Очередная пуля разнесла камень, на который опирался ствол пулемета. Переборов страх, он нашел в себе силы подняться. У него просто не оставалось выбора. И все же ему повезло. Дым не позволял моджахедам вести огонь прицельно. Длинной очередью, патронов в пятьдесят, он заставил противника вжаться в камни.
"Патроны нужно экономить, — промелькнуло в голове, — Они же так не стреляют". Маслевич попытался сдержаться. Даже убрал палец со спускового крючка. Теперь у него появилась возможность обзора сектора обстрела. Внизу, сквозь густой туман чёрного дыма местами пробивался оранжевый. Маслевич присвистнул: "Так вот почему летуны их не тронули".
Откуда душманы взяли сигнальный дым, уже не имело значения. Главное, он помог им провести летчиков. Тут же, из-за дымовой завесы, метрах в пятидесяти, вылетела еще одна шашка. Еще ближе… Клубы чёрного дыма еще плотнее затянули сектор обстрела. Практически одновременно открыли огонь с соседней сопки. Маслевич снова упал под камни.
Взрыв НУРСа разворотил бруствер до основания. Теперь для стрелков справа позиция бойцов просматривалась совершенно беспрепятственно. Из чего там стреляли, Маслевич даже не пытался понять. Плотность огня была настолько высока, что ему показалось, что опять из крупнокалиберного пулемета. Снова охватила паника. В довершение ко всему, он услышал внизу еще один, новый хлопок дымовой шашки. Означать он мог только одно: неумолимо, шаг за шагом, метр за метром душманы подбираются к его позиции. Сколько им еще осталось?
Очередная пуля справа тяжеленным ударом в каску швырнула его на песок. В голове снова загудело. Охваченный ужасом Маслевич не стал подниматься, тихо завыл:
— Пожалуйста, не стреляйте! Ну, пожалуйста, не надо больше!
Дикое, неуправляемое желание бежать заставило забыть о боли и охватило все его естество. Бежать в надежде успеть скрыться из зоны видимости раньше, чем душманы займут высоту. Страх овладел его сознанием, начисто истребил способность соображать и парализовал все его члены. Затряслись все суставы. Он уже сгруппировался для рывка. И он побежал бы, если бы не услышал за спиной:
— Гранаты есть?
Маслевич только сейчас вспомнил о сержанте. Он совсем растерялся и вместо ответа заплакал навзрыд.
Превозмогая боль, Богдан подполз к пулемету. Он уже понял, что происходит.
— Гранату!..
Маслевич не пошевелился.
— Гранату, сволочь!
Богдан слабеющей рукой стащил пулемет с бруствера за ремень и направил его туда, где еще пять минут назад торчал ДШК.
Маслевич поднял голову. Гранаты лежали рядом с Белоградом. Задыхаясь в рыданиях, он поднял одну из них и протянул Белограду. Тот не заметил. Тогда Маслевич, широко размахнувшись, забросил ее в расползающийся по склону дым. Одновременно Богдан открыл огонь в другую сторону. Внизу ненадолго притихли. Справа, после серии коротких очередей, тоже предпочли убрать головы.
Белоград, не оборачиваясь, бросил через плечо:
— Ленту набей!
Маслевич понял. Вытянувшись в полный рост, он дотянулcя до спутавшейся пустой ленты, вывалившейся из мешка, и потащил ее на себя. Заливаясь слезами и подвывая, он начал разрывать зубами бумажные пачки и, срывая ногти на пальцах, запихивать патроны в сцепившиеся в бесформенную кучу железа крабы.
— Все? — спросил Белоград через время загробным голосом.
— Все…
— Ко мне…
Маслевич подполз, и Белоград продолжил:
— Иди… Пойдешь по правому склону. Держись, чтобы не видеть перевала. Оттуда они тебя не достанут… Я не дам…
— Нет.
— Я сказал: уходи.
— Нет!
— Иди! Я догоню, когда ты пушкарей наведешь.
— Нет… Вместе…
Белоград с искаженным страданиями обожженным лицом повернул пулемет на Маслевича:
— Уходи!
— Нет…
Богдан и так с трудом соображал. Каждое произнесенное слово причиняло ему огромные страдания. А тут еще этот… Терпение лопнуло. Чтобы не рассусоливать, он сместил ствол чуть левее и нажал на спусковой крючок.
Короткая, выразительная очередь у ног Маслевича оборвала все пререкания. Мася отпрыгнул ниже, схватил свой вещмешок и уже сделал было первый шаг.
— Стой!
