«Которого выберет?!»
Бай еще раз посмотрел на скакунов и молча показал рукой на Киргиза.
Томин отвязал жеребца, вывел из конюшни. Подавая повод баю, решительно проговорил:
— Бери! Это мой любимец, — и так ожег взглядом сердце старика, что тот не посмел больше упрямиться.
…Солнце коснулось вершины горы и стало погружаться в нее. По узенькой тропинке к кишлаку, что прилип на террасе у крутого склона, цепочкой подходили трое: впереди ишачок с мешком ячменя на спине, за ним вышагивал старый бай, распрямив плечи и гордо подняв голову, ведя под уздцы подарок комбрига.
*
Весть о том, что Томин подарил баю Эралиеву своего любимого скакуна, быстро облетела кишлаки и ушла в горы.
Главарь шайки решил рассчитаться с братом за измену корану по-своему: отрезать голову и послать ее Ибрагиму-беку, доказать этим свою преданность. А получилось иначе: басмачи связали своего главаря и доставили в штаб бригады, искупив этим вину перед народом.
9
Яхсу течет вдоль горного хребта. Вода в ней ледяная. Отсюда и название свое получила река: Ях — лед, су — вода. На ее безымянном притоке, буйном в половодье и почти сухом в знойные месяцы лета, раскинулся кишлак Дагана.
По-над берегом притока выстроились в ряд могучие, древние чинары. Их ветви переплелись, и огромные пятипалые листья образовали шатер.
Под шатром словно раскинут цветной ковер из халатов дехкан, женских шалей, гимнастерок.
Одни сидят, согнув ноги калачиком, вторые — растянулись на земле, третьи — примостились на камнях. Раздается смех, оживленные голоса, аплодисменты. Из-за занавеса выходит конферансье Антип Баранов.
— Дорогие товарищи! — раскланивается он. — Сейчас будет исполнена боевая песня басмаческих последышей «Гулимджан», записанная военкомом банно-прачечного отряда Меднолобовым, когда он задавал им баню.
Гармонист провел по клавишам однорядки, растянул меха. А потом, мотнув головой, резко сжал меха, и грянула удалая музыка. Под аккомпанемент русской тальянки на родном языке запел Чары Кабиров:
Знаменитые вояки —
Басмачей свирепых рать…
Его поддержал Антип Баранов:
Ведь из нас сумеет всякий
С безоружным совладать.
Люди восторгались: такого слаженного исполнения песни на разных языках им еще не приходилось слышать.
Артисты, под всеобщее одобрение слушателей, продолжали:
Вот поднявшись на пригорок,
Едут красные вдвоем, —
пропел таджик.
И опять двуязычный дуэт:
Если нас тут будет сорок,
То, пожалуй, мы рискнем…
Голоса певцов тонут в дружном рукоплескании, громком смехе.
На «сцену» стремительно, как птица, легко и грациозно выпорхнула танцовщица с бубном в руках. Длинные, черные косы лежат на груди, яркое цветастое платье облегает ее талию. За ней степенно вышли два парня с рубобами в руках.
Полилась нежная таджикская мелодия, а танцовщица, подняв над головой бубен, словно лебедь, поплыла по поляне. Все узнали в ней сестру госпиталя Хадычу Авезову.
Танец кончился. Хадыча передала бубен юношам.
К ней легким шагом подошел Чары Кабиров и весело запел на родном языке. Вторую часть куплета Хадыча продолжила по-русски:
Бидняк гол, как сокол,
Поет да веселится.
И снова запел Чары, озорно улыбнувшись; подхватывает Хадыча:
Бирегись, богачи,
Бидный да гуляет.
Раздался гром аплодисментов и крики: «Еще, повторите, браво, молодцы!»
Все время пока шел концерт, поодаль на пригорке сидел Абдул Юсупов, дехканин лет пятидесяти с черной окладистой бородой и голубыми глазами. Он внимательно слушал, часто поворачивал голову в сторону, и тогда довольная улыбка пробегала по его лицу.
Там он видел военный городок, творение рук своих. Клуб, казарма для красноармейцев и навесы для коней выделялись на фоне дехканских кибиток своей добротностью, большими окнами и новизной.
В первые же дни по прибытии полка в кишлак приехал комбриг Томин. Он распорядился построить военный городок. Оставаясь в гарнизоне, Томин ночевал у Абдула Юсупова, и при свете каганца, похрустывая гандумбурьеном — поджаренными зернами гороха, пшеницы и кунджита, они мирно беседовали до полуночи.
По случаю окончания строительства комбриг распорядился провести торжество, прислал из Куляба рис, корову: приехали самодеятельные артисты.
