— Никуда не годится, — заметил он с легким упреком. — Теперь заключенный даже отказывается стоять? Должно быть, низкопоклонствует таким непристойным манером?
Он кивнул Штальшмидту. Лейтенант Ольсен, крича, лежал на полу. Штевер наносил удары с одержимостью маньяка. Штальшмидт сосредоточился на пинках. Через несколько секунд изо рта заключенного потекла струйка крови. Ротенхаузен тут же ударил по столу хлыстом.
— Обер-ефрейтор, поднять этого человека на ноги!
Штевер нагнулся и с усилием поднял. Ольсен застонал, потом вскрикнул, когда его избитое тело стала терзать новая боль. В темном тумане сознания внезапно пронеслась мысль о сыне, и он неразборчиво забормотал под нос.
— Заключенный смеет жаловаться? — спросил возмущенный майор.
Они не знали, жалуется Ольсен или нет, но побили его еще немного для острастки. Потом бросили бесчувственным в камеру.
От новых заключенных перешли к старым; к тем, кого переводили в Торгау. Каждый подписывал заявление, что с ним обращались хорошо и жалоб у него нет.
Отказался только бригадный генерал.
— Предлагаю для разнообразия выслушать мою точку зрения, — сказал он очень холодно, спокойно, рассудительно. — Меня отправляют в Торгау максимум на два года. Возможно, я пробуду там меньше и уж никак не больше. Если я решу рассказать властям о том, что видел здесь — для начала о двух хладнокровных убийствах — вас отправят туда примерно на двадцать пять лет. Теперь задумайтесь на минутку, что это означает. Это означает, во первых, что когда я отсижу свое, меня переведут в штрафной полк. Мне почти наверняка вернут звание бригадного генерала, и я приму командование полком — опытных офицеров недостаточно, поэтому альтернативы, в сущности, нет. А когда у меня снова появится власть, обещаю, что приложу все усилия, дабы вас отправили ко мне в полк.
Слова его прозвучали в потрясенном молчании. Штевер с надеждой вопросительно смотрел на Штальшмидта, но штабс-фельдфебель словно окаменел. По выражению его лица было ясно, что на сей раз он пришел в полное замешательство. Он встречал упрямых заключенных, безрассудных заключенных, пытавшихся оскорбить его или даже ударить; но ни разу за время службы не видел такого, чтобы осмеливался угрожать. Заключенные находились не в том положении, чтобы грозить, и ему хотелось, чтобы майор Ротенхаузен объяснил это бригадному генералу.
Ротенхаузен сидел, небрежно развалясь в кресле. Он не спеша закурил сигару, потом взял хлыст и стал легонько сгибать его на колене. Задумчиво взглянул на бригадного генерала.
— Ты всерьез полагаешь, — протянул он, — что человек твоего возраста протянет полтора месяца в штрафном полку? Гарантирую, что через три дня ты будешь вспоминать проведенное здесь время как едва ли не самое приятное в жизни.
Он растянул губы в улыбке. Бригадный генерал встретил его взгляд, и Ротенхаузен отвернулся.
— Сделаю тебе предложение, — сказал он. Достал из кобуры пистолет, подался вперед и положил на стол так, чтобы генерал мог дотянуться. — Бери. Оружие в твоем распоряжении. Бери и пускай в ход.
Наступило продолжительное молчание. Генерал не шевелился. Ротенхаузен внезапно поднялся, вышел из-за стола и взмахнул хлыстом всего в нескольких сантиметрах от лица заключенного. Штальшмидт затаил дыхание. Если этот болван выйдет из себя и генерал приедет в Торгау с фиолетовыми синяками по всему лицу, с переломами половины костей в теле, дела примут опасный оборот. Пусть тогда Ротенхаузен сам выкручивается, если сможет. Во всяком случае, ему, Штальшмидту, не придется разделять с ним ответственность.
— Тебе хотелось бы этого, а? Чтобы я избил тебя до синяков? — Ротенхаузен запрокинул голову и засмеялся. — Тебя это очень бы устроило, правда? Тогда ты бы мог нажаловаться в Торгау оберсту Фогелю, как отвратительно мы обходились с тобой здесь. Что ж, неприятно тебя разочаровывать, но мы не такие дураки. Даже совсем не дураки, как ты очень скоро убедишься. Мы действуем строго по правилам. Сломить заключенного можно не только применением насилия. — Он повернулся к Штеверу. — Обер-ефрейтор, через десять минут этот заключенный должен стоять во дворе с полной боевой выкладкой. Положи ему в вещмешок пятьдесят килограмм мокрого песка, постарайся отыскать парочку острых камешков и сунь ему в сапоги. И раз уж занимаешься этим, позаботься, чтобы сапоги были старыми-старыми, ссохшимися и желательно маловатыми на полразмера. Ясно? — Ротенхаузен улыбнулся, и Штевер восторженно закивал. — Устроим ему парочку часов легких учений. Посмотрим, как у него пойдут дела.
