От службы и долга я похитил даже не день, а несколько часов. Элизабет проводила меня до Мюнхена. Мюнхен седьмого года войны был одной сплошной руиной. Я прошел к своему поезду — предназначенному только
для перевозки военнослужащих. Остальные поезда — тоже для серо-полевых. Много солдат, женщин, девушек, детей, прощания, неутешные слезы и ободряющие улыбки, и улыбки сквозь слезы.
Прежде чем я приехал в Гамбург, от одного из товарищей я узнал, что штурмбаннфюрер Кнёхляйн получил повышение, стал командиром полка и награжден Рыцарским крестом, а мой «профессор ботаники» обер-штурмфюрер Грютте погиб в районе Харькова.
К ПОСЛЕДНЕМУ АКТУ
В Гамбург-Лангенхорне мне дали только восемь недель, чтобы подготовить взвод. Больших надежд на него возлагать не приходилось. Слишком малый срок подготовки и неважный «человеческий материал» — мальчишки в форме и «вычесанные» из рурских шахт шахтеры. Совсем не элита: 62 солдата и унтерфюрера теоретически представляли собой половину вновь формировавшейся роты сопровождения танков. Со своим вооружением, на полугусеничных бронетранспортерах это было мелкое отдельное боевое подразделение.
Во время обучения я пытался научить своих солдат действительно необходимому, совсем не тому, чему учат на казарменном плацу. И все же осталось еще так много объяснить того, что совершенно необходимо для выживания в предстоящем бою.
Я говорил об окапывании и маскировке дополнительного вооружения, но до сих пор полугусеничного бронетранспортера мы так и не видели. Я снова нарушил приказы. Во время одной из частых ночных воздушных тревог я, будучи дежурным офицером, приказал роте не спускаться в подвал, а залечь в окопах на пустыре за казармой. Казарменные подвалы казались мне негодным убежищем. В Мюнхене я был свидетелем того, как из та-
кого же подвала вытаскивали целую компанию свадебных гостей, засыпанную и задохнувшуюся.
Командиром запасного батальона был штандартенфюрер, которого мы никогда не видели в лицо. К нему я должен был идти на рапорт за допущенное мной нарушение.
— Обершарфюрер Крафт! Прибыл по Вашему приказанию на рапорт!
Командир в банном халате (!) сидел за своим столом и долго смотрел на меня.
— У Вас такой вид, как будто вы замерзли. Вам холодно?
— Так точно, штандартенфюрер! Нам не разрешается топить!
— Тогда посмотрите на меня. Я же не мерзну! Вы не выполнили подписанных мною инструкций и отправитесь с первым же транспортом на фронт! Идите!
Когда я перед выходом отдал приветствие, мой взгляд упал на электрообогреватель под письменным столом.
Это ничего не меняло. Так и так в начале апреля я во главе своего взвода должен был отправиться на Восточный фронт. Постоянный состав запасного батальона от старшин до командира здесь прочно насидели кресла, если не сказать грубее, и хотели сохранить свои места и сейчас, до последнего часа.
В Лангенхорне был голод, дров и угля для отопления не выдавали. После учений вещи просушить было невозможно. В результате пошли заболевания, в первую очередь среди пожилых шахтеров.
Начало апреля 1945 года. Постоянные атаки самолетов с бреющего полета. Пять дней по железной дороге я ехал до Мюнхеберга, в 30 километрах восточнее Берлина. Выйдя из поезда на товарной станции, мы сначала похоронили погибших при бомбардировке. Типичная картина прифронтового города: поспешно идут колонны гитлерюгенда с фаустпатронами и фольксштурми-стов с длинными винтовками времен Первой мировой войны. Им навстречу — повозки беженцев с женщинами, детьми и стариками. На стене вокзала лозунги: «Колеса должны крутиться для победы!», «Фюрер приказал, мы — выполняем!» и «Победа или хаос!».
Лица моих 17-летних пацанов и мужиков-угольщиков серьезные и напряженные. Намного увереннее держатся те, кто уже пережил тяжелые и тяжелейшие часы боев. Именно на них я смогу положиться. Мы пришли в Хайнесдорф — невзрачную деревеньку, где нас ждут еще два взвода. Тепрь рота сопровождения танков в полном составе. Однако для полного ее комплекта не хватает техники, которая в неразберихе формирований или переформирований или не поступила, или была отправлена в другое место, или захвачена другими. Командир роты — молодой унтерштурмфюрер, родом из Пресбурга. Еще одно удивление для меня. Я думал, что командовать такой крупной ротой будет опытный гаупт-штурмфюрер. Проблем прибавилось, когда не имеющий фронтового опыта унтерштурмфюрер Вайс попросил меня быть его заместителем. Отправлять не полностью подготовленную, не «сколоченную» роту, возглавляемую только что выпущенным из юнкерской школы офицером, на фронт было уже само по себе почти преступлением. С неохотой я сдал командование взводом и стал при унтерштурмфюрере Вайсе практически командиром роты сопровождения танков.
