Он тоже был взбешен неудачей, и у него даже горло от этого перестало болеть.
— Зачем, товарищ лейтенант? — запротестовал Коробов. — Я еще хоть сутки в снегу лежать могу но злость душит… Ходит, проклятый, перед носом, воняет, а не схватишь!
— А ты думал, что взять «языка» просто? Перешел фронт, увидел фашиста и крикнул: «Хенде хох!»? Прежде чем возьмешь его, от злости вспотеешь и замерзнешь не один раз… Это одно из самых сложных заданий. Тут дело имеешь с человеком… Теперь попробуем вариант номер два. На карте обозначена проселочная дорога, которая идет лесом параллельно фронту к избушке лесника. От фронта до избушки километров пять… Дорога здорово укатана. Я это заметил, когда мы шли сюда. Значит в домике живут. «Языка» попробуем взять там.
— А если и там сорвется? — спросил кто-то.
— Испробуем другой вариант, — спокойно ответил Норкин.
Хотя он и не имел запасного варианта, но говорил уверенно, и матросы поверили ему. Норкину же нужно было ободрить людей, которых первые неудачи несколько обескуражили, и он добился своего. Матросы пошли к домику лесника по-прежнему бодро. Теперь разведку вел сак Норкин. Он шел напрямик, экономя считанное оставшееся до рассвета время. Только снег скрипел под лыжами, глухо стучали палки о пни, да тяжело сопел Любченко.
Когда подошли к домику, начало рассветать. Все кругом стало серым, невзрачным. Михаил посмотрел на спутников. Воротники их полушубков побелели от инея. Поседел и чуб Коробова, выбившийся из-под шапки.
— Приготовиться! — дал сигнал Норкин и пошел дальше, взяв палки в левую руку, а правую положив на автомат, висевший на груди.
Вот и домик. Около него большой, крытый тесом, сарай. «Конюшня или коровник с сеновалом», — определил Норкин.
Кругом следы машин, но никакого движения. Над трубой тонкая струйка дыма, отвесно поднимающегося вверх.
«Кто-то не спит», — сделал Норкин следующий вывод.
Он притаился за деревом и размышлял, ощупывая глазами домик. «Интересно, что там за люди?.. Немцы?.. Тогда здесь торчал бы часовой… Почему же топится печка?.. Плохой тот хозяин, который напоминает о себе отступающему врагу…»
И вдруг Михаил услышал характерное чирканье зажигалки «Секреты!» — мелькнула мысль, и теперь каждый сугроб, каждое дерево он стал осматривать особенно внимательно.
Толчок в бок — и чуть слышный шепот Любченко:
— С левой стороны колодца.
Перед домом виднелся обледенелый сруб колодца, почти вровень с которым возвышался сугроб. Над гребнем сугроба Норкин увидел черный ствол автомата.
Сняв лыжи, не отрывая глаз от колодца, пополз лейтенант вглубь леса, и лишь когда из глаз скрылись и сугроб вокруг колодца и домик с тонкой струйкой дыма, Михаил дважды поднял руку, и разведчики собрались около него.
— Никишин и Любченко… Убрать.
— Взять? — беззвучно переспросил Никишин.
— Убрать!
Секрет — необычное явление, значит в дом нужно про-? никнуть во что бы то ни стало. 'Там должны были быть хорошие «языки».
План Норкина отличался простотой: Никишин и Любченко снимают секрет, Норкин и Коробов врываются в домик, а остальные — наблюдают за сараем и окнами дома. Их задача: уничтожить всех, кто попытается выскочить из окон или выбежать из сарая.
Никишин и Любченко около колодца. У Норкина от волнения задрожал указательный палец, лежавший на спусковом крючке, и, чтобы не выстрелить преждевременно, он снял руку с автомата.
«Чего они разлеглись там, как на пляже! — подумал Норкин. — Каждая минута дорога». — л Никишин и Любченко вскочили на ноги и снова упали, но теперь уже по ту сторону ледяного склона. Там кто-то вскрикнул, потом из снега поднялись матросы. Норкин глянул на дом и замер: к стеклу крайнего окна прильнуло женское лицо и, широко открыв глаза, с испугом смотрело на моряков. Норкин оскалил зубы и погрозил женщине кулаком. Она исчезла, Норкин вскочил на ноги и в два прыжка поднялся на крыльцо. Он хотел схватиться за ручку двери, но дверь, скрипнув, отворилась. В сенях, прижимая к груди концы шали, стояла женщина.
— Где? — спросил ее Михаил.
— Два офицера спят в горнице, солдаты в сарае и один на кухне.
— Веди!
Женщина послушно пошла впереди.
Входя в дом, Норкин не снял автомат и пожалел об этом, как только вошел в кухню. Там на полу спал второй немец из дозора, одетый в белый халат. Или от скрипа двери, или от морозного воздуха, дважды проникшего в кухню, он проснулся, сел, протер глаза и схватился за автомат.
