Вечером Мищенко должен был бы сменить в карауле очередной «пиджак», но теперь начальство заколебалось. Оно сообразило, что при новом нападении такой двухгодичный офицер способен наломать немало дров, и атака боевиков может закончиться значительно большими потерями для части.
Кое у кого из начальства возникла идея оставить Мищенко, как «боевого офицера», начальником караула на «бессменке». Мищенко эксклюзивно сообщил об этом по телефону Мартышка, и Олег пришел в ярость. Он долго ругался матом в трубку, хотя там уже давно звучали только короткие гудки.
Мищенко, наконец, устал орать, и позвонил дежурному по дивизиону. Олег давно уже потерял всякий страх в отношении субординации, и прямо спросил, собираются ли его сегодня менять?
Дежурный не сразу, но ответил, что менять обязательно будут — вот только подбирают начальника караула из «боевых».
Вечером Мищенко просто, грубо говоря, уржался. Когда он увидел, что новый караул на смену привел ни кто иной, как обозленный на весь свет Мартышка, Олега согнуло пополам от смеха. Мартышка обиделся, но караул принял быстро.
— Ладно, не обижайся, — похлопал его по плечу Мищенко. — Нам тут вчера не до смеха было, а тебя, думаю, пронесет… У меня там масло осталось — верхний ящик, справа от пульта. А то кашу жрать невозможно…
Карабасов.
Полковник с тоской думал, почему именно ему достался этот беспокойный участок. Ведь предлагали же должность в Ростове. Не особо высокая, правда, должность. Польстился на командира бригады, а тут такие события… Неприятности одна за другой. И еще неизвестно, чем все это закончится лично для него — ступенькой в карьере, или финишной прямой?
К проблеме с размещением выведенных из Чечни войск, к проблемам с самим личным составом этих частей, добавились и прямые нападения боевиков. Карабасов боялся, что это нападение не последнее.
По закрытым каналам полковник получал совсем уж скверные сообщения. Как указывали сухие сводки, иногда разбавляемые прямыми тихими разговорами с компетентными людьми, совсем недалеко от бригады было несколько населенных пунктов, в которых федеральной власти уже и формально не были. Жители выкинули из аулов российские флаги, и даже в открытую заявляли, что «русским законам» подчиняться не намерены. Местная власть только молча проглотила эти вызывающие поступки.
Практически сложилось так, что боевики из Чечни могли беспрепятственно перемещаться через весьма условную и прозрачную границу, а вот в обратном направлении ни один федеральный боец перейти не мог, не рискуя стопроцентно погибнуть или попасть в плен, что было бы еще печальнее.
Вообще, разобрать в Дагестане кто есть кто представлялось нереальным. Как отличить мирного местного жителя от слегка замаскированного боевика, если они и на лицо похожи, и разговаривают по-русски с одним и тем же акцентом?
Сам Карабасов не был уверен даже в личной безопасности. Черт его знает, едешь по улице в машине, и ждешь, а не выпрыгнет ли сейчас из-за угла джигит с гранатометом, выстрелит в машину — и все. И конец…
Конечно, полковник мог позволить себе перемещаться по городу с личным оружием, в отличие от большинства остальных офицеров своей бригады, но это утешало очень слабо. И вытащить не успеешь…
Новая война, по мнению достаточно неглупого полковника Карабасова, была неизбежна. Независимая Чечня, предоставленная самой себе, оказалась нежизнеспособна. Для решения внутренних проблем, включая и грызню между вчерашними соратниками по борьбе, ей нужно было начать новую войну, способную снова сплотить народ, и заставить его терпеть бесконечные трудности.
Оставалось только определить ее будущее направление.
Как представлялось Карабасову, всего было три возможных направления для удара. Или Ингушетия, или Ставрополье, или Дагестан. Ставрополье полковник отвергал. Даже учитывая возможный элемент неожиданности, вести боевые действия в степи чеченской армии, учитывая абсолютное превосходство России в воздухе, было бы крайне опрометчиво. Плюс — полная свобода действий для федеральных танков.
Нет, это было бы самоубийством.
Оставались в равной степени Ингушетия и Дагестан. В Ингушетии чеченцев, разумеется, ожидала полная поддержка, но условия для ведения войны боевиками были не такие благоприятные, как в Дагестане. Однако, здесь, в Дагестане такой поддержки у боевиков, как в Ингушетии, что ни говори, не было бы.
