Уронил бинокль, но успел подхватить мой пистолет-пулемет и, почти не целясь, дал очередь в бегущего прямо на меня огромного ивана. Но он бежал, направив штык прямо на меня. Он упал только в нескольких шагах передо мной, а четырехгранный штык его винтовки воткнулся в землю у меня перед самым лицом. Взгляд бежавшего был направлен куда-то выше меня, наверное, он не заметил меня в камуфлированной куртке и зачехленном шлеме.
Значит, эта длинная опушка находится под двойным контролем. Нас заметили, и противник направил оружие на нас и ждет, когда мы выйдем. Я подозвал Карпа с пулеметом:
— Из окна колокольни бьет пулемет противника. Прицел 200, дай туда пару очередей. Но прицелься и немедленно стреляй!
Очереди прошили окно колокольни и немного испортили настроение сидящим там русским пулеметчикам.
— Смена позиции вправо!
Расчет моего второго пулемета потерялся где-то в сплетении кустов и болотных ямах. С тремя солдатами, без огневой поддержки я пошел бы на ивана как на рожон. Мы посидели некоторое время на опушке, наблюдая за противником.
Из моей раны кровь лила как из зарезанной свиньи. Мне нужна была перевязка. И осколочные ранения болели все сильнее.
Что делать? Есть ли в лесу противник? Где остальное отделение? Они могли бы услышать стрельбу нашего пулемета и пойти к нам? Какой смысл вообще имеет вся эта акция? «Весь батальон атакует!» Где он? Нет ни его, ни санитаров, которые бы могли помочь тем, кто остался лежать на склоне. Мне самому нужен доктор, чтобы залечить осколочные ранения и остановить кровь. Я решил оставить мою группу у опушки, чтобы она перехватила вторую половину отделения и не дала ей выйти на открытый участок, простреливаемый противником. Карп принимает командование, и через полчаса установит связь с атакующими деревню подразделениями. Иначе мы не соединимся ни с нашим полуотделением, ни с нашими войсками вообще.
Со снятым с предохранителя автоматом в руках, готовый в любой момент открыть огонь, я поковылял по лесу назад, желая встретиться со второй группой. Может быть, они все целы. При попытке перебраться через яму с водой я поскользнулся на глинистом дне, резко поднял автомат вверх, чтобы он не запачкался, он зацепился за ветки и выстрелил. Пуля задела край левой ступни. Снова везение! Могло быть и хуже. Новое ранение мешало мне не больше, чем те, что уже были.
Выбравшись из леса, в лощине я наткнулся на готовые к маршу пехотные орудия, ожидавшие, когда гренадеры продвинутся дальше вперед. На одном из тягачей я вдруг увидел Мика.
— Ну, ты выбрался?
— Да, кое-как. Где ближайший санаторий? Подошедший офицер сказал мне, где ближайший
перевязочный пункт. У Мика еще были сухие сигареты. Он дал мне свой домашний адрес, а я накорябал ему свой на листочке. Я получу отпуск по ранению и навещу его семью. Мы еще не докурили, как гусеницы его тягача со скрежетом дернулись. Ни рукопожатия, ни слова прощания, только многозначительно махнули друг другу руками. Всё!
Наши дороги разошлись на жизнь и смерть.
12 июля 1943 года, дивизионный полевой лазарет: Сводка вермахта: « С начала наступления 28000 русских пленных. 1640 танков и 1400 орудий уничтожено...»
14 июля вместе с другими грязными и завшивленными ранеными я оказался в киевском тыловом госпитале. После того как меня вымыли, очистили от вшей, одели в чистое белье и уложили в застеленную белыми простынями кровать, я подумал, что оказался на небе. Заботливые сестры, знающие врачи, никаких артналетов и штурмовиков. Солнце, сон, спокойные ночи с тихими шагами сестер.
Утром меня разбудил укол. Санитар вколол мне противостолбнячную сыворотку—вторую за несколько дней. (Первая не была указана в моей сопроводительной записке.) Отчасти это моя вина, так как я должен был доложить о первом уколе батальонному врачу. На следующую ночь у меня был такой жар, что я снял рубаху и улегся голым на кафельный пол бывшего отеля, пытаясь охладиться. Я уже не мог говорить, когда спрашивали, что произошло. Сосед по койке сказал о повторном уколе от столбняка. С помощью врачей мне удалось прийти в себя.
Поток раненых был огромный. Всех транспортабельных отправляли в тыловые госпитали. Я пока к таким не относился.