Норкину не оставалось ничего другого, как дать очередь.
Немец упал, выронив из рук автомат.
В это время Коробов ударом ноги распахнул тонкую, дощатую дверь в горницу, где, по словам хозяйки, спали офицеры, и, вытянув руки вперед, встал на пороге.
— Фрицы! Сдавайтесь! — крикнул Коробов. — Ты, дура! Брось пистолет! Видишь, что у меня в руках? Если даже меня и пристрелишь, то от этих штучек живым не уйдешь.
Норкин попробовал пролезть в дверь, но Коробов стоял прочно, упираясь плечами в косяки, и на толчки лейтенанта не обращал внимания.
— Вот так-то лучше… И ты бросай! Чего прячешь? Что-то упало на пол.
— А теперь одевайтесь, и побыстрей! — Сказав это, Коробов встал боком, и Норкин пролез в комнату.
У ног Коробова валялись новенький парабеллум и кортик с паучьей свастикой на рукоятке. Два немца торопливо одевались. Один из них никак не мог попасть ногой в штанину и, поминутно теряя равновесие, прыгал на од-! ной ноге.
Норкин взглянул на их мундиры и повернулся к хозяйке, которая выглядывала из-под его плеча:
— Это унтера. Где офицеры?
— Перепутала я, милый, со страху. Еще вчера офицеры уехали, а эти, значит, писаря, остались бумаги сжигать. Почитай, всю ночь печь топилась.
Норкин поднял с пола парабеллум и кортик, сунул их в карман и сказал:
— Веди, Коробов, пленных на улицу. Я пороюсь в кухне. Может, не все успели сжечь.
Но немцы сожгли все. Только груды пепла увидел Михаил и ни одного клочка бумаги; если не считать нескольких порнографических открыток, найденных в карманах убитого немца.
— Что здесь было? — спросил Норкин у хозяйки.
— Штаб. Штаб ихний был. Больно уж важные генералы приезжали. Сначала все смеялись, шнапс пили, а вот никак две недели как ругаться промеж собой начали.
— Ты где жила?
— А мы со стариком и двумя сынками в бане поселились. Выгнали нас отсюда. Полы мыть и печь топить, почитай, только и пускали.
Пока Михаил осматривал дом, на дворе стрельба прекратилась и вошел Никишин.
— Все в порядке, товарищ лейтенант. Отходим?
— Пошли.
Норкин еще раз осмотрелся. Лицо убитого стало восковым. На полу валялись патроны и гильзы от автомата. Свалившееся с кровати одеяло лежало на полу.
Матросы, готовые к походу, стояли на дворе.
— Четверть дела сделано, — сказал Норкин, подходя к ним.
— Ого! — вырвалось у кого-то и прокатился смешок.
— Смеетесь? Думаете, недооценил? Мало взять, нужно еще и доставить. Приказываю: разделиться на две группы. Одну поведет Никишин, а другую я. В каждой группе по одному немцу… Никишин, отбирай людей.
Никишин взял себе четверых человек, а остальные, в том числе Любченко и Коробов, сгруппировались около лейтенанта.
— Иди, Саша, в этом направлении, а потом поворачивай в чащу и жди темноты. Я ухожу в другую сторону и буду ждать тебя ночью около сбитого самолета. Помнишь?
— Ясно, товарищ лейтенант.
— Если меня у самолета не будет — самостоятельно переходишь фронт.
Никишин и матросы ушли.
— Коробов.
— Есть!
— На твои трофеи, — Михаил протянул Коробову парабеллум и кортик.
Коробов покраснел, как ребенок, получивший в подарок любимую игрушку.
— Это вам за учебу, — смущенно пробормотал он, отстраняя руку лейтенанта.
— За нож спасибо, а пистолет у меня есть… На! Держи! Хоть по штату он тебе и не положен, но этот грех я беру на себя.
— Спасибо…
— Тебе спасибо… Эй, тетка! Куда идешь? Хозяйка дома с ребенком на руках медленно шла в лес. Сзади нее, опираясь на увесистую палку и держа за руку мальчонку, шагал старик в больших подшитых валенках.
— В лес, сынки… Нам теперь здесь все равно не житье.
— Да, дела, — проговорил Норкин, почесывая голову. Ему было жаль их, хотелось помочь, но сейчас он не принадлежал себе. Бригаде была нужна его жизнь, он должен был доставить «языка», чтобы спасти сотни таких же женщин и детей.
Отойдя от домика, километров на десять, Норкин почувствовал, что идти больше не может. Сказались болезнь и бессонная ночь.
— Будем ждать сумерек здесь. От погони ушли далековато.
Норкин подошел к пню и сел на него. Мягко. Снежная шапка — как подушка кресла. Рядом сели и матросы. Любченко с тревогой посмотрел на осунувшееся лицо командира и прошептал, наклонившись к Коробову:
