И начались будни учебы. Только осень вносила свои коррективы. Начались дожди, наступил ноябрь. Грязь, жирная, размокшая земля расползалась под ногами, облепляя обувь, каждый шаг давался с трудом. Но приходилось и ползать, и окапываться на местности, маскироваться на местности. Все это было очень тяжело. Дожди были затяжными, обувь, одежда не успевали просохнуть, оружие заставляли чистить каждый день.
Сопливым пацанам и мужикам за сорок лет приходилось особенно тяжело. Порой возникали роптания, но мы их быстро пресекали. Проводя, например, занятия по физ. подготовке в виде марш-бросков на десять километров. После этого тем, кто шумел, и по чьей милости пришлось побегать, просто набили морду. Нас это мало касалось.
Изнурительный темп занятий помогал вытеснять все лишние мысли из головы. Приходили, умывались, стирали форму. Брали второй комплект, который нам раздобыл Ахмед, вешали сушиться первый, потом легкий ужин, по стакану коньяка и спать. Зачастую засыпал без снов, просто отрубался, но когда что-то снилось, то это была моя жена — Ирина.
Ахмед жил с нами, снабжая нас новостями, которые приносил ежедневно. Новостей особых не было. Нуриев запивался «по-черному», к нему присоединился Модаев, мулла периодически показывался на наших занятиях, смотрел, что-то шептал, возводил к небу руки. Но мы не обращали на него никакого внимания, не мешает и ладно, морду набить все равно не удастся.
И снова занятия, занятия, занятия. Оборона, маскировка, инженерная подготовка. Мучая людей, мы наконец-то перестроили линию обороны нашей деревни. У Модаева с комбатом руки не доходили до этого, и люди по-прежнему сидели в армянских окопах. Выявили пару слабых мест в собственной обороне.
И снова занятия. В поле, в деревне, оборона в поле, оборона в деревне, штурм здания, поиск снайпера. Уничтожение. Подавление. Перемещения. Маскировка.
Новички знакомились со старослужащими, те им популярно объяснили, кто мы такие, и что наша наука еще пригодится всем и каждому. Авторитет вырос. А свобода как была далека, так и осталась.
— 79-
Вместо ожидаемых трех недель Виктор и Владимир пролежали в больнице полтора месяца.
Ахмед съездил и привез их и Вели. Все, кроме Виктора, выглядели хорошо. Поправились, цвет лица изменился. Виктор же наоборот, исхудал, сгорбился, черты лица заострились, на висках появилась седина. Читал в книгах, но не думал, что можно поседеть за столь короткий срок.
Он никак не отреагировал на приезд, был вял, хмур и все время молчал. Почти не ел, только пил чай, от спиртного отказывался, зато курил беспрерывно.
Мы пытались его растормошить, но бесполезно. Он лежал на спине, уставившись в одну точку на потолке. Спал тоже мало, ночью нам мешал, бродя по дому, вздыхая, сигарету не выпускал изо рта.
Как рассказал Ахмед, Виктор ходил в дом родителей Аиды, посидел в ее комнате, взял несколько фотографий. Он часто, подолгу рассматривал их, ведя мысленный диалог с ней.
Мы пытались отвлечь его, привлекая к занятиям, он лишь махал рукой и отворачивался к стене. Мы же продолжали как савраски бегать, стрелять с новобранцами, потом стали проводить слаживание подразделений уже вместе со старослужащими. Работы хватало, Виктора оставили в покое, лишь Ахмеду и Вели поручили приглядывать за Виктором. Чтобы он ничего не сделал с собой или не натворил глупостей. Пройдет время — боль утихнет.
Однажды ночью нас разбудил Вели. Сказал, что Виктор взял автомат и пошел в сторону школы.
— Модаева пошел кончать! — быстро сообразил я.
— Надо перехватить. Его самого могут прибить, — Володя стал быстро одеваться.
Мы рванули бегом по прямой к штабу. Витьки там еще не было. Предупредили охрану, что у Богданова после смерти Аиды лунатизм, чтобы не стреляли, если увидят. Сами разбрелись по окрестностям.
Я правильно рассудил, что Витька не дурак и ночью в штаб не полезет, а заляжет где-нибудь рядом, и когда утром выйдет Модаев, убьет его одиночным выстрелом. Как снайпер Аиду, так и он этого гада. То, что Виктору уже давно наплевать на собственную жизнь, я понял. Но не хочется терять друга. По Модаеву давно веревка плачет, но не стоит ради этого самому лезть в петлю.
— 80-
Сбоку от школы стоял полуразрушенный дом. На мокрой земле отчетливо были видны следы ботинок. Лишь бы он растяжек не наставил! Я аккуратно наступал, подсвечивая себе фонариком.
— Витя, ты здесь? — окликнул я темноту.
— Уходи, Олег, я должен это сделать, — глухо отозвался Виктор.
