— Именно вперед, — подхватил Блюхер его слова, — но только другим путем. Нам нужно пересечь Самаро-Златоустовекую железную дорогу, чтобы выйти в район, где действуют части Красной Армии.
— И я предлагаю идти вперед на Екатеринбург, — недоуменно развел руками Николай Каширин.
— Федот, да не тот, — возразил Блюхер. — Заняв Верхне-Уральск, мы удалимся от Красной Армии, а нам надо либо на Сарапул, либо на Пермь. Точно никто сказать не может, но в тех местах идут бои.
Иван Каширин склонялся к плану Блюхера, но решил поддержать брата.
— Голосуй! — крикнул он чуть ли не повелительно.
Все, за исключением Шарапова и Пирожникова, подняли руку за предложение Николая Каширина. Блюхер не собирался ни уговаривать, ни доказывать свою правоту. «Раз решили, — подумал он, — подчинюсь большинству».
— Ну вот и все, — сказал он, словно добивался этого решения и тяжелый камень свалился с плеч. — А теперь решим, кому быть главкомом.
Такого великодушия Иван Каширин не ожидал и поймал себя на том, что он несправедлив к главкому, но упрямство толкало его на спор.
— Это правильно, — с удовлетворенной решительностью подчеркнул он. — По-моему, надо избрать Николая Каширина.
Николай Дмитриевич смущенно опустил глаза: как бы не ущемить самолюбия Блюхера, не обидеть его. И он, вспомнив спор главкома с Зиновьевым под Оренбургом, пробасил:
— Я согласен при условии, что моим первым помощником будет Василий Константинович.
Все поддержали Каширина.
На другой день Блюхер подписал приказ о переименовании всех отрядов в полки, объединив их в один Южноуральский отряд. При главном штабе были сформированы тыловая часть, санитарная, отдел снабжения и комиссариат финансов. По табелю числилось десять тысяч бойцов, двенадцать орудий, шестьдесят пулеметов.
Тяжело было на сердце у Блюхера. По-честному надо бы сказать Николаю Каширину: «Нельзя идти на Верхне-Уральск — людей погубим. Не поднять тебе казаков против белочехов. У Ивана крестьянская душа, не хочет он уходить из оренбургских степей. Но ты-то не Иван. Ты бы втемяшил брату, что у него местнические настроения». Да, надо бы сказать, а не может. «Не пойду я к Каширину, как бы не подумал, что я хочу быть главкомом».
Блюхер вышел из штаба на крылечко и задумался. Очнулся он оттого, что перед ним вырос всадник с красивой седой бородой. Он браво сидел на неоседланном коне.
— Сынок, тута штаб командующего? — раздался хриплый голос всадника.
— Тебе кого надо, дедушка? — ухмыльнулся Блюхер, любуясь им. На вид ему было за семьдесят.
— Не твоего ума дело, молокосос, — вскипел старик. — Раз спрашиваю, значитца, надо. Знаешь, где командующий, — сказывай, не знаешь — проваливай.
Блюхеру хотелось подзадорить старика, но сейчас было не до шуток.
— Я и есть командующий!
Всадник не смутился, он лишь измерил недоверчивым взглядом Блюхера и твердо, словно приказывая, сказал:
— Коли так — запиши меня в добровольцы. Я — рабочий Тирлянского завода Симеон Епищев.
— Ладно, дедушка, прикажу записать тебя в челябинскую батарею.
Епищева зачислили. Старику оказывали почет, и ему это нравилось. Повстречавшись с Блюхером, он подмигнул ему:
— Не серчаешь за обидную речь?
— И не думаю. А ты доволен?
— Пушка — предмет сурьезный, понимать надо в ней, что к чему. Помаленечку учусь. А за назначение — спасибо!
Над Белорецким заводом голубел купол, исчерченный зубцами гор в зеленых шапках. С земли поднималась пыль, словно пелена густого тумана застлала завод и поселок, оседая на зубах терпким истолоченным песком.
Горячий, знойный день.
Южноуральский отряд, растянувшись на много верст, шел на Верхне-Уральск, а оттуда через Златоуст на Екатеринбург. Больные, старики, беженцы из Богоявленска, Уфы и Стерлитамака оставались еще в Белорецке — им предстояло покинуть его через два дня.
Дорога то расстилалась по лугу, то петляла в гору между утесами и обвалами.
Замыкала отряд шараповская сотня с одним орудием.
И вдруг до конников донесся пушечный выстрел из Белорецка.
Ехавший далеко впереди Томин прискакал к своему арьергарду и взволнованно приказал Шарапову:
— Скачи с эскадроном обратно. Чует сердце что-то неладное.
Шарапов, привстав на стременах, скривил недовольную гримасу, но не ослушался и прохрипел:
— Эскадрон! Пррравое плечо вперед, марш-марш! Рысью!
