Тот же достаточно выразительный взгляд генерала Никифорова.
Плиев сказал:
— Приказываю: слить бензин со всех машин и заправить сколько возможно танков и автомобилей!
— На несколько десятков танков и автомашин наберется, товарищ командующий.
— Исполняйте! А я доложу фронту, попрошу ускорить доставку горючего автобатом и самолетами… Кстати, полковник, еще одна неприятность: отмечено, что японцы отравляют питьевые колодцы. Будьте осторожны!
— Отравляют? — переспросил комдив.
— Стрихнином, — сказал Никифоров, возвышаясь длинной, нескладной фигурой.
"Спасибо за уточнение", — мысленно сказал Плиев, а вслух:
— Генерал, вы мне здесь не нужны. Поезжайте в штаб. Там ваше рабочее, так сказать, место…
Никифоров пожал плечами:
— Слушаюсь.
"Спровадил? — подумал Плиев, — Чтоб не мозолил глаза? Чтоб не напоминал своим поведением, одним своим присутствием о пропасти, разделившей нас?"
Да, их разделила пропасть, командующего и его начальника штаба. Такое в редкость: начальник штаба не согласился с командующим, отстаивает свое мнение. Формально в этом нет ничего из ряда вон выходящего. А по существу? По существу начальник штаба прямо и косвенно оспаривает решение своего непосредственного начальника. В армии же так не бывает, чтоб оспаривали принятое решение. Решение надо выполнять, согласен ты с ним или нет.
Никифоров удалялся к «виллису», долговязый, сутуловатый и какой-то непреклонный. Наверное, осуждает за эти слова — "Вы мне не нужны здесь". И правда, не нужен. Резкие вырвались слова, но ведь справедливые. Плпев вздохнул и тронул водителя за плечо:
— Поехали.
Не заладилось у них с самого начала. С самого начала произошел крупный разговор в землянке Плиева. Ысса Александрович тогда сказал:
— Приказ на сосредоточение Группы у границы отдан, и началась борьба за время и пространство!
— Я уже слышал это. — Никифоров поморщился.
— Еще раз услышите, коль не хотите попять: только высокие, высочайшие темпы наступления позволят нам выполнить боевую задачу и разгромить противника с минимальными для пас потерями!
— Темпы продвижения после перехода границы запланированы нереальные, — упрямо сказал Никифоров. — Я давно служу на Дальнем Востоке, в Забайкалье, я знаток этого театра военных действий… Отдаю вам должное, товарищ командующий: у вас богатейший опыт рейдов на западном фронте. Но простите меня:
Восток это не Запад, здесь совершенно иные условия ведения войны…
— Нет уж, это вы меня простите, своеобразие здешнего театра военных действий не отменяет нашего западного опыта, и мы будем базироваться на нем…
Медлительно, будто полусонно поводя рукой, Никифоров сказал:
— У меня западного опыта нет, зато есть восточный. Снова подчеркиваю: пустыня Гоби — не Европа. По гобппскпм пескам и кручам Хппгана, по бездорожью и безводью наступать со скоростью восемьдесят — сто километров в сутки?
— Именно так! Перед главными силами японо-маньчжурских войск в районах Калгана и Жэхэ паши дивизии должны появиться в неожиданные для противника сроки. Это возможно только при одном условии: если темпы наступления достигнут в среднем ста километров в сутки! Потребуется, попятно, тщательная и всесторонняя подготовка…
— Как ни готовься, войскам не выполнить таких завышенных задач. — Черты у Никифорова твердые, волевые. — К тому же у нас не будет времени для закрепления захваченных рубежей. Легко представить, что может произойти, если враг сумеет организовать контрудар резервами…
— Стремительность наступления как раз и позволит предотвратить контрудары. — И у Плиева лицо жесткое, волевое, по он старается говорить помягче, потише, скрывая раздражение. — Врагу нельзя давать времени и возможности для организованного маневрирования резервами. А что касается закрепления, то можете не сомневаться: завоеванного не отдадим.
Никифоров как бы вскользь замечает:
— И все же я склонен думать, что мы ставим перед войсками невыполнимые задачи. Поддерживать связь и управление будет весьма трудно, пожалуй, невозможно.
— А я уверен, офицеры штаба обеспечат своевременное и непрерывное управление войсками в любой обстановке. Поймите, ваши представления о характере наступательных операций устарели, вы сторонник осторожной войны… Правы вы только в одном: до предела увеличив темпы наступления, мы создадим для себя дополнительные трудности. Но зато это наиболее верный путь к победе. В случае малейшей задержки противник вынудит нас к затяжным боям, которые потребуют длительного времени и больших жертв.
