Солнце, выкатившееся пз-за Хингана, застало подвижную группу на высотах у Долошюра, — сам город, обнесенный где каменной, где глинобитной стеной с наблюдательными, сторожевыми вышками по углам, лежал в долине. Контуры зданий тонули в тумане. Город спал, не предугадывая, каким будет пробуждение.
На перодпе. м плане — отдельные дома и вышка с аэростатом, понятно: аэродром. За ним — два храма, а там уж и городские кварталы. Тапки начали разворачиваться в боевой порядок, Плиез с комбригом, выдвинувшись, заняли командно-наблюдательный пункт. Прильнув к биноклю, Исса Александрович обшаривал аэродром — первый объект атаки. Безлюдно. П самолетов не видать.
Не останавливаясь, тапки перевалили гребень сопки — и вниз, к аэродрому. Проскочили летное поле. Стреляя с ходу, пошли к казармам. Автоматчики спрыгнули, бросились к диспетчерскому пункту. Из-за казарм японцы открыли сильнейший огонь: пушки, пулеметы, винтовки. Пули засвистели, разрывы зачернелись на поле, некоторые снаряды попадали в тридцатьчетверки, однако пробить броню не могли — лишь скрежет да искры. Танки ближе и ближе к казармам, автоматчики — кучками — еле поспевали за машинами. Неприятельский огонь не утихал. Плиев сказал комбригу:
— Атакуйте стремительней. Фланги, фланги выигрывайте!
— Слушаюсь, товарищ командующий! — И полковник коротко и властно отдал распоряжение через шлемофон. И тотчас половина танков, развернувшись, устремилась к северо-восточной части Долоннора, другая — в обход справа, с юго-запада.
Там и сям взвились красные ракеты — это автоматчики указывали танкистам расположение огневых точек японцев. В бинокль Плиев видел: вот такая ракета, вся в розовом дыме, упала в ломкую траву, в жилистый кустарник неподалеку от замаскированного ветками орудия. Башня ближайшего танка крутанулась, хобот пушкп качнулся, плеснул огнем. Разрыв — и японское орудие подскочило, перевернулось кверху колесами, расчет разметало. Ракета упала возле пулемета, укрытого за деревом-перестарком в истрескавшейся коре. Опять удар танковой пушки — и пулемет в воздухе, вместе с кусками расщепленного дерева. Танковые пушкп били точно, прицельно, по артиллерийский и ружейпо-пулеметпый огонь не ослабевал: огнслых точек было много.
Особенно досаждали орудия, расположенные на сопке за казармами. Туда и рвались тридцатьчетверки. Передняя уже на сопке: наскочив на орудие, подмяла под себя, раздавила заодно с прислугой. И остальные тапки врываются на высоту, артиллеристы бегут…
Комбриг закричал в шлемофон:
— Я — «Двенадцатый», я — «Двенадцатый»! Вижу на высоте белый флаг. Стрельбу прекратить! Стрельбу прекратить!
Но из окон казарм продолжали строчить пулеметы. Танки подошли вплотную к казармам, в упор расстреляли пулеметы, и следом в помещения вбежали наши автоматчики.
Огонь японцев постепенно угасал. Все больше белых гкантенец на палках — флаги капитуляции. Танки на малой скорости расползлись вокруг казарм, окружили их. Японские солдаты с поднятыми руками, перепачканные копотью и кирпичной пылью, выходили из помещений, строились в очередь, складывая оружие. П лиев сказал комбригу:
— Пленными займутся автоматчики, соберут в одном месте…
Л вы главные силы немедля ведите в город. В первую очередь занимайте радиостанцию, телефонный узел, полицейские управление…
— Есть, товарищ командующий!
— И еще: частью сил отрежьте путь на Жзхэ. если вздумают отходить… В сторону Жэхэ и Калгана вышлите разведку!
Полковник козырнул и поспешил к танку. Через переводчика Плиев спросил у пленного офицера, близоруко щурившегося сквозь разбитые очки:
— Есть ли в городе войска?
— Нет. С утра гарнизон вывели по боевой тревоге в район казарм, чтобы занять оборону.
— Только сегодня?
— Да. Нам говорили, что красные наступают на северные города и на Калган. А о наступлении на Долошюр не было известно.
— Ожидается ли подход войск из Жэхз?
— Не знаю!..
— Едем в город, — сказал Плиев и вытер лоб — на мятом, несвежем платке осталась грязная полоса.
Вслед за танками с автоматчиками «виллис» командующего через обитые железными полосами ворота въехал в Долоннор. Танки заняли перекрестки, а Плиев поехал по захламленной, в стоках нечистот улице — дом к дому, будто сплошная стена. У дверей толпились истощенные, оборванные китайцы: улыбаются, машут разноцветными флажками, кричат: "Вансуй! [Десять тысяч лет жизни (кит.)] Шанго!" и ставят торчком большой палец, — вот теперь понятно, что хорошо!