В тот час в Белорецке шла резня. Воспользовавшись уходом отряда на Верхне-Уральск, дутовская сотня с красными бантиками на груди обманным образом вошла в поселок. По сигналу с гиком и улюлюканием они бросились на беззащитных раненых и обозников, кололи пиками, били нагайками. Отовсюду неслись стоны детей и матерей.
Шарапов несся впереди эскадрона. Конь под ним покрылся пузырчатой пеной. Пригнувшись к гриве, он налетел на хорунжего в новеньких погонах, как коршун на ягненка, и пикой выбил его из седла.
— Руби их! — кричал Шарапов своим конникам.
Выпавший из седла хорунжий с трудом поднялся и встретился со взглядом старого казака.
— Енборисов! — изумленно воскликнул Шарапов. — Попался, сучий сын? — и ловко проткнул его пикой.
Среди заколотых на возах Шарапов узнал Коробейникова. Рядом с ним лежала обезображенная женщина. Старый казак не знал, что сестра Томина с Саввой ночью пришли в Белорецк.
Днем главком Каширин и его адъютант Суворов подписали приказ:
«Сотня казаков противника, надев красные ленты, замаскировалась под кавалеристов Южноуральского отряда и проникла в Белорецк, нанеся нам некоторый урон. Застава, приняв казаков за своих, не спросила у них пропуска. Во избежание принятия частей противника за своих приказываю: ежедневно прикалывать красные ленты на различных местах костюма и головного убора. Ежедневно в приказе по отряду будет указываться, как должна складываться лента и где она должна прикалываться».
Несколько удачных стычек с белоказаками в пути окрылили бойцов и командиров.
— Правильно решил Николай Дмитриевич, — говорили между собой конники, — так и махнем через Верхне-Уральск на Екатеринбург.
С каждой верстой белые сопротивлялись упорней, а продвигаться в густом лесу было особенно трудно. Десять дней шел отряд, но у Вятского хутора пришлось остановиться. До города рукой подать, мешает только бритая гора Извоз. В старину здесь пролегал путь от горы Магнитной на Белорецкий и другие железоделательные заводы. Крестьяне, возившие руду извозом, обычно останавливались на этой горе на отдых. Отсюда и пошло название. С горы как на ладони виден Верхне-Уральск.
Разведчики принесли тревожные вести: на двадцать верст по Извозу протянулись окопы, перед ними проволочные заграждения, а еще дальше — волчьи ямы.
Николай Каширин бросил в бой второй батальон 1-го уральского полка. Блюхеру не понравилась тактика главкома, но он решил молчать, опасался, что Каширин не стерпит замечаний. Зато командир батальона, бывший штабс-капитан Бусяцкий, возмутился и сказал командиру полка:
— Пока на гору взберемся, никого в живых не останется.
Павлищев вскипел:
— Штабс-капитан, вы трус! Вы нарушили договор. Я отстраняю вас от командования и сам поведу батальон. Марш в обоз!
Атака захлебнулась. Оставив много раненых на поле боя, батальон отошел. Павлищев с раздробленным пальцем на правой руке остался в строю. Насупившись, он подошел к Блюхеру и опросил с досадой:
— Разве так можно, Василий Константинович?
Блюхер не ответил.
— Молчите? Боитесь сказать ему?
Блюхер понимал, что командир полка намекает на Николая Каширина.
— Знал бы — в Екатеринбурге отказался бы от договора.
— Чем вы недовольны, Иван Степанович?
— Неоправданными потерями. Будь вы главком — что бы вы сделали?
Павлищев настойчиво требовал ясного ответа, и Блюхер понял, что молчанием не отделаться. Надо ответить, но правдиво, чтобы у спорщика не осталось и тени сомнений.
— Я бы открыл огонь из всех пушек, а потом пустил бы полк.
— Вот именно! — воскликнул Павлищев. — О чем толковать? Курица и та поймет. — При этом он стучал себя по лбу указательным пальцем здоровой руки.
На другой день Каширин приказал Калмыкову спешить один эскадрон и пустить его ползком в гору. Белые открыли огонь из пулеметов, Калмыков потерял половину эскадрона. Первый же пленный рассказал, что дутовцы заставили музыкантскую команду вертеть деревянные трещотки, а стрелял всего один пулемет.
На третий день атака снова не принесла успеха. Между тем запас патронов иссякал. Командиры донесли об этом Каширину. «Была не была», — решил Николай Дмитриевич и, перегруппировав силы, приказал Павлищеву начать очередную атаку.
С тяжелым чувством Павлищев выслушал приказ и пожалел, что незаслуженно обидел Бусяцкого. Полк рванулся. Белые дрогнули и побежали в гору. Каширин радостно кинулся на Извоз, но в эту минуту пуля угодила ему в ногу выше колена. Штанина быстро намокла от крови, и главком, теряя сознание, упал. Его подхватили и унесли в укрытие.
