— А сможете?
— Раз говорю… — Пояснил: — Секретаря наделю назад оперировали — прободение язвы желудка. Я сейчас за него.
— И… сколько?
Изосимов затаил дыхание; сейчас гость за услугу заломит такую деньгу, что все нажитое придется спустить, да еще и дом продать.
— А просто в доброе отношение вы не верите? — негромко рассмеялся гость, и у Изосимова отлегло от души. — Ну хорошо, чтобы вам не оставаться у меня в вечном долгу, достаньте несколько шашек из двенадцатого цеха.
Изосимова снова в жар бросило, подозрение нехорошее возникло:
— Зачем?
— Говорят, ими здорово рыбу глушить…
И он поверил. Потому что хотел поверить. Потому что никак нельзя было терять расположения гостя. Потому что это показалось ничтожно малой платой за избавление от удушливого страха.
«Да ладно! — уговаривал он себя, вертясь позднее без сна на мягкой постели. — Какая там военная тайна — полгорода знает, что производит двенадцатый цех. А рыбу ими и в самом деле получше глушить, чем гранатой».
На следующий день в условленном месте он передал лаборанту добытые три шашки.
— На каждую по два пуда рыбы — самое малое, — радовался тот. — Знаю я одно озерко в горах…
Изосимов тоже радовался: и впрямь ему, видать, для рыбы!
Тяжело, тревожно шевелилась догадка: а ведь, наверное, не случайно приписали ему в госпитале чужую рану! Уж не сам ли лаборант к той бумаге руку приложил?
Но он давил, давил эти мысли, пытаясь снова обрести утерянный покой.
Уедет лаборант — и все! Уедет — и все!
Коготок увяз…
Долго он не видел лаборанта, до той поры, пока не образовался на комбинате цех «Б».
Лаборант явился к нему ночью, прямо домой — жена работала в ночную смену. Не ходил вокруг да около, а сразу сказал резко и грубо:
— Беда! Я сам влип, и вас с собой.
Изосимов вскочил на ноги.
— Не бойтесь, они не выдадут, не заинтересованы. Но придется им кое в чем помочь.
— Нет! Нет!
— А какой у вас выход? — насмешливо полюбопытствовал лаборант и напомнил: — Дезертирство — раз! Шашки — два! Хоть за то, хоть за другое — расстрел.
…Всей птичке пропасть!
Лаборант уехал той же ночью, увозя с собой расписку Изосимова и оставив взамен принадлежности для тайнописи и целую кучу инструкций.
Изосимов поступил в распоряжение Дяди. Кто такой Дядя — он не знал. Связь только письменная. Осуществлялась она следующим образом. Дочь Изосимова, Верочка, училась во втором классе. Он должен был почаще заглядывать под газету, в которую обернута Верочкина драгоценная тетрадка для классных работ по русскому языку. Иногда находил там страничку, вырванную из тетрадки такого же второклассника с безобиднейшим текстом: «Катя идет в школу, Лена сидит дома…» Но если страничку прогладить утюгом или подержать над огнем, между строками детских каракулей проявятся печатные буквы тайнописи…
Точно таким же путем, через Верочкину тетрадь, служившую своеобразным почтовым ящиком, посылал и Изосимов свои сообщения Дяде, если в них возникала нужда.
Подготовка аварии с машиной Васина была первым серьезным заданием — до того Изосимову несколько раз поручалось лишь выяснять подробности жизни и быта отдельных шоферов, диспетчеров, и он радовался незначительности выполняемой им работы; уверял себя, что ничего особенного он не делает — так, ерунду.
Но вот однажды Верочкина тетрадь принесла приказ устранить Николая Васина, который почему-то оказался на дороге у Дяди…
Сесть за убийство лучше, чем быть расстрелянным. Но еще лучше совсем не попадаться. Изосимов пытался тянуть время, следуя нехитрой страусовой тактике. Но уже следующее послание Дяди содержало угрозу в случае неповиновения расправиться с ним и его семьей самым жестоким образом. А тут как раз поврежденная машина Васина пришла в гараж с грудой кирпича, и у Изосимова возник план, суливший полную, по его мнению, безопасность.
Вечером, уходя с работы, он незаметно вытащил напильник у Смагина, а на следующий день, возясь у своей машины, улучил подходящий момент, когда шоферы побежали в бухгалтерию за получкой, заполз под васинский зис и подпилил резиновый шланг.