Возле фанзы на корточках старик — в рубище, худой, как скелет, руки-плети, впалая грудь, впечатление — не дышит. Рядом со стариком наш солдат, сует в рот фляжку, по китаец отворачивается, «Виллис» остановился. Плиев спросил:
— Что здесь происходит?
Солдат вскочил — руки по швам. Один из порученцев спросил:
— Не спиртное ли предлагаешь?
— Никак нет! — отчеканил солдат. — Я молока раздобыл. А старикан умирает от голода…
— Так почему же он отворачивается? — заинтересовался Плиев,
— Он. товарищ командующий, говорит: ему нечем заплатить за молоко. — Это порученец-переводчик.
— Объясните старику, что советский солдат бесплатно угощает его, — сказал Плиев.
Переводчик произнес что-то по-китайски, и старик недоверчиво посмотрел на русских. Неуверенно протянул руку к фляжке.
А Плиев приказал порученцу:
— Запишите: организовать продовольственное снабжение Долоннора. Второе: в городе развернуть полевой госпиталь, он проведет работу но медицинскому обслуживанию населения. Здесь много больных, истощенных людей… Как говорят китайцы: "Кто помогает бедным, сам становится богаче". Так ведь, майор?
— Так точно, товарищ командующий!
А Плиев подумал: "Мы в Долонноре! Как же наш спор с генералом Никифоровым? Куда склоняется правда?"
Он вспоминал былой спор с Никифоровым и позже — когда форсировали горные перевалы и разлившиеся в ливень реки, брали Жэхэ, штурмовали Калганский укрепленный район, когда готовились к броску на Бэйпип, то есть на Пекин, — до него был один переход, но поступил приказ командующего фронтом дальше не продвигаться, — когда с маршалом Чойбалсаном поднимался на Великую Китайскую стену. Вспоминал и ни словом не намекнул начальнику штаба о его мрачных пророчествах. Странно, по и тот ни разу не упомянул о своей неправоте. Что ж, бывает.
Горы, горы, горы! И ливень, ливень, ливень! Он собирался как бы нехотя: пошлепают тяжелые капли, тучи разредятся — и никакого дождя. Но вот черно-сизые, густо клубящиеся тучи зависли над вершинами — и будто прорвало: вместо капель ведра воды.
Сплошной поток хлестанул с небес на грешную землю и, следовательно, на нас, грешных. Струи били с такой неистовой силой, словно хотели смыть, унести к черту людей, машины и горы. Большой Хипган, конечно, не смоешь, а машины и людей — если зазеваться — очетгь даже просто.
Тучи оседали, нанизывались на вершины. Плащ-палатки не спасали, и моя рота, которой вновь выпало ехать на танках, вымокла через четверть часа до нитки. А еще четверть часа спустя со склонов помчались ручьи, увлекая за собой камни: долбанет этаким камешком в машину — повредит, долбанет в человека — тут уж комментарии не нужны и санитарная летучка не нужна.
Вода вокруг кипела и клокотала, пенная, желтая, грязная, ее шум приглушал шум моторов. Но ударил гром и покрыл все звуки.
Прочертились огненные полосы молний — будто «катюша» заиграла. Гроза в горах. Вспыхивали молнии, грохотал гром, и мне стало как-то боязно. И как-то смешно: мне ли, изведавшему военные грозы, опасаться нормальной грозы?
Опасаться грозы в горах, однако, следовало. Чем ослепительней вспыхивали молнии, чем громче рокотал гром, тем сильнее был ливень. И, забегая мыслями вперед, я подумал, что после страшенного ливня ручейки превратятся в настоящие реки, которые не так-то просто преодолеть. А пока что здесь же, перед нами, под уклон пошел юзом «студебеккер» с ящиками: шофер, открыв дверцу и стоя на подножке, судорожно крутил баранку, по машина, не сдерживаемая тормозами, подкатила к краю обрыва, камни посыпались из-под колес. Мы оцепенели. Шофер уже соскочил с подножки, но «студебеккер», накренясь, каким-то чудом задержался. Не свалился под откос! Немедля подцепили тросом, оттащили.
А у водителя «студера» по-прежнему прыгала челюсть. Попрыгает, коль совсем недавно полуторка загремела на дно ущелья!
Дождь льет, а мы движемся вперед и вперед. По лицам стекает, меж лопатками стекает, одежду хоть выжимай, кажется, и сапоги полны воды. А давно ли топали по сыпучим монгольским пескам?
По маньчжурским пескам давно ли? И не было пи капли влаги, были жгущее солнце, духота, неуемная жажда. Теперь пей — не хочу. Глина размокла, камни склизкие, когда доводится соскакивать с танка и топать — остерегайся: поскользнешься, оступишься, не удержишься и загудишь вниз. Было: сапер поскользнулся на самом краю обрыва и, пронзительно закричав, покатился по склону. Было: копыта соскользнули, кони рванулись — и повозка в пропасть, только ржание повисло в воздухе. Другую повозку солдаты успели схватить за задние колеса, удержали: здоровущие такие хлопцы. Ливень, ливень, который час ливень.
