Ознакомительная версия.
Ветер, струящийся в окно, шевелил лиловые бусинки тамарисков в вазе, их удлиненные головки свисали над плечом Маренн, слегка прикасаясь к стеклу, покрывавшему фото.
Джин закрыла глаза. На мгновение она перенеслась в свое детство, на тридцать лет назад. Словно наяву услышала шуршание волн о белую гальку на пляже перед старинным замком, шелест пальм, перекрикивание чаек и альбатросов, проносящихся над волнами, стрекотание цикад в аллеях, ощутила сладковатый запах фиолетовых глициний, цветущих вокруг открытой террасы. Маленькой девочкой в светлом коротком платьице она прыгает с камня на камень, а немецкая овчарка Вольф-Айстофель с заливистым лаем вертится вокруг, стараясь не отстать от нее.
— Джин, осторожно, не поскользнись. — Маренн вышла на террасу и, прикрывая рукой глаза от солнца, с улыбкой смотрит на нее. — Звонила мама. Они с тетей Джилл приедут сегодня из Парижа к ужину. Они купили тебе подарки.
Ветер шевелит ее распущенные каштановые волосы. Джин отбрасывает их назад и привычным движением скручивает в узел на затылке.
— Ты уже покормила зверушек Клауса?
— Нет еще, ба! — кричит она.
— Тогда поторопись. Они же хотят кушать и ждут тебя. Ты не должна забывать о своих обязанностях.
— Я иду, иду, ба!
Маленькая Джин бежит по пляжу. Овчарка мчится за ней. Они прыгают, падают, снова встают и бегут, Джин смеется, а Айстофель лает.
— Джин, ты разобьешь коленки, осторожно! — предупреждает Маренн.
Смахнув со щеки слезу, Джин Роджерс спустя тридцать с лишним лет, далеко от прованского замка де Монморанси, на базе армии США в иракской пустыне, собрала волосы на затылке и замотала их в узел, как делала бабушка, как делает ее мама, как все они привыкли делать, глядя на Маренн и повторяя за ней. Сидя здесь, за столом, перед портретом Маренн, Джин могла сказать точно, что в это утро в Чикаго еще две женщины — ее мать Натали и тетя Джилл — тоже проснулись очень рано, а может быть, и не спали вовсе. Они тоже плачут, ведь смириться невозможно. Не только они, но и другие люди сегодня обязательно вспомнят о ней.
— Ты уже проснулась? — Майк приподнялся на локте, потирая глаза. — Сколько времени? До подъема еще час.
— Да, как-то не спится. — Джин даже не повернулась. Голос ее звучал глухо.
— Что-то случилось?
Майк сел на постели.
— Нет, ничего, — как-то неловко пожала она плечами. — Если и случилось, то давно, шесть лет назад. Сегодня годовщина смерти моей бабушки.
Джин помолчала.
Майк встал, подошел к ней и положил руки на плечи молодой женщины. Она прижалась щекой к его руке.
— Она умерла молча, — произнесла Джин чуть слышно. — Бабушка всегда страдала молча, никогда никому не жаловалась, не звала на помощь и со всем справлялась сама. На этот раз не справилась. Она просто смотрела перед собой, а потом закрыла глаза и перестала дышать. Мы все были рядом, но она ничего не сказала нам. Даже не напутствовала нас, да в этом и не было необходимости, так как многое сказала и сделала при жизни. Она знала, что все ее наработки остаются в надежных руках и этим рукам можно доверять. Бабушка не просила нас не плакать, хотя все понимала. Она встретила свой последний час мужественно, без стона, вообще без звука. Так она принимала все удары судьбы. Бабушка не покорилась смерти и не испугалась ее. Не позвала священника, уйдя без церковного слова, ведь давно уже не верила в церковные слова. Ей не нужна была ничья поддержка, и она, как всегда, нашла в себе силы вести со смертью свой последний диалог без посредников.
Джин снова замолчала. Майк поцеловал ее в макушку, прижав к себе.