И сразу возникла новая трудность — как убрать с обреченной машины Степана Олешу и посадить старика Васина? Изосимов сумел вывернуться. Осторожно, незаметно внушил бухгалтерше Дине, раздобывшей бутылку водки к своему дню рождения, что Степана, как уезжающего в рейс, следовало бы предварительно угостить хоть глоточком, а затем сам же привлек внимание диспетчера, сказав негромко, но вполне достаточно для того, чтобы тот услышал: «Только ты, Степка, осторожней, смотри, чтобы гаишники не учуяли…»
— Вот и все! — Изосимов смотрел на полковника с покорностью собаки; подставь руку — лизнет.
— А Клименко? — спросил Глеб Максимович; все время, пока Изосимов говорил, он простоял, грея спину возле едва теплой выпуклой печи, отапливавшей сразу две камеры и коридор.
Изосимов растерянно заморгал:
— Какой Клименко? Не знаю я никакого Клименко.
Я не спускал с него глаз. Пожалуй, не врет.
— Ну, а Станислав Васин? Что вы можете сказать про него?
Какую-то долю секунды Изосимов колебался. Потом, решившись, сказал:
— Он тоже ихний.
— Откуда вам известно?
— В ту ночь, когда его в Зеленодольск посылали, подошел ко мне и передал привет от Дяди.
— Просто привет — и все?
— Нет, — Изосимов сглотнул слюну. — Сказал, что если только к вечеру не вернется, чтобы я — только не сам, через жинку, — забрал у него дома швейную машинку и отдал кому-нибудь на сторону починить…
Он замолчал.
— Ну, ну! — подбодрил Глеб Максимович.
— Я спросил: для чего? А он сердито так: не твоего ума дело, не суйся с вопросами. Знай делай, что велят, да помалкивай себе в кулачок.
— И все?
— Еще сказал, что если вдруг получу от него письмо из Зеленодольска, все равно о чем, чтобы не проявлял утюгом, а сразу же переправил через дочкину тетрадку Дяде.
— Слушайте, Изосимов, — Глеб Максимович подошел к нему вплотную. — Почему вы решили драть когти именно вчера? Ни днем раньше, ни днем позже? Из-за того, что Смагина выпустили?
Изосимов кивнул:
— Из-за него тоже. И еще вот…
Узнав так неожиданно, что Станислав Васин, как и он, связан с Дядей, Изосимов не выпускал его из глаз до тех пор, пока тот с двумя попутчиками в кабине не двинулся к воротам комбината.
— Куда он? — поинтересовался, словно невзначай, у диспетчера.
— В Зеленодольск.
— А еще кто с ним?
— Так, из отдела снабжения двое.
Но Изосимов не успокоился. Почему Васин сказал: «Если к вечеру не вернусь…»? Почуял что?
Утром побежал к Тоне, секретарю-машинистке дирекции; в свободные часы он нередко точил с ней лясы. Тут разнюхал, что директор подписал только две командировки в Зеленодольск: Васину и Шинкову, снабженцу.
— А третий?
Про третьего Тоня ничего не знала.
Изосимова охватила тревога. А тут еще днем в гараж явился выпущенный из тюрьмы Андрей Смагин. И хоть трепал Степка Олеша, что следователь играет со Смагиным в кошки-мышки, сам ему говорил по секрету, тревога Изосимова перешла в панику. В голове словно вспыхнул красный сигнал близкой опасности.
Что-то, скорее всего какое-то десятое чувство, порожденное неотвязным липким страхом, подсказало ему, что Станислав Васин из Зеленодольска не вернется. И он не стал дожидаться вечера, погнал жену за швейной машинкой. Отнес ее к Тиунову, полагая, что уж у него, коммуниста, инвалида Отечественной войны, искать не станут. Бросил под мою дверь заготовленную дома записку с «Черной кошкой» для отвода глаз — и решил выйти из игры.
Неудачно…
На обратном пути из Старой Буры, болтаясь в тряской машине, мы почти всю дорогу молчали. Лишь когда уже показались первые огни города, Изосимов произнес хрипло:
— Можно спросить?
— Спрашивайте, — разрешил Глеб Максимович, полуобернувшись; он сидел впереди, рядом с шофером, я с Изосимовым — на заднем сиденье.