— Да, да, и о возможных потерях надо подумать! — Никифоров свеколыю покраснел, повысил голос. — Как бы все ваши планы не обернулись большой кровью!
Исса Александрович в упор взглянул на пего; раздулись гневно крылья носа, сжались губы. Но выдержка не изменила ему, и в отличие от Никифорова он внешне спокойно сказал:
— Я убежден в том, что говорю вам. Знаю: меня поддерживают и офицеры штаба… Выслушайте теперь выводы из нашего разговора, который на этом и закончим… Мы должны всюду упреждать противника, бить его по частям, тем паче что у него на нашем направлении пет сплошного фронта. Запомните и постарайтесь попять и другое: борьба за время и пространство должна обеспечить победу. малой кровью…
— Бон рассудят нас, — невнятно пробормотал Никифоров.
— С этим я согласен. Война пас рассудит… Вы свободны, генерал…
Никифоров встал и поспешно вышел из землянки. Исса Александрович в задумчивости остался сидеть над картой.
Не сработались. Как же поступить? То, что генерал-майор Никифоров честно и прямо высказывает свое мнение, достойно уважения. А вот само мнение ошибочно, и вся сложность в том, что Никифоров не понимает этого. Или не хочет понять. Характер упрямый, неподатливый. Известно, что свон взгляды на предстоящую операцию высказывает и другим, не находя, впрочем, поддержки. Как его переубедить? Времени на эту педагогику уже нет. Поставить вопрос перед маршалом Малиновским? Никифорова только что, в спешке, прислали и, надо полагать, так же скоренько уберут. Но это значит расписаться в слабости. Пусть остается, штабист он опытный, будет исполнять что прикажут, "от и до". Жаль, конечно, что начальник штаба, твоя правая рука, не твой единомышленник. Твой противник. Нелепость? Как ни назови, легче от этого не будет. Но он, Плиев, уверен в своей правоте, в своих силах и возможностях. Хотя правоту эту проверит война. И от такой мысли делается неспокойно, очень неспокойно.
Глухое беспокойство возникло и в ту историческую ночь — с восьмого на девятое августа. В степи посвистывал ветерок. Тлели в ладонях, вспыхивали цигарки, освещая лица людей, которым предстоит бой, — суровые, ожидающие. Словно они озарялись светом боя: вспышками выстрелов и ракет, прожекторными лучами, разрывами. За сопками, на маньчжурской стороне, густая чернь, плотная тишина. На передовом командно-наблюдательном пункте Плиева все поглядывали на часы, и чаще прочих генерал Лхагвасурэн, заместитель по монгольским войскам. Плиев оторвался от часовых стрелок — на юге полнеба полоснуло вспышками ракет, выстрелов, взрывов.
— Так, — сказал Плпев. кутаясь по фронтовой привычке в бурку: ночь свежа. — Разведгруппы и передовые отрялы ударили по японским кордонам… Путь через границу расчищен. Пора и нам.
Заводи! По машинам!
Эта команла: "Заводи! По машинам!" — послышалась в разных местах. Перевели моторы танков и бронемашин, затрещали мотоциклы, заржали лошади. Нет прежней тишины, нет и тьмы: сотни танков, бронемашин, автомобилей, мотоциклов с включенными фарами двинулись вперед. Ослепительное море огня!
Гром и скрежет танков, гуление автомашин, стук конских копыт. Колонна за колонной проходили через границу с Маньчжурией. В лучах фар — поднятая колесами и гусеницами песчаная пыль. Все как в тумане.
Такой и запомнилась эта ночь Иссе Александровичу. А потом настал день, и взошло безжалостное солнце. Жара, безводье, необозримость сыпучих, переметаемых с места на место, гибельных песков Гоби. Эту чудовищную необозримость предстояло преодолеть, пустыню предстояло промерить километрами — по сто в сутки — и выйти к Большому Хингапу. И ведь преодолеваем, промериваем, невзирая на неимоверные трудности! И все больше отдаляется памятная ночь перехода границы.
Волнистые безбрежные пески. «Виллис» генерал-полковника Плиева обогнал колонну советской кавалерийской дивизии. Зной.
Пыль. Сушь. Исса Александрович заметил: кавалерист в выгоревшей гимнастерке вяло клонится к шее коня, обхватывает ее — не удержался, упал наземь. На помощь бросились товарищи, приподняли. Плиев остановил машину, вылез. Подошел поближе:
— Ты ранен, сынок?
— Никак нет, — еле слышно прошептал молоденький, безусый солдат опухшими, истрескавшимися губами. — Что со мной, не пойму. Затмение какое-то, слабость…