На поле Абдулы Юсупова растет отменный ячмень, а земляки оказали ему большое доверие, избрав председателем кишлачного Совета. Как же не быть довольным жизнью старому дехканину?
— Война войной, а жизнь идет, — проговорил Томин, подъезжая к «театру» под кронами чинар.
— Жизнь, сынок, всегда сильнее смерти, — отозвался Султанов.
Всадников увидел командир эскадрона.
— Встать? Смир-р-р-нно! — громко скомандовал он.
— Вольно. Продолжайте представление, — распорядился Томин, слезая с коня.
Когда концерт закончился, на поляну вышли Томин, Султанов и председатель кишлачного Совета Юсупов.
— Дехкане, братья! Сегодня мы получили ответ Ибрагим-бека на обращение трудящихся-дехкан и рабочих о прекращении борьбы, — обратился Томин.
— Ибрагим-угры[14], а не бек, — послышалось из толпы. — Вор он, разбойник!
Томин вытянул руку. Шум утих.
— Так вот послушаем, что ответил на мирное предложение народа Ибрагим-бек, или как теперь его все называют Ибрагим-вор. Прочитайте, отец.
Худайберды начал читать:
«Содержание вашего письма мы хорошо поняли. И мы заявляем вам, что наши стремления прежде всего забрать в свои руки тридцать две бухарские области, а затем все остальные государства».
— Вот, бес, чего захотел! Подавится! — перебили дехкане Султанова.
А Султанов продолжал:
«Имейте в виду, что мы отреклись от всего, мы не будем тужить об участи своих жен и родных и будем продолжать борьбу. Нам нужен бог и его пророки и больше ничего».
— Шайтан! — не сдержавшись, громко выкрикнул кто-то. — Шайтан его бог!
«Мы кормимся за ваш счет своей силой, заключающейся в клинке и винтовке. Население нам не нужно, оно для нас безразлично… Прибыл Тамир-бек из Афганистана с хорошими вестями от эмира. Теперь свет на нашей стороне…»
Когда Султанов кончил читать, минуту стояла тишина. Потом прокатился гул негодования, и, наконец, чувства, охватившие всех, прорвались.
— Оружие! Дайте нам оружие! Своими руками уничтожим шакала!
— Живым или мертвым, а Ибрагим-угры будет в наших руках! — возмущенно кричали дехкане.
Тут же образовалась длинная цепь из желающих вступить в добровольческий отряд. Их записывал Абдул Юсупов. Его и избрали командиром нового отряда.
— Пока вооружайтесь сами, чем можете. Скоро пришлю вам винтовки и шашки, — пообещал Томин. — Уничтожайте врага, но не убивайте безвинных, обманутых. Они прозреют и придут к вам.
10
В кишлачном Совете, который помещался в глинобитном, добротном доме сбежавшего бая, на полосатом паласе сидят Томин, Султанов, Юсупов. Они, не спета, пьют чай и тихо беседуют.
Николай Дмитриевич отщипнул кусочек лепешки и вместе с урюком положил в рот, отхлебнул из глубокой пиалы глоток крепкого чая.
— А что, сирот в кишлаке много?
— Сирот? Не знаем сирот, — непонимающе посмотрел Абдул Юсупов на Томин а.
Султанов пояснил Юсупову, кто такие сироты. У того потемнело лицо, шрам на щеке сделался темно-багровым.
— Много, очень много сирот, — покачивая головой, заговорил Абдул. — Бедняжки! Жалко детей, а помочь чем? Все ограблены шакалами.
— Дети не должны с голоду умирать. За них же воюем. В России детские дома для беспризорников открыты.
— У нас их еще нет, — с сожалением заметил Султанов. — А дело ты говоришь, сын. В Куляб надо сирот собрать. Там и помещение найдется.
— Бригада поможет питанием, материал кое-какой найдется. Городской совет, я так думаю, нас поддержит.
В комнату вошел Чары Кабиров.
— Шакала приволокли. Крупный! — расплывшись в улыбке, радостно сообщил Чары. — Прикажите, командир, ввести.
— Давай, давай, посмотрим на твою добычу.
Ввели Кури Ортыка со связанными назад руками. Он окинул всех презрительным взглядом единственного глаза.
Томин начал допрос.
— Развяжите мне руки, тогда буду говорить, — повелительным тоном проговорил Кури Ортык.
— Силен мошенник. Требует, как будто не он у нас в плену, а мы его пленники. Ну, да уважьте бандита.
Кури Ортыку развязали руки. Он потер онемевшие запястья, переступил с ноги на ногу.
