Она обменялась рукопожатием с маленьким коренастым мужчиной в коричневой шинели. Тогда она отошла в сторону и пригласила их в дом. – Заходите, - попросила она военных, - у меня есть горячий кофе на плите, ячменный кофе. Я надеюсь, вы попьете его...
Они сидели на скамьях в помещении, перед которым стоял часовой. Они могли покинуть помещение, но они не могли позволить себя увидеть на аэродроме. Никто другой кроме них не мог войти в помещение. Отсюда они, когда самолет был бы готов, пошли бы на посадку. Было бы темно, и никто не увидел бы их. Возможно, даже летчик не увидел бы их, потому что перегородка между кабиной пилота и грузовым отсеком самолета была бы закрыта.
Их было шестнадцать солдат, и если бы они появились на аэродроме такими, как они выглядели теперь, любой часовой, вероятно, без оклика выстрелил бы в них. Они были одеты в землисто-коричневую форму Красной армии. В этой форме все было на месте – и широкие погоны, и красные звезды.
Форма не была новой. На ткани была масса пятен. Пятна от машинного масла, грязи и засохшей крови. У некоторых на форме дырки от выстрелов, которыми был убит ее последний владелец, еще не были зашиты.
Мужчины едва ли обращали внимание на это. Это было безразличный, наполненный напряжением час до старта. Это было время, когда часы, кажется, стояли на месте. Пятеро русских, которые сидели вместе в углу, молча уставились на пол. С тех пор, как они сидели вместе с другим в этом помещении, они не перекинулись ни словом.
Цадо наблюдал за ними уголком глаза. Когда он взглянул вверх, он заметил, что Биндиг, сидевший рядом с ним, тоже глядит на русских. Он толкнул его.
- Ты..., - тихо сказал он, - я хотел бы знать, что они теперь думают.
Другие парашютисты дремали или играли в карты. Они спорили о цвете волос какой-то женщины, их общей знакомой, нервно курили или грызли шоколад, который они получили. Тимм лежал, растянувшись на скамье и опираясь головой об стену, и, похоже, спал.
- А они вообще думают? – спросил Биндиг.
Цадо пожал плечами. Потянувшись за сигаретой, он сказал задумчиво: - Я полагаю, они думают. А о чем ты думаешь? Об Анне?
- Прекрати об этом, - ответил Биндиг после паузы, - я размышляю над тем, что выйдет из всего этого.
- Из чего?
- Из этого! – сказал Биндиг и движением руки указал на форму.
- Из этого и из того, что будет.
Цадо скривил лицо. На нем появились мягкие черты, который больше не подходили к остроте его профиля. Он медленно положил руку на колено Биндига и произнес: - Парень, брось думать. Сейчас уже слишком поздно думать.
Обер-ефрейтор, которому принадлежалаи половина ящика «болса», громко хлопнул себя по бедрам. – Я так и знал, что выиграю сегодня! Как всегда! Незадолго до того как протянуть ноги, вы, шейхи, проигрываете мне ваши деньги, и когда я хочу получить их, вы уже погибли! На этот раз платите заранее!
Биндиг покачал головой. Он дерзко надел меховую шапку набок. Его можно было принять за предприимчивого красноармейца. Но лицо его не подходило к этому впечатлению. – Мне это не нравится, - сказал он, - и никто не может потребовать от меня, чтобы это мне нравилось.
- Так они никого и не спрашивали, доставляет ли ему это удовольствие, - прорычал Цадо, - или, может быть,и ты вспомнишь о чем-то в этом роде?
- Два туза, - закричал владелец ящика «болса». – Снимай штаны!
- Если война выглядит так, то меня больше нельзя для этого использовать, - сказал Биндиг Цадо.
Тот недовольно пыхтел. – Успокойся. Один черт, в какой форме ты сдохнешь.
- Но я тебе говорю, что мы больше не солдаты, - объяснял Биндиг, - мы разбойники. В этой форме у нас на теле мы уже не солдаты, а преступники.
- А я говорю тебе: брось думать! У тебя от этого будут ненадежные руки. Наш брат из-за этого умирает.
- Мы не должны этого делать, - произнес приглушенно Биндиг, - это безответственно.
- Ты говоришь так, как будто ты должен отвечать за это. Кто придумал идею? Мы или штаб?
- Еще один! - кричал обер-ефрейтор. – Еще раз один! Папочка уже заберет тебя домой со свадьбы!
- Мне это противно, - сказал Биндиг, - никогда еще это не вызывало у меня такого отвращения как теперь.
Цадо покачал головой. При этом он тихо сказал: - Иисус, Мария, если бы ты хотя бы только понял, что это никого не интересует. Ты должен делать только одно, а именно то, что приказывает Тимм. И ничего больше. У тебя нет никакой ответственности за что-то, и никого не интересует, несчастен ты или нет. Когда же ты, наконец, это поймешь?