Так что угадать, куда именно в конце — концов они пойдут, было трудно.
Если они пойдут именно на Дагестан, думалось полковнику, то первой российской воинской частью, (пограничники не в счет), были бы именно они. От Махач-Юрта до границы с Чечней было нет ничего.
Чеченцы ударят с фронта, «пятая колонна» — в тыл, и получится почти классический «котел». Как в сорок первом.
Карабасов не испытывал иллюзий относительно боеспособности своей бригады, и не ожидал, что она повысится в ближайшее время. Вообще, ничего хорошего он не ожидал. Последнее время его постоянно терзала мысль, что нужно пробить все возможные варианты по старым друзьям и связям, и «свалить» с командования — и чем быстрее, тем лучше.
Тем более что нападение боевиков на парк артдивизиона — это было еще не все. Начались совершенно позорные вещи. Из части начали пропадать солдаты. При этом на обыкновенное «самовольное оставление части», это было совсем не похоже.
Какое же это могло быть самовольное оставление, в его обычном понимании, то есть, грубо говоря, побег, если сразу исчезли пять человек, причем все из разных мест призванные, причем уже отслужившие по году, причем один из них вообще был местным уроженцем.
Как они ушли из части, куда направлялись — понять было пока нельзя. Ну, на счет выйти — это не проблема. Во многих военных городках нетрудно элементарно перелезть через стену.
Карабасов вызвал особистов, провел с ними беседу за закрытыми дверями, но без особого результата.
Вообще, ему очень не понравилось, что товарищи особисты выглядели явно растерянными.
Через пару дней удалось узнать, что все пропавшие вроде бы отправились к кому-то на заработок, но куда, к кому, на каких условиях и так далее — так и оставалось загадкой.
Более того, один из особистов, который, видимо, все-таки надеялся, что это обыкновенный СОЧ, отправился прямо домой к пропавшему бойцу из местных, и бесцеремонно спросил у его родителей, не видели ли они своего сына? И если видели, то пусть лучше посоветуют ему вернуться в часть, во избежание неблагоприятных для него последствий.
Родители, разумеется, впали в ступор, а потом рванули в часть разбираться. Скоро о происшествии знал весь город. Очень неприятный разговор состоялся и с Ростовом. На этот раз Карабасов не сдержался, и высказал много справедливого и верного, но, скорее всего, лишнего — и о фактическом пограничном положении бригады, и о том, что она окружена со всех сторон боевиками, и не очень дружественным населением. Но при этом такое положение бригады никем не учитывается, и никаких особых мер не предпринимается. А у него нет таких полномочий, чтобы перевести часть на военное положение, раздать бойцам и офицерам оружие, и закрыться в городках. А на попытки проникновения отвечать огнем.
Из Ростова приказали прекратить панику, и наладить несение службы согласно уставу. Тогда, дескать, и бойцы пропадать перестанут.
После разговора Карабасова душила ярость, и больше всего на свете ему сейчас хотелось уволиться. Ничего было не нужно — ни карьеры, ни достойной пенсии, ничего! «Наладьте службу согласно уставу»! С ума сойти! «Ничего», — злобно мечтал полковник, — «когда нохчи начнут воровать офицеров прямо на улицах Ростова, тогда я вспомню эти ваши слова. А так точно и будет. Потому что вы засунули головы в песок, как страусы, но задница-то у вас вся наружу! Только и ждет хорошего пинка!».
Через некоторое время Карабасову из того же Ростова сообщили, что одного из пропавших бойцов уже предложили к обмену на одного из боевиков, отбывавших наказание где-то в Сибири. Полковник еще раз убедился, что 1997 год будет для него, мягко говоря, крайне тяжелым. Если солдат воруют ради обмена, то нохчи могут запросто поставить это дело на поток, и количество солдат в части начнет резко убывать.
Конечно, офицерам было разъяснено, какие наказания ждут их за слабый контроль над подчиненными. И с солдатами также провели профилактические беседы — им объяснили, как просто попасть в плен, что их там ждет в лучшем и худшем случаях, и как трудно будет им вернуться обратно. Если вообще удастся вернуться.
Впрочем, в эффект от убеждения полковник верил слабо. Почему-то у него в последнее время все больше и больше складывалось впечатление, что личный состав сформирован из одних идиотов. Причем, что удивительно, каждый из солдат в отдельности вполне мог быть разумным, понятливым и рассудительным человеком. Но все вместе они как-то сразу резко тупели.
