Рядом с собой Томин увидел взлохмаченную бороду Султанова, крупные капли пота на его лице.
Вперед вырвался Нуриев и рассек надвое басмача, набросившего аркан на Томина.
— Ушел, бестия, — недовольно процедил Томин.
— Не велика беда, догоним в другой раз… А вот ты, сынок, не горячись — редко так удачно кончается.
4
Двигалась бригада Томина по пеплу пожарищ. Отступая к Кулябу, Аланазар-курбаши сжигал все: скот, хлеб, домашний скарб бедноты, камышовые заросли. Угонял мирных жителей, а тех, которые сопротивлялись, — казнил, уродовал.
Каждый камень плевался огнем, вырывал из строя бойцов. Вдруг со страшным грохотом обваливалась скала, загромоздив узкую тропу. У завала завязывались короткие, жаркие схватки.
До подхода бригады бандиты торопились захватить город Куляб, в котором вот уже несколько месяцев выдерживал осаду полк Новика. Защитников осталось немного, но они, отрезанные от главных сил, без радиосвязи, сражались, как настоящие герои.
На дальних подступах к Кулябу, на левом берегу реки Кызыл-су, возвышается старинная крепость Курбан-Шахид. Ее высокие и толстые стены являлись надежной защитой от противника. В ней-то Аланазар-курбаши и решил, если уж не разбить, то хотя бы задержать бригаду Томина, не дать ей соединиться с полком Новика до прихода резервов, которые ему обещал Ибрагим-бек. Аланазар-курбаши предусмотрительно приказал сжечь мост через бурную Кызыл-су. Повсюду расставил свои дозоры, которые должны были сообщать о движении красных и перехватывать их связных, посылаемых в Куляб.
Спокойно спали в эту ночь после очередного пиршества главари банд. Приятные сны виделись и самому Аланазару-курбаши.
Но что это? На самом рассвете, когда так крепок сон и приятны сновидения, за крепостными стенами послышалось могучее русское ура.
— Кофир, кофир! Кофир омад![8] — в панике кричали басмачи, выскакивая на резвых конях из крепостных ворот.
Это, развернув полки, Томин повел бригаду в атаку. Из Куляба подошли новиковцы и ударили по басмачам с тыла. Впереди цепи мужественных защитников города развевалось выцветшее на солнце, пробитое пулями знамя полка. Банды Гаюрбека, Кури Ортыка, Бородавши-хабаши, Аланазара с большими потерями отступили на восток, в горы.
Константин Игнатьевич Новик выстроил полк для встречи комбрига. Когда комполка подошел к Томину с рапортом, на его глаза навернулись слезы. Под крики ура красноармейцев и дехкан командир бригады обнял героя и горячо поцеловал.
В дымке, окутавшей плотным покрывалом долину, показался Куляб. Томин приказал красноармейцам спешиться.
Окраины и улицы Куляба запружены людьми: встречать воинов-освободителей высыпали все от мала до велика.
Ведя под уздцы огневого аргамака, Томин поклоном, прикладывая правую руку к сердцу, приветствует дехкан.
— Ассалом аллейкум![9]
Его примеру следуют все воины бригады.
И в сердцах таджиков загоралось доброе чувство к незнакомому красному командиру. Они приветливо смотрят на него, на лицах играют счастливые улыбки, дети бросают цветы.
5
Сопка Тамошо-Тепа все ярче расцветала знаменами и флагами, полосатыми халатами, цветными повязками.
Ни уговоры, ни угрозы баев не действовали.
К вечеру многочисленная толпа мирных жителей и красноармейцев запрудила все огромное поле. Трибуной служила большая каменная плита на вершине Тамошо-Тепа. У знамен застыл почетный караул. Рядом красное полотнище — флаг страны Советов. Древко крепко воткнуто в расщелину, рядом с флагом стоит седобородый горец в высокой папахе и бурке на плечах. Торжественно спокойным взором он смотрит на людское море.
После выступления представителя Бухарской Народной Республики на «трибуну» поднялся Николай Дмитриевич Томин.
— Товарищи! — произнес комбриг, и его упругий голос покатился волной над головами. Все замерли. Молодой таджик, стоявший ближе всех к Томину, подался вперед, впился глазами в оратора.
— Дорогие товарищи! Под этим Красным знаменем, — Томин полуобернулся и показал на знамя бригады, — мы прибыли сюда по заданию партии Ленина, чтобы помочь каждой семье дехканина и рабочего сбросить со своей шеи ярмо рабства, обрести свободу, мир и счастье. Посмотрите на бойцов Красной Армии. Они такие же рабочие и крестьяне, как и вы. Они, ваши братья, подают вашим натруженным рукам свои мозолистые руки. Недавно русские рабочие и крестьяне тоже были рабами, но объединились, сбросили оковы и решили помочь вам сделать это же. Берите протянутую братскую руку смело, сжимайте ее крепко, она не подведет. Я знаю, не все из тех, кто здесь присутствует, рады нашему приходу. Для некоторых мы — незваные гости.
Показывая рукой на баев, Томин сказал:
— Вот для них мы действительно непрошеные гости. Почему? Да потому, что мы несем такие порядки, при которых никто не даст им грабить мирных беззащитных людей, зверски убивать детей и стариков. Ваши баи творят чудовищные преступления, прикрываясь аллахом и священным кораном, используя вашу темноту и невежество. Вас запугивают, одурманивают, называя братьями-единоверцами. Шакалы им братья и единоверцы да русские попы, помещики, буржуи, которых мы прогнали в три шеи.
Робкие аплодисменты раздались в толпе.
— Смотрите, какой злобой сверкают их глаза! За правду они готовы растерзать меня на части. Слушайте, баи с английскими пистолетами под халатами! Передайте своим главарям, что пощады им от Красной Армии не будет.
Баи попятились назад, стали рассасываться в толпе.
— Скрыться хотите! От народа не скроетесь. Ваши дни сочтены! Не спасут вас английские буржуи и их золото, облитое кровью трудового народа. Пелена с глаз трудящихся спадает, и они раздавят вас, как гадюк! Рабочие и дехкане, вступайте в добровольческие отряды, помогайте Красной Армии громить басмачей, гоните из своих кишлаков баев и кулаков, забирайте у них землю и награбленный у вас скот, делите между собой. Довольно, попили они вашей крови! Идите за партией Ленина, она вас выведет из кабалы и тьмы к свободе и свету. Зиндабод инкилоб![10] Зиндабод партии Ленина!
— Зиндабод инкилоб! Зиндабод партии Ленина! — кричала толпа, размахивая красными полотнищами.
На гранитную плиту вскочил широкоплечий рябой парень.
— Командир, пиши меня первым добровольцем! — быстро проговорил он, боясь, что его могут опередить… Пиши — Чары Кабиров.
Султанов записал в свою тетрадь.
— И еще, командир, разреши сказать два слова.
Чары Кабирову не приходилось говорить перед народом, но он знал, что ему надо сказать, и начал уверенно, только чуть заикаясь.
— Братья! — крикнул он, и эхо понесло его слова в долину. — Этой ночью бай вызвал меня к себе домой, как почтеннейшего гостя, усадил на палас, угостил чаем. А за это приказал поклясться перед святым кораном, что я буду верным защитником баев, так как они — посланцы аллаха, и давать их в обиду большой грех. Бай дал мне наган и велел убить русского командира. Вот наган, — и Чары вынул из-под халата новенький блестящий маузер. — За каждого русского он мне обещал по две овцы, а за каждого командира двадцать овец. Двадцать и две овцы! — ударяя по животу, кричал Кабиров. — Я дал клятву перед кораном, потому что не знал правды. А сейчас я все понял и плюю на свою клятву.
В толпе заахали, зашептались: «Как он смеет говорить об этом при всех, его убьют сегодня ночью; он отступил от корана».
Какой-то старик в белой чалме замахал на него посохом и что-то угрожающе закричал. Чары Кабиров нахмурился, до боли сжал пальцы в кулаки, строго и резко ответил:
— Не пугай, ата! С малых лет я работал по кузницам Азимбая, Каюмбека, Ратхона, а спросите, что я имею. Ничего! В прошлом году стал просить расчет за труд у Азимбая. Он меня рассчитал. Вот!
Кабиров распахнул халат. Все замерли. Грудь была покрыта сплошными рубцами.
— Вот как он со мной рассчитался — каленым железом. Тогда я был бессилен вернуть эту оплату, теперь настал мой час. Я беру свою клятву обратно! Братья! Зиндабод инкилоб!
— Зиндабод! Зиндабод! — кричала толпа.
На возвышение поднимались юноши и седобородые старики. Их записывали, поздравляли с вступлением в Красную Армию.
Все это было хоть и необычно, но особого удивления не вызывало. Но вдруг на вершину сопки мелкими шажками вбежала фигурка в парандже. Она остановилась рядом с Томиным, паранджа свалилась под ноги. Перед собравшимися предстала молодая женщина. Тугие до колен косы, на висках — седина. Глаза горят ненавистью, тонкие губы плотно сжаты. Женщина наступила на паранджу и заявила:
— Пишите, командир, Хадыча Авезова! Пишите же быстрее.
Поднялся невообразимый шум. Раздвигая толпу, к «трибуне» продвинулось несколько бородачей, впереди мулла с толстой палкой.