- Что у нас сделали бы с русским, которого поймали в нашем тылу в немецкой форме? – спросил Биндиг.
Цадо устало махнул рукой. – Жуй свой шоколад и не думай об этим. Или ты боишься?
- Страх ли это, если я скажу, что считаю это жульничеством?
- Тебе бы это истолковали как страх. И тебе стоило бы даже радоваться, если бы они ограничились этим и не обвинили тебя в государственной измене.
- Это не страх.
- Нет. Наверное, глупость.
- Цадо, - сказал Биндиг, - не надо тут мне рассказывать, что тебе это все равно. Я знаю, что ты думаешь. Не нужно ничего говорить, я точно знаю, что ты думаешь.
- На стол твои вшивые три короля! – шумел обер-ефрейтор. - Ну, ну! Это кое-что стоит!
- Думать это для нас непозволительная роскошь, - сказал Цадо. Он зажег новую сигарету и задумчиво выпустил дым, смотря вслед спиралям, которые тот образовал в душном воздухе. - Я всегда думал, что ты к этому так же привыкнешь, как я. Чего ты хочешь? Я все знаю, но чего ты хочешь? Мы сюда попали и мы должны продолжать. Это хоть какой-то шанс счастливо отделаться. А все другое, что ты делаешь, только поможет тебе гарантированно погибнуть. От полевой жандармерии, при разминировании минных полей или в другом месте. Вот так и скажи мне, зачем тут думать?
- Детишки, тяните карты! - горланил обер-ефрейтор. – В этой колоде еще два туза. Все еще можно выиграть!
-Ты понимаешь? - спросил Цадо. - Я через это прошел. Нет никакого выхода кроме того, что ты останешься лежать там. И я этого боюсь.
- Боишься?
- Да. Боюсь, что они расстреляют меня по законам военного времени из-за этой формы. И точно так же боюсь, что они этого не сделают. Я не знаю, поймешь ли ты. Но это не необходимо. Только одно необходимо; ты должен понимать, что мы – поколение тех, кто всегда говорил «да!», которое они медленно перерабатывают в удобрения. Наш единственный шанс - пережить это. Тогда мы сможем открыть рот. Вероятно. Но это не несомненно...
- Мы трусы, - сказал Биндиг, - вот это несомненно.
- Заткнитесь! - внезапно зарычал Тимм. Он поднялся немного и наморщил лоб. – Занимайтесь своими проклятыми спорами где-то в другом месте! Лучше выспитесь!
Он снова опустил голову, и игроки в карты продолжали играть в «очко». При этом они стали разговаривать немного тише. Русские закурили. На их лицах было что-то роковое, боязливое.
- Мы трусы, - сказал Цадо горько, - мы, большие трусы, провернем для них сегодня или завтра ночью снова какое-то дело, и именно потому, что они этого хотят.
- Как раз поэтому, - сказал Биндиг. - Я это теперь знаю. Так как мы слишком трусливы, чтобы этого не делать, мы это делаем. Мы оба. Мы точно знаем, что происходит, но мы сидим здесь и ждем приказа Тимма. Вот так.
- Как же я буду радоваться, когда для меня вся эта опасная чушь закончится, - произнес мрачно Цадо, - как я буду рад! Я пойду работать в первый попавшийся цирк. Хотя бы осветителем. Или чистить конюшни. Наплевать, лишь бы все это было позади...
Часовой засунул голову в проем двери. Он сказал им, что им нужно готовиться, самолет стартует через полчаса.
Но они были уже готовы, и им больше нечего было делать. Они получили все, что нужно было получить. Оружие, взрывчатку, гранаты, зажигательные заряды. На ремнях у них висела белая ткань, и они накинули бы ее на себя, если бы потребовалось. Им нужно было лишь взять свои парашюты и строем прошагать до самолета. Это было последнее, что им нужно было сделать.
Тимм поднялся и поправил свои ремни. Он выглядел дерзко в форме красноармейца.
- Встать, ребята, - закричал он, - начинается серьезное дело.
Он подождал мгновение, пока не стало тихо. Затем он кратко сказал: - Парни, сейчас мы пойдем туда, чтобы показать им, что мы можем. Никто не знает, как это кончится. Каждый из нас может погибнуть. Но это безразлично. У нас трудное задание, которое многое потребует от нас. Но мы тяжело тренировались последние дни. Мы тренировались настолько тяжело, что некоторые из вас еще носят повязки на коленях. И с такой же твердостью мы выполним наше задание. Каждый, кто тверд, вернется назад, помните об этом. Мы покажем им, что мы умеем биться так же хорошо, как армия умеет бежать. Точите ножи, ребята, сегодня ночью никто не выживет никто, кто попадется вам в лапы! Сегодня ночью снег станет кровавым! Встать и приготовиться!
Игроки спрятали свои карты. Обер-ефрейтор недоверчиво держал против света листок, на котором записал свои выигрыши. Русские встали и ощупывали свое оружие.