Я настоял на том, чтобы командиры взводов и отделений как можно быстрее познакомились друге другом, оценили опыт и возможности каждого и подружились. Мы еще были вне досягаемости вражеской артиллерии и после налетов авиации могли собираться вместе и рассказывать друг другу о боях, в которых участвовали или не участвовали. Так удалось сразу же установить контакт. Тут нашли друг друга служившие в одной дивизии, которым довелось «лежать в одном дерьме». Тут были и из «Лейбштандарте», и из «Викинга», и из «Мертвой головы», и из других дивизий. Сейчас мы должны были служить в дивизии «30 января», формирующейся во фронтовой полосе. О названии позаботился наш лучший «друг» Гиммлер в своей политической игре. Рота получала все больше личного состава из стоявших поблизости штандартов войск СС и «подарки рейхсюгенд-фюрера» — 14—15-летних мальчишек из «гитлерюген-да». Этих я приписывал в качестве посыльных при управлении роты, полагаясь на быстроту молодости. Как позднее оказалось, это решение было ошибочным. С абсцессом миндалины я попал в лазарет. Операцию мне делали как раз тогда, когда над Хайнерсдорфом появились русские бомбардировщики. Не обращая внимания на разрывы бомб, врачи продолжали работать. После операции я снова занял свое место в роте.
Мы готовили Хайнерсдорф к обороне, копали траншеи и ходы сообщения, хотя воевать должны были где-то в другом месте.
Все прояснилось: через три дня мы пойдем в наступление. Танки и бронетранспортеры подойдут. Ночь на 16 апреля холодная и сырая. У меня высокая температура. Уколы после операции и таблетки не помогают. За мной присматривает санитар, снабжающий меня пойлом из своей фляги, которое состоит из 92-процентного спирта с соседней фабрики и свекольного отвара. Предоставив унтерштурмфюреру поработать одному, на два дня я завалился на свой куль соломы.
Мне приснился ужасный сон: будто дрожит земля и едут русские танки, один из них вот-вот накрутит меня на гусеницы. С криком я вскочил: земля действительно дрожала. Я откинул полог палатки и увидел выскочивших из палаток солдат, смотревших на восток, в направлении Кюстрина в пойме Одера. Ночное небо на востоке было светлым от всполохов пламени. Там, по-видимому, на узком участке фронта вели огонь тысячи орудий.
Я сходил по нужде и снова завалился в палатку спать.
Утром населенные пункты западнее Одера начали превращаться в пепел и руины. Хайнерсдорфу тоже досталось. Снова и снова удары бомб будили меня, после чего я снова проваливался в тяжкий сон.
К полудню потерь от бомбардировки у нас не было — сказалось то, что мы поставили палатки в высоком кустарнике. По дороге пошли транспорты с ранеными. Мы получили возможность узнать, что творится «на передке». Русские несущественно продвинулись вперед. Удар их огневой подготовки пришелся в основном на оставленные позиции. А прожекторы, которые они выставили вдоль фронта, чтобы осветить поле боя и ослепить обороняющихся, очень помогли немцам. В то время как советские танки постоянно ехали по своей тени и, не разбирая дороги, вязли в болотах поймы, немецкая артиллерия с новых позиций с господствующих Зееловских высот имела перед собой освещенные цели и наносила противнику тяжелые потери.
17 апреля: все небо в штурмовиках и бомбардировщиках. Они атакуют позиции нашей артиллерии и все, что видят. Под их прикрытием русские наступают дальше.
Новые слухи: «фельдмаршала» Гиммлера за то, что он позволил расширить плацдарм на Одере, сместили и назначили способного армейского генерала. Гиммлер — полководец! Он и как рейхсфюрер СС был нам неприятен.
Температура не проходит. Выполняю служебные обязанности. Хожу днем и ночью в мокрой одежде.
18 апреля. Санитар передал мне плоскую бутылку со своим «лекарственным пойлом». Если инъекции и таблетки не помогали, другого средства он уже не знал.
Попали под сильный артиллерийский обстрел. Ну, вот и началось. Изрядно захмелевший, в прекрасном настроении, как только закончилась артподготовка, я вышел вперед к двум окопавшимся взводам. Противника пока я не видел и вышел далеко за позицию, чтобы осмотреть местность с возвышенности. Там я увидел оставленную позицию и присел за бруствером. Вдалеке я увидел отходящие немецкие войска, никакой паники и бегства. Наверное, займут новую позицию. Из-за облаков появилось солнце. Оно припекало так приятно, что я задремал. Разбудил меня лязг гусениц. Три Т-34, без пехоты, проезжали мимо, не обращая внимания на меня, ничтожного червя, хотя я, находясь в прекрасном настроении, приветливо махал им рукой. Они немного задержались на моей высоте, повернули правее и исчезли в направлении Мюнхберга. «Разведка», — подумал я. Мне было известно, что Т-34 из-за того, что командир совмещает обязанности наводчика, почти слеп. А ведь эти экипажи разведки могли бы посмотреть, что делается по сторонам.