— Бабушка не захотела лежать в родовых усыпальницах, — продолжила Джин через мгновение. — Хотя могла бы успокоиться в усыпальнице Габсбургов в Вене или в могиле Сен-Дени, где лежат ее французские предки — рыцари и коннетабли, сподвижники великих королей. Нет! Она заранее сказала маме и Джилл, что хочет упокоиться рядом с тем английским лейтенантом, которого любила в юности и помнила всю жизнь. Он изменил ее судьбу. Речь шла о неизвестной могиле на старинном парижском кладбище. Ее посещала только бабушка. Скромная мраморная плита с именем лейтенанта и датами жизни. Он был известным художником, а картины возлюбленного бабушки и сейчас стоят миллионы. Будь он похоронен в Англии, возможно, он мог удостоиться больших почестей, но во Франции лейтенанта никто особо не вспоминал. Зато теперь они лежат под одной плитой, и над ними обелиск, на котором золотом высечены их имена. Легендарная Марианна и ее непобедимый лейтенант снова вместе. Теперь к ним приходят президенты, главы правительств, известные люди и целые делегации. Они удивляются, узнавая, что, оказывается, этот Генри Мэгон был первым мужем мадам Маренн и отцом ее первого сына. Это для них открытие. Он ждал ее почти восемьдесят лет. — Джин вздохнула. — У бабушки были все основания не избирать такое место для своего упокоения, ведь после смерти лейтенанта она переживала трудности. Таким решением бабушка продемонстрировала благодарность ему за то, что жизнь ее сложилась именно так. Если б они не встретились и она стала, к примеру, королевой Англии, а не любовницей английского лейтенанта, мама не приехала бы во Францию, не познакомилась позднее во время Вьетнамской войны с папой, и меня не было бы на свете. Мы с тобой тоже могли не встретиться. — Джин подняла голову и взглянула на Майка. Глаза ее были полны слез.
— Маршал тоже недалеко от них, — добавила молодая женщина, снова переведя взгляд на портрет. — От могилы хорошо виден купол Дома инвалидов, где он похоронен рядом с Бонапартом. Они снова вместе и, видимо, примирились после смерти, пройдя очень тяжелый путь. Старые каштаны все те же. Они росли, еще когда бабушка одна хоронила своего возлюбленного в восемнадцатом году, шумят листвой над обелиском. Никакая посмертная слава не заменит жизни. — Джин всхлипнула и закрыла лицо руками. — Я так хочу, чтобы она все еще оставалась живой.
— Это невозможно, Джин. — Майк ласково погладил ее по волосам. — Я понимаю тебя. Моя тетя была не таким выдающимся человеком, как твоя бабушка, но я тоже ее любил, и мне ее не хватает. Не хватает звонка и ободряюще-ласкового слова. Вечная жизнь ждет нас только за гробом, ты же прекрасно знаешь. Когда-нибудь мы все снова окажемся вместе, но все-таки не надо торопиться. Надо выполнить свой долг, как выполнили его те, кто ушел. Конечно, каждый по-своему…
— Мама говорила, они боялись, что она уйдет гораздо раньше, — проговорила Джин, по-детски шмыгнув носом. — В 1976 году, когда коммунисты убили Йохана Пайпера. Они убили его ночью, в собственном доме, а дом сожгли. Он отстреливался, сколько мог, из охотничьего ружья, но потом патроны кончились. Тело невозможно было узнать, так как оно сильно обгорело. Они расправились с нацистским преступником и осуществили возмездие. Более того, все походило на ритуальное убийство. Они совершили его ночью, причем накануне национального праздника Франции, Дня взятия Бастилии. Мама с Джилл не знали, как сказать о случившемся бабушке. Я тогда была совсем маленькая, но я почти ничего не помню. Мама запомнила страшные дни на всю жизнь. Конечно, бабушка узнала все сама, и она сносила муки не только потому, что она потеряла человека, которого любила, возможно, больше всех в своей жизни, отца ее второго сына. Убийство совершили французы, накануне национального праздника Франции. Конечно, ее сердце не выдержало такого удара. Она тяжело заболела и почти три месяца находилась между жизнью и смертью. Мама все сделала, чтобы она поправилась, да и бабушка сама не хотела уходить. Ей надо было жить — ради Штефана, сына Йохана, нас и своего дела. Бабушка встала и снова вернулась к работе, но ее отношения с Францией, и прежде напряженные, стали вовсе ледяными. Она никогда больше не появилась ни на одном торжественном мероприятии, и хотя ради нас не отказывалась снова от французского гражданства, не уехала из Парижа, но считала себя опять только австриячкой. Франция, не обращая внимания на связи и влияние бабушки, так и не удосужилась найти преступников. Никто не захотел ей помочь в этом. Коммунистическую версию предоставили позднее американцы, все выяснившие по своим каналам. Бабушку фактически вынудили вновь обратиться к Америке. Франция отказала ей в этом, не захотев судить виновных. Произошел окончательный моральный разрыв бабушки с ее некогда горячо любимой родиной. Она правильно сделала, уехав в восемнадцатом году. Франция не изменилась с тех пор, убив Генри Мэгона, и не моргнув глазом точно также сделала с Йоханом Пайпером. Может, поэтому она пожелала упокоиться рядом с Генри. Не там, где лежат заслуженные деятели Франции, которых она признавала, а рядом с тем, кого она отвергла и уничтожила. Таков был ее последний и окончательный выбор. Французской республике не очень-то уютно наблюдать, как множество иностранных гостей идет теперь к этой могиле. К могиле того, о ком сама Франция хотела бы поскорее забыть.
Ознакомительная версия.
