как их проредили. Эх, взорвать бы к чертовой матери этот мост…
– Пусть стоит, – возразил Шубин. – Немцы не пойдут на ту сторону.
Но припрятанная минометная батарея все же открыла запоздалый огонь. Пристрелянная на мост, она долбила прямо по нему. Мины падали в радиусе ста метров. Часть колонны накрыло. Разведчики Шубина уходили последними, неся завернутое в плащ-палатку тело Станового. Его оставили в канаве на берегу и завалили камнями. В небе послышался омерзительный вой. Люди перешли на бег. Мина упала под мостовой опорой, сдетонировала взрывчатка. Мост развалился, когда на нем уже никого не было. Замыкающая часть колонны попала под обстрел, мины рвались прямо по курсу, умирали красноармейцы, сраженные осколками. Все-таки нагадили под конец! Люди бежали, уходя от смертельной опасности, тащили раненых. Обстрел не унимался. Возможно, на этом берегу находились корректировщики – уж больно точно велся обстрел.
Снова Ленька Пастухов вытащил свою Варю. Девушку присыпало землей, но ничего страшного не случилось. Разведчики до последнего сохраняли спокойствие, отступали вместе с арьергардом, но в конце концов нервы не выдержали, и они побежали, прикрывая головы руками. Взрывом вырвало куст, Завадский споткнулся об него, но встал и побежал дальше, прочищая пальцем ухо.
Расцвел фонтан на другой стороне тропы. Настя ахнула, покатилась по земле. Шубин не сразу сообразил, схватил ее за локоть. Тело девушки безжизненно повисло, кровь сочилась через фуфайку. До него дошло, в глазах потемнело. Настя не подавала признаков жизни, глаза были закрыты. Кровь текла потоком – похоже, осколок повредил легкое. Он в потрясении рухнул на колени, стал судорожно расстегивать на ней фуфайку и даже не заметил, что обстрел прекратился, а рядом никого нет, кроме своих ребят.
– Командир, она жива, – взволнованно сообщил Завадский. – Гадом буду – жива! Есть дыхание…
Шубин орал, как припадочный: «Бинты сюда, продезинфицировать рану, перевязать!» Настя напоминала покойницу, но раз Завадский сказал… Глеб цеплялся за последнюю надежду, лично разрезал фуфайку, сыпал на страшную рану какой-то порошок, накладывал повязку. Товарищи мрачно молчали, но Завадский настаивал: пульс есть, он его чувствует. Глинский и Костромин сломали жердины, осторожно переложили на них безжизненное тельце. Потом несли, как хрупкую китайскую вазу, а Шубин метался, заходил то слева, то справа, всматривался в серое лицо и мысленно молил Господа Бога, чтобы она выжила.
Из окружения вышли семьсот человек – все, что осталось от разгромленной 33-й армии. Штаб потерял три четверти личного состава, дивизии сократились до рот. Передовые дозоры встретили колонну на втором километре от реки. Никто не мог поверить: неужели кто-то прорвался?! Кто же этот герой, что вывел этих изможденных людей?
Разведчики уходили последними. Подошла машина. Водитель не думал останавливаться, пришлось перегородить дорогу и пригрозить оружием. Мужик возмущался: у него и так машина наполнена ранеными! Но, увидев, что несут девушку, сразу смутился, отвернулся.
Позднее в госпиталь прибыл майор Шилов и дал строгое указание медикам:
– Эта девушка должна жить. Вы знаете, кто за нее ходатайствует?
Имя и звание уточнять не стал.
Больше суток медики боролись за жизнь Насти, извлекли осколок из легкого. Девушка с трудом дышала, несколько раз была на грани. Шубин был рядом и сходил с ума от страха. Он даже не догадывался, насколько дорога ему эта девушка!
Начальство в лице полковника Архипова предоставило разведчикам, как особо отличившимся, два дня отдыха. Бойцы переживали за Настю и Глеба, тоже топтались возле госпиталя.
К вечеру следующего дня усталый хирург сообщил, что кризис миновал, но больная находится в тяжелом состоянии. Поручиться он не может, но выжить должна. Оставлять ее в лазарете неразумно. На днях сформируют санитарный эшелон, раненых повезут в один из подмосковных госпиталей.
Настя лежала на больничной кушетке смертельно бледная, что-то шептала, никого не узнавала. Шубин шатался вокруг нее мрачной зыбью и плевал на злые окрики медсестер и санитарок.
Эшелон уходил на третий день. Шубин вырвался на пару часов, прибежал на перрон. На соседних путях разгружался воинский состав – в 43-ю армию прибыло пополнение. Ходили слухи, что скоро снова начнется наступление на Вязьму. «А ведь это знаковое место, – пришло лейтенанту на ум. – Средоточие истории. Здесь всегда решалась судьба России. Ржев, Сычевка, Вязьма. Поляки, французы, теперь германский фашизм».
Глеб склонился над носилками, когда Настю выгрузили из машины. Она была в сознании, но очень слаба. Глеб погладил ее по спутанным волосам, девушка вяло улыбнулась.
– Хорошо, что ты пришел, – прошептала она. – Будешь меня вспоминать?
– Буду и вспоминать, и писать, – улыбнулся Глеб. – Но ты же не навсегда уезжаешь… Отдохни хорошенько в Москве.
– Да, по Красной площади погуляю. – Девушка засмеялась и закашлялась.
– Тихо, не шути. – Он испугался, склонился над ней, осторожно поцеловал в губы и покосился на раздраженных санитаров. – Буду ждать тебя. Ты тоже про меня не забывай, договорились?
– Как я тебя забуду, глупенький? – Она с трудом шептала, сил почти не было. – Скоро вылечусь, вернусь в армию и найду тебя. И пусть меня только попробуют не взять обратно – я им такое устрою!.. Поцелуй меня еще раз и иди, не смотри на меня такую…
Он растерянно наблюдал, как девушку вносят в вагон. Настя повернула голову, отыскала его глазами. В них стояла боль. В этот раз обошлось, но ведь война и не думает кончаться…
Поезд ушел, отгремели колеса на стыках рельсов. Шубин вышел из оцепенения, заспешил к зданию станции. До казармы – десять минут ходьбы, до нового назначения – меньше часа.