Голос сержанта прозвучал неожиданно твердо. Маслевич обернулся. Белоград протянул тетрадь с надписью — «Аист»:
— Отдашь Старому. Старый в курсе, что с ней делать.
Маслевич не знал, что в ней — затолкал тетрадь в карман вещмешка и двинулся в сторону перевала. Через два шага он остановился и упал на колени. Богдан снова поднял в его сторону ствол. Непослушными пальцами Маслевич распустил узел на мешке, выхватил оттуда медпакет и бросил его сержанту; поднялся и, на ходу завязывая лямки, побежал по склону.
"И как я сам себя перевязывать буду? И когда…?" — с вымученной улыбкой подумал Богдан, глядя на след в песке, оставленный ботинком Маслевича. Времени на перевязку, в самом деле, не было. Да и перевязывать пришлось бы чуть ли не всего себя: на теле, практически, живого места не осталось.
Кряхтя и чертыхаясь, Белоград развернул истерзанное тело к затянутому дымом склону. Не целясь, скорее для порядка, чтобы напугать, сделал короткую очередь и едва не упал навзничь. В слабеющих руках приклад ответил неожиданно мощной, болезненной отдачей в плечо. Выстрелы он едва услышал. Толчки лишь отозвались пульсирующей в висках кровью. Богдан поморщился. Обожженная кожа на правой щеке и над ухом тут же ответила резкой болью.
Богдан тихонько захихикал: "От блин — опять справа".
Того, что рядом хлестали пули с соседней сопки, он не слышал и не видел. Скорее подчиняясь обещанию, данному Маслевичу, вспомнил о необходимости сдерживать противника с соседней вершины. Собравшись с силами, он рывком поднял пулемет вертикально, удерживая его на прикладе, развернул в сторону вероятного противника за правой сопкой и с лязгом уронил его перед собой на камни. Про себя отметил: "Старуха половчее будет".
Со стоном он опустился рядом на живот. Запоздалая истома растеклась по всему телу. Богдан испугался, что подниматься будет значительно тяжелее. Прижал приклад к плечу плотнее и попытался рассмотреть сопку. В глазах появились блуждающие темные пятна. Камни запрыгали и начали прятаться в этих пятнах.
"А как стрелять?" — Богдан к немалому собственному удивлению отметил безразличие, с которым он задал себе этот вопрос. Усилием воли он заставил себя сконцентрироваться. Попробовал закрыть левый глаз. Стало немного легче. Сделал несколько очередей вслепую. Знал, что даже так он сможет отбить у душманов желание проявить себя. ПКМ, если попадаешь под его очередь, — оружие, внушающее панический ужас.
Как возвращаться, Богдан старался не думать. Хотя такая мысль мелькнула. Надеялся отлежаться. А там, решил, что при первом залпе пушкарей, хоть на пузе, но поползет, потихоньку доберется. Сейчас самое главное было: не дать противнику срезать Маслевича.
Сознание, казалось, на ниточке повисло. Когда он почувствовал, что под ним снова раскачивается гора, не на шутку запаниковал. Чтобы не отключиться, начал петь. В голове завертелась «Аисты». И хотя голос срывался на спазматический хрип, пересохшее горло все же прорвало. Он запел, чтобы не отключиться:
Черное с белым — у Аиста крылья такие.
Черное — смерти, а Белое — жизни перо.
В этой гармонии красок — рисунок стихии.
Ты белый Аист всем черным стихиям назло…
Совершенно неожиданно в голове вместо продолжения вспыхнуло недописанное из блокнота Стовбы:
Сегодня вновь бессонница на сердце давит ранами
И нет лекарств для памяти, хранящей стон войны,
Сегодня звезды алые, как маки над курганами
Пылают цветом кровушки на зелени весны
Кто вышел с сорок пятого безногими, безрукими,
Но навсегда героями за Родину, за Мать…
С медалями и звездами, с пожизненными муками
Отечеству готовыми как прежде жизнь отдать.
Из памяти всплыли слова взводного: "Песни не делаются… Пока душа не запоет…"
— Что ж ты раньше молчала-то?.. — прошептал он, склонившись над пулеметом. Кожу осыпало мелкой ледяной дрожью. Он уже знал, так душа отвечала ему каждый раз, когда он к ней обращался. С благодарностью он улыбнулся ей. И она снова отозвалась новыми словами:
Ведь это Родины сыны,
Присяге воинской верны,
Что за Отечество свое
Стояли до конца.
Кто на последнем рубеже,
Кто на смертельном вираже,
Гимн своей Родины поёт
Под струями свинца.
Могилами усеяна
Земля наша казацкая
А на могилах надписи