— Убить Модаева — дело хорошее. А вот дальше что? Гуд бай, Америка?
— Мне все равно. Если бы не он, то Аида была бы жива, и мой ребенок тоже был бы жив. Я его убью. Уходи. Я решил так. Останешься — я могу и тебя с собой прихватить.
— Убьешь меня?
— Может и так получиться — уходи, — в темноте сухо щелкнул предохранитель автомата.
— Хорошо, но давай напоследок выпьем по глотку конька, покурим, до рассвета еще далеко, спешить некуда. Я поднимаюсь. Не стреляй!
— Хорошо, — голос из темноты.
Я поднимаюсь по лестнице, свечу под ноги.
Здесь, — слышу сверху.
Наверху стоит Виктор, без оружия. Последней пары ступенек нет, он протянул мне руку, чтобы забраться. Фонарик перекладываю в левую руку, в ней же за цевье держу автомат. Протягиваю правую руку, резко дергаю Витьку на себя, при этом основанием рожка бью в солнечное сплетение. Чтобы было поэффективнее — добавляю бедром. Под весом Виктора летим вниз. Кубарем, то он вверху, то я. Но я-то был готов падению, а он — нет.
"Главное, чтобы Витька шею не сломал!" — мелькает в голове мысль. Упали, автомат в сторону, живой, не живой, потом разберемся, срываю я себя ремень, вяжу ему руки за спиной "цыганским узлом". А вот теперь и посмотрим, чем сможем ему помочь. Рывком переворачиваю его на спину. И тут же получаю удар в грудь ботинком.
— Ты сука, Олег! — слышу я голос Виктора.
Встали на ноги, кружим вокруг друг друга. Он дергает руками. Ничего. Узел проверенный, он только крепче от этого будет.
Резко делаю обманное движение правой ногой, топаю, как будто хочу зайти к нему за спину, он делает шаг влево и открывает живот. Я бью со всей мочи ботинком. Он захлебывается в кашле, падает на колени. Подскакиваю и бью рукой в основание черепа. Виктор кулем падает на пол, лицом вниз.
Подхожу. Дышит. Ну и хорошо. Взваливаю его на плечо, свой автомат в левую руку, фонарь в карман, Витькин ствол потом заберем.
Выхожу на улицу. Через квартал встречаю Сашку, Володю, Ахмеда. Вели.
— Что с ним?
— Пришлось вырубить, а то бы глупостей натворил, — поясняю я.
Отдаю ношу мужикам, сам растираю ушибленную грудь. Больно же он меня приложил! У, гад!
Дорогой Витя очухался, и лишь повторял всю время:
— Ну ты и сука, Олег!
Я молчал. Что-либо доказывать ему было бесполезно. Время лечит. Потом еще «спасибо» скажет.
Притащили Виктора домой, чтобы не наделал глупостей, связали ему ноги, положили на постель. Утром слышим:
— Развяжите.
— Обойдешься. Остынь маленько.
— Снова чудить будешь?
— Не буду, развяжите. Мне в туалет надо, — голос был хмур.
— Пообещай.
— Обещаю, что без глупостей…
Развязали.
— Вот только Олегу морду набью, — продолжил он.
— Что?
— Я пошутил.
— 81-
Сходили за оружием, принесли ему. Больше он не лежал кулем на постели, но был по-прежнему неразговорчив. Начал втягиваться в ритм занятий, был зол, своих новобранцев гонял «по-черному», при этом себя не щадил. Ему даже кличку дали «Злой», или «Злыдень», не силен в азербайджанском, но смысл уловил. Виктор полностью оправдывал ее.
Руководство батальона никто не видел, лишь изредка выходили они из штаба. Комбат тяжелой, пьяной походкой вышагивал впереди, Модаев почтительно сбоку поддерживал его, когда у комбата разъезжались ноги по грязи.
Наступил декабрь. Мы начали готовиться к встрече Нового Года. На нас по-прежнему никто не нападал. Потери были лишь из-за неосторожного обращения с оружием.
Приходили вести с других концов этого «фронта». Никто никого не беспокоил. Мелкие вылазки разведчиков заканчивались тем, что там или здесь вырезали по-тихому часовых — и все. Связи не было никакой. Началась охота за цветным металлом, телефонные кабели безжалостно выкапывались, обжигались, медь продавалась в Турцию. На хилых местных АТС выламывались контакты, счищались миллиграммы серебра, и также отправлялись за границу. А радиосвязи как не было, так и нет. Все сношения с внешним миром осуществлялись посредством посыльных и передачей с оказией.
Кое-где появлялись листовки. Текст с двух сторон был примерно одинаковый: "Сдавайтесь, грязные собаки. Наше дело правое — мы победим!" Листовки с обеих противоборствующих сторон были написаны по-русски. Ну вот, если бы не русские, то как бы они общались между собой?
