— Ты не спрашивал… И не мог я ничего сказать. Сам не знал, есть она или нет. Больше года ничего не знал. Ни писем, ни вестей. Она на той стороне была. В Латвии, в партизанском отряде. А сейчас в Москве. Это я с ней сейчас по телефону, понимаешь, с ней!…
Арвид говорил, говорил, энергично жестикулируя, не давая вставить мне даже слово.
Но когда мы подошли к бывшему купеческому двухэтажному особняку в тихом переулке, с часовым у подъезда, он вдруг умолк. Как будто словесный поток, неожиданно возникший, так же, разом, и иссяк. Опять сосредоточенный, сдержанный, холодноватый — только светлые глаза необычно сияют.
В кабинете Глеба Максимовича дымовая завеса — это при открытой-то форточке! Блюдце, заменяющее пепельницу, топорщится во все стороны окурками; здесь курят по-солидному — папиросы. Собралось, кроме нас, человек семь-восемь.
— Ну, теперь, кажись, все в сборе, — Глеб Максимович безуспешно попробовал разогнать рукой дым. — Это наши новые товарищи Ванаг и Клепиков.
Ага! — не прропустил я без внимания его слова. Не сотрудники угрозыска, не временно прикомандированные — наши новые товарищи. Просто так сказано, без всякого значения, или же с умыслом? Ведь упоминал он как-то, что у них не хватает работников…
— Садитесь, ребята, садитесь, — поторопил Глеб Максимович. — Некуда? Что значит — некуда? А койка на что? Да, да, прямо на койку, только ширму отодвиньте…
Усаживаясь, я заметил, как один из сотрудников, примостившийся на подоконнике, ткнул локтем другого, помоложе и, улыбаясь, указал на меня украдкой. Понятно! Значит, именно эти двое засекли меня возле дома Васиной: рост выше среднего, припадает на левую ногу… Где же они там прятались — безлюдная улица. И как Фронт налетел на меня — тоже видели?
Стало неловко. Я поспешно отвернулся, заставив раскладушку пронзительно скрипнуть.
Глеб Максимович сказал:
— Товарищ Сечкин, докладывайте.
Сечкин встал не спеша. Говорил он в полном соответствии со своим обликом: вроде бы нескладно, отрывисто, не очень связно, а на самом деле, если подумать, сжато и точно.
Учительница в классе, где дочка Изосимова — Маргарита Юрьевна Назарова — эвакуирована в сорок втором из Ленинграда. Муж, летчик, Герой Советского Союза, погиб в воздушном бою в том же году. Двое детей умерли в блокаде от голода. Живет в бараке на Воронежской улице, в одной комнате со вздорной старухой.
— Барковская, — подумал я вслух.
Сечкин скользнул по мне взглядом; кажется, удивил я его.
— Да, Барковская… Из-за нее почти не пользуется комнатой, только ночует. Тетради проверяет иногда у соседей, а чаще всего на общей кухне, где и оставляет их на ночь в своем столике.
— Столик запирается? — спросил Глеб Максимович.
— Нет.
— Значит, при желании к тетрадкам подходи хоть любой?
— Да… Теперь соседи. В бараке живут управленцы химкомбината — тридцать семь человек, шоферы — трое, энергетики — семеро. Тринадцать человек вселены по ордерам горисполкома. Директор стройтехникума Макарова, адвокат Арсеньев…
Он перечислил на память всех горисполкомовских.
— Выводы? — потребовал Глеб Максимович.
— Я составил список жильцов барака, которые могут иметь касательство к гаражу. Получилось всего девять. На семерых из них у нас имеются досье.
Опять он стал перечислять фамилии, и я удивился: знакомых много. Впрочем, что удивляться: мне ведь тоже приходилось заниматься гаражом.
— Что ж, — сказал Глеб Максимович, — определенный успех у нас есть. Так сказать, успех местного значения. Взят лже-Васин, взят Изосимов. Очевидно, с часу на час в Энске возьмут и лаборанта, никуда не уйдет. Что еще?
— Машинка, — коротко напомнил Сечкин.
— Правильно! К сведению товарищей, которые еще не в курсе. Знаете, что привез Станислав Васин в полом ящичке под швейной машинкой?
— Уж не тротил ли? — спросил незнакомый майор с широким отлогим лбом.