— Слушаюсь, герр майор!
Круглое дружелюбное лицо Штевера расплылось в усмешке предвкушения. Штальшмидт, оценив шутку, громко засмеялся. Оказывается, старина Ротенхаузен не такой уж болван.
Лишь бригадный генерал оставался бесстрастным, ничто не выдавало его мыслей. Он был немолод и вряд ли мог пережить два часа «легких» учений Ротенхаузена даже без сапог, которые его искалечат, и наполненного песком вещмешка на спине. Даже если сердце каким-то чудом выдержит, Ротенхаузен почти наверняка придумает какую-то забаву, чтобы доконать его. И он знал, что по прусским военным законам Ротенхаузен полностью в своем праве. Не существовало запретов убивать таким образом людей.
— Заключенный… кругом! — Штевер распахнул дверь и указал на нее подбородком генералу. — Шагом… марш! Бегом! Раз-два, раз-два…
Когда несчастный генерал, бежавший быстрой рысцой, скрылся в коридоре, майор Ротенхаузен взял свою накидку и небрежно набросил на плечи, сунул пистолет обратно в кобуру, надел кепи, развязно заломив его набекрень. Он изучал себя в зеркале и знал, что это придает ему лихой, бесстрашный вид.
— Пошли со мной, штабс-фельдфебель. Научу тебя лучшему способу обращаться с непокорным заключенным так, чтобы не навлечь на себя опасных осложнений и не вызвать лишних вопросов. Это все дело техники.
Штальшмидт схватил свою накидку и последовал за майором из кабинета. Машинально надел кепи под тем же ухарским углом, что и Ротенхаузен. Он всегда носил его таким образом, и очень могло быть, что начальник подражал ему. Однако Штальшмидту тут же пришло в голову, что майор, возможно, держится прямо противоположного мнения, и он, мысленно ругнувшись, надвинул кепи на лоб под прямым углом, как того требовали правила. Штальшмидт понимал, что выглядит сущим идиотом, мужланом в праздничной одежде, но лучше уж так, чем вызывать у майора зависть.
Ротенхаузен шел широким шагом впереди. Он набросил накидку на плечи и натянул перчатки с крагами. Золотые галуны его эполетов поблескивали в полумраке тюрьмы. Штальшмидт следовал за ним, полный презрения.
Прекрасный принц отправляется на бал-маскарад, пренебрежительно подумал он и принялся имитировать походку Ротенхаузена, забросив на плечи накидку и жестикулируя направо и налево воображаемой толпе.
Они вошли в крытый двор. Штевер уже наскоро переодел генерала, и они стояли в ожидании.
— Ищу парочку подходящих камешков, герр майор, — пропыхтел Штевер, явно предававшийся своему занятию всей душой и более усталый, чем заключенный.
Он повернулся лицом к двору, расставил ноги, водрузил руки на бедра и принялся выкрикивать первые из многочисленных команд:
— Направо, смир-но, налево, на месте бегом… марш, вперед — быстрее, быстрее, быстрее! Выше колени, выше, я сказал! Не снижать темпа! Стой! Ложись! Ползком вперед — двадцать раз вокруг двора…
Бригадный генерал потел под тяжелой ношей. Глаза его под каской вылезали из орбит, он тяжело дышал и силился выполнять все команды. Он прекрасно знал, что малейшее промедление, малейшее проявление слабости дадут Ротенхаузену возможность придраться. И застрелить его за отказ выполнять приказания. Генерал прослужил в прусской армии сорок три года. Пятнадцати лет он поступил в военную академию в Гросс-Лихтерфельде. Он поднимался по служебной лестнице, знал все закорючки в уставе, знал свои права и права других. И сейчас майор Ротенхаузен был в своем праве.
— Заключенный — стой!
Пошатывающийся генерал, обрадованный и удивленный, остановился. Но передышки не получил. Ему приказали присесть, и он мучительно заскакал по двору, словно страдающая артритом лягушка. Тело его протестующе вопило, но мозг отказывался слушать эти настойчивые мольбы. Он продолжал скакать, камни в тесных сапогах резали ступни, ссохшаяся кожа ранила пальцы и натирала мозоли на пятках.
Штальшмидт откровенно смеялся над этим зрелищем. Штевер подгонял генерала всякий раз, когда тот миновал его в конце двора.
Скакание кончилось, начались прыжки. В длину, в высоту, подпрыгивание на месте; подпрыгивание с разведенными ногами, со сведенными; прыгай, ложись, ползи; прыгай, ложись, ползи; прыгай, ложись, ползи…
Через двадцать минут такой обработки генерал неожиданно потерял сознание. По уставу застрелить находящегося без сознания человека за неподчинение приказам было нельзя, но Штевер всего за две минуты привел в чувство заключенного.