У меня было много времени для размышлений. Они были посвящены моим отношениям с Кнёхляйном. Ведь он совершенно сознательно отправил мое отделение в атаку в полной изоляции от остального батальона, чтобы его потом прикончили в лесочке. Это стоило отделению жизни двух молодых парней. После Ле-Парадиза появилось много новых вопросов, и не для меня одного.
Я лежал в Львовском госпитале, затем в тыловом госпитале в Наумбурге и, получив новую форму, 17 августа 1943 года отправился в трехнедельный отпуск.
По приглашению Элизабет днем позже я приехал в дом ее родителей и благодаря судьбе смог заключить свою девушку в объятия. На пару недель я смог забыть ужасы войны и наслаждаться тихой семейной идиллией.
В тот же день Мик, отражая атаку танков противника, был тяжело ранен у своего орудия и умер по дороге в полевой лазарет. Был вырван последний из моих друзей, мой товарищ, мой брат.
На его родине седой чиновник в бюро записи актов гражданского состояния записал в книгу общины: «Роттенфюрер СС Михаэль Друккентанер, 06.05.1922, погиб 18 августа 1943 г., час смерти неизвестен, в Полтаве, Россия».
ВООРУЖЁННАЯ МИЛИЦИЯ
Я успел навестить мать в Штайре, где она в дневную и ночную смену работала на шарикоподшипниковом заводе. Еще не закончился отпуск, как я получил письменное предписание немедленно прибыть в 3-й запасный батальон в Варшаву. Родителей Мика навестить так и не удалось. Упаковал вещи, туманной ночью после краткого прощания я расстался с матерью и сестрой и поспешил на вокзал. В Линце я сел на поезд для отпускников и через Вену приехал на нем в Варшаву. Пока я ехал пассажирским поездом в Линц, я с удивлением заметил, что, несмотря на то что в вагоне много пассажиров, в купе я сидел один. Теперь уже боятся солдат?
По сравнению с мрачным Восточным вокзалом Вены сегодня Варшавский вокзал встретил меня гораздо приветливей — я ожидал худшего. Получил в комендатуре справку о том, где находится 3-й запасный батальон СС.
По дороге туда я стал свидетелем стрельбы и преследования молодых парней, пытавшихся избежать проверки документов. Столица Польши походила на закрытый кратер с кипящей лавой.
Разместившись в казарме, я узнал, что всякие происшествия здесь — обычное дело. Ходить одному или вдвоем запрещено, оружие иметь при себе обязательно. Посещать можно только указанные заведения,
остальные — избегать. Немецкие солдаты исчезают бесследно. Их форма, оружие и документы появляются у польских подпольщиков.
Награжденный Железным крестом 1 -го класса — ун-тершарфюрер был внезапно арестован, после того как службе безопасности стало известно, что он завел запрещенную связь с красавицей полькой, участницей польской подпольной организации. Он пытался бежать, выпрыгнул из окна второго этажа, но был скошен автоматной очередью часового, стоящего у входа в здание. До этого — храбрый и раненный в России солдат, а теперь застрелен как предатель. Вчера — камрад, а сегодня — враг. Что способствовало тому, чтобы он перешел на другую сторону?
К нам поступало все больше выздоровевших ветеранов, получивших ранения в битве техники под Курском. Я встретил знакомого, служившего вместе с Миком в одном расчете. Он рассказал мне о гибели Мика. Они были ранены с Миком одновременно. Он погиб, когда штурмовик обстрелял дивизионный полевой лазарет в Полтаве. Городе, откуда мы двинулись для повторного захвата Харькова.
В тот вечер вопреки приказу я вышел в город один. Я не хотел, чтобы кто-нибудь был вместе со мной и заменял Мика, Бфиффа, Буви и других, чье беззаботное веселье, приветливость и участие притягивали даже сдержанных и безучастных французов.
Варшавские улицы были пустынны. Грохот моих подкованных сапог далеко разносился в ночной тиши. Что меня заставляло испытывать судьбу?
Как я ни старался, на сборном пункте дивизии, в 3-м запасном батальоне, я так почти и не встретил добровольцев 1938 года, добровольцев времен формирования дивизии «Мертвая голова» в 1939 году. Где они, те, которым накануне Восточной кампании зачитывали приказ фюрера «К солдатам Восточного фронта»? Например, Хюне Мёллер предчувствовал свою смерть. Он погиб при прорыве линии Сталина. А вместе с ним и его товарищ, обещавший ему «место наверху в братской могиле», если тот не заткнется. Убиты, убиты, убиты. Дивизии первого часа больше не существует.
Поэтому места наших убитых в 3-м батальоне занимают инородцы в нашей униформе. Против добровольцев из других западноевропейских стран, собранных в дисциплинированные и заслуженные соединения, нет возражений, мы признавали их товарищами.