— Не угадали, — ответил Глеб Максимович. — Да и зачем возить по крохам, когда можно здесь раздобыть, на комбинате?… Рация, рация, вот что там было! Эксперты установили, по разным там пятнышкам, царапинам, вмятинам… Все это хорошо, но вот основной цели мы так и не достигли — Дяди-то нет! Правда, круг сузился. Однако и времени осталось немного. Дядя вот-вот почует опасность, если уже не почуял, и подготовит контрход… Какие будут мнения? Прошу.
Разговор сразу стал общим, не превращаясь все же в беспорядочный: высказывались не сразу все, а один за другим.
Лобастый майор предложил сегодня же ночью брать всех семерых.
Глеб Максимович поморщился:
— Вы что — серьезно? Нет, товарищи, так не пойдет! Не на рыбу сети закидываем. Один, один нужен, а не семеро. Один — и улики к тому же, прошу не забывать. Задайте мозгам работу именно в таком направлении.
— Всех семерых не возьмем — Дядю упустим, — гнул свое майор.
— А может, сразу весь комбинат? — сердито прищурился Глеб Максимович. — Тогда уж наверняка!…
Долго спорили. Высказывали самые разные, иногда даже противоположные точки зрения. В конце концов сошлись на одном: ни в коем случае нельзя обрывать ниточку, ведущую к Дяде от Изосимова. Дядя, по-видимому, считает Изосимова не предателем, а трусом, решившим выйти из игры. Нельзя ли чего-нибудь добиться, если драку с милиционером представить как хулиганство, судить Изосимова открытым судом и приговорить к исправительно-трудовым работам с удержанием двадцати пяти процентов из зарплаты, чтобы он остался на комбинате?
Но опасно, очень опасно! Уж слишком ненадежен Изосимов. Да и Дядя может унюхать липу, оборвать все концы и так забиться в свою нору — ничем не выковырнешь.
— Помнишь, — шепнул я тихонько Арвиду, — ты рассказывал, как у вас в подполье провокатора разоблачили?
Он не успел ничего ответить. Глеб Максимович услышал мой шепот.
— Ну-ка, ну-ка, товарищ Ванаг!
— Это совсем другое, товарищ полковник, — неохотно отозвался Арвид, упрекнув меня взглядом. — Не имеет никакого отношения.
— А вдруг? Расскажите и нам…
В подпольной комсомольской организации пошли провалы, один серьезнее другого. Случайность исключалась — явная работа провокатора. Подозрение пало сразу на троих. Кто из них?
Руководство думало, гадало. Наконец, решено было учинить проверку, так сказать, провокацию провокатора. Объявили о предстоящем якобы приезде в город секретаря подпольного ЦК — может ли быть более лакомая дичь для охранки! Сделали так, чтобы все трое «случайно» узнали, где именно будут встречать секретаря и каждому из троих сообщили разное место и время.
Осталось только проследить…
— И влип? — спросил Глеб Максимович.
— Влип.
— И что вы сделали?
— Как что? — пожал плечами Арвид. — Провокатор! Убрали. По решению обкома…
— Ну, а как это к нам применимо? Что-то я тоже не пойму, — повернулся ко мне Глеб Максимович.
— Видите ли, — начал я смущенно, — мне показалось… Может, тоже провокацию провокатора. Заставить Изосимова написать письмо…
— Кому?
— Всем семерым.
— Так-так-так! — Глеб Максимович взялся руками за край стола. — О чем же?
— Не знаю, — не решился я высказаться. — Просто мысль мелькнула… Надо еще посмотреть…
Кругом пошли сдержанные смешки. Черт меня дернул лезть с недодумкой!
Но Глеб Максимович не смеялся.
— Погодите, товарищи! — поднял он руку. — Предположим, Изосимов — догадливый человек и по всяким там признакам распознал Дядю, как тот ни таился.
— И написал ему письмо, — подхватил я; ободрила поддержка полковника, возникшая мысль не казалась больше такой уж пустяшной. — Может быть, даже из Старой Буры. Дома приготовил, а оттуда отправил, с вокзала, и затем учинил драку с дальним прицелом.
— «Мотайте быстрей отседова, дело дрянь, Стасик не болен, поймался, Смагина Андрюшку оправдали», сочинил с ходу Глеб Максимович. — А что? И вписать симпатическими чернилами между строк безобидного текста. А состав чернил такой: проявишь — больше не убрать.
