нибудь закусить, – мрачно попросил Прохоров.
– Солдатам нельзя.
– А я уже не солдат, – не без удовольствия сказал Прохоров. – Кончилось. Вот документ. – Он бросил на стол военный билет. – Там все написано.
Официантка взяла книжечку, открыла ее, потом наморщила лоб и пожевала накрашенными губами:
– Вам еще нет двадцати одного года, – сказал она строго и положила документ на стол.
Прохоров поднял голову и внимательно посмотрел на официантку. На ее розовом, в ранних морщинах лице ничего не отражалось, смотрела она в сторону, будто внезапно забыла о клиенте. Прохоров сжал кулаки, и скатерть, попавшая в ладонь, потянула за собой салфетницу, солонку и одинокую вилку.
– Хватит, – хрипло и почти умоляюще прошептал он. – Хватит измываться надо мной! Я не для того вернулся, чтобы каждая мне нервы выкручивала… – Он грохнул по столу ладонью и отрывисто, будто команду, бросил: – Так! Зовите начальника, директора, кого угодно. Разберемся…
– Я вызову милицию, – не очень уверенно отреагировала официантка и скривила напомаженный рот.
– Вызывай, – уже спокойней произнес Прохоров. – Но сначала – директора и водку.
На шум выглянул элегантный крепыш в белой рубашке и при галстуке. Официантка мгновенно переключилась:
– Вот, Игорь Иванович, молодой человек буянит.
– Я не молодой, а моложавый, – поправил Прохоров. Он откинулся в стуле и чувствовал себя зло и весело.
– Буянит и требует бутылку водки. А он еще несовершеннолетний.
– Как?! – притворно изумился Игорь Иванович. – Вот на груди медаль вижу.
– Ему нет двадцати одного года, – поспешно и радостно уточнила официантка. – Я по документам выяснила.
– Не положено… – начал крепыш.
– Значит, воевать положено, подыхать – тоже положено, а выпить – подрасти надо? Так? Здорово у вас придумано!
Ознакомительная версия.
