Приходил адвокат, настроенный очень тревожно. Он сказал, что 1 февраля австрийская армия выйдет на старые государственные границы, а 3 февраля начнет продвижение на Киев. Я подарил ему несколько стеариновых свечей и две банки консервов и поблагодарил за сообщение. Расстались друзьями, он даже дал мне на всякий случай свой венский адрес.
26 января
Сегодня перебрались в Полуночное. Живем опять все вместе. Так как солдат нет, обед и ужин варим сами по очереди. Получается недурно. Таким образом, сегодня я — командир несуществующего батальона, повар, телефонист и конюх. От командира батальона подполковника Грохольского мне достался чудный англо-араб, похожий на Кардинала, только чуть постарше его годами. Я кормлю его картофелем, сеном, выменянным у местных крестьян на кое-какие вещички, и мочеными сухарями. От нечего делать объездил на своем Угольке (конь называется Уголино, а по-солдатски Уголек) все окрестности, побывал в Дубно и Берестечко. Дубно — красивый, уютный городок, весь в зелени. При въезде в Берестечко у старой, оригинальной архитектуры синагоги меня встретила толпа мальчишек.
— Господин офицер, — кричали они наперебой, — хотите сладости? Есть блондинки, брюнетки, полные, худые, есть русские, украинки, еврейки, австриячки, англичанки, очень дешево!
Я еду молча. Наконец один, чуть ли не самый маленький, ухватил стремя, прижался щекой к сапогу и, заглядывая мне в глаза, громко прошептал: «Есть девочка двенадцать лет, очень развратная». Я с силой дал шенкеля, Уголек ринулся вперед, мальчишка свалился. Вот она война, вот ее последствия: она развратила даже детей, растлила их души!
Ищенко издал приказ, и мы теперь снова именуемся поручиками и прапорщиками. Чего доброго, пройдет неделя — и он введет погоны! Скорей бы 2 февраля!
1 февраля
Адвокат оказался прав: сегодня с утра австрийские войска вышли на старую государственную границу. Мы вшестером уезжаем завтра. Наняли подводу, на которую погрузили вещи. Сегодня последний раз полетаю на Угольке по окрестностям, а затем прощусь с ним, как с другом.
Подозреваю, что Ищенко, полковой адвокат, поручик Житов, командир второго батальона поручик Иванов (сын священника) и еще десять офицеров решили сдаться в плен австрийцам. Ну и скатертью дорога монархистам и плакальщикам по Учредительному собранию! Им нет места в новой России.
Получил документы, из которых следует, что я уволен в положенный отпуск, по окончании которого должен явиться в 80-й Кабардинский полк. Завтра едем пока в неизвестное и начнем новую, мирную жизнь.
* * *Утром 2 февраля, по морозцу мы двинулись к станции. Приехали в Здолбуново. Мы не хотели ехать на Киев, так как не знали, какая там обстановка. Ехать по территории, где владычествуют украинские националисты, нам казалось рискованным. Решили ехать через Ровно, Сарны на Гомель. Доехали до Ровно, дальше поезд не идет. Оказывается, что Сарны заняли Легионеры Май-Маевского, поляки — бывшие солдаты русской армии, попавшие в плен и организованные австрийцами в польские легионы. После долгих мытарств вернулись в Здолбуново и поехали на Казатин — Киев, куда так не хотелось ехать. Что за чудесная была поездка! В вагоне ни одного стекла, так как солдаты предпочитают теперь входить в вагон и выходить из него через окна: так проще, а вагон набит, не пробьешься. Кондуктора пытаются навести какой-то порядок, спрашивают билеты. Ответ один: «За что кровь проливали, в окопах гнили? А вам только бы билет». Ехали в темноте. Вдруг остановка. Кондуктор ходит по вагонам и объявляет, что нет топлива, если хотим ехать, нужно пойти нарубить дров, тогда поедем. Мы из своей группы выделили половину. Вышли. Уже светает. Стоим около какого-то домика. Вокруг огромные штабеля дров. Рубить не надо, а только распиливать длинные поленья пополам и грузить на тендер. Народ собирается медленно и неохотно. Когда собралось человек сорок — это из поезда, в котором не менее тысячи человек, — приступили к работе. Железнодорожник выдал нам пять пил. Распределились: двадцать человек пилят в две смены, остальные подносят к паровозу и грузят. Работа закипела. Потом подошло еще человек двадцать. Через час работы желающих пилить, носить и грузить оказалось больше, чем нужно, так как у нас было только пять пил. Через два часа паровоз был нагружен полностью. Я подошел к машинисту и спросил, доедем ли с этими дровами до Казатина.
— Что вы! Поедем медленно: мало пару, дрова сырые. Придется еще раз заправляться!
Застывший паровоз тяжело и медленно вздыхал. Пока мы пилили дрова да собирались, котел остыл, и машинисту пришлось приложить немало стараний, пока наконец паровоз засвистел и тронулся вперед. К вечеру после еще одной заправки дровами доползли до Казатина. Здесь нужно пересаживаться на Киев. Когда будет подан состав, точных сведений нет. Вокзал донельзя забит демобилизованными солдатами. Лежат, сидят и стоят, где только можно, даже в буфете.
Приехали в Киев вечером. Расположились в нетопленных номерах совершенно пустой гостиницы. Белье грязное, номера плохо выметены. За всю прислугу работали швейцар да две-три женщины, одетые в ватники. На улице часто гремели выстрелы, иногда тарахтел пулемет, завязывалась перестрелка.
Я поместился в номере с Ваней Ращисом. Мы укрылись и сладко заснули, рассчитывая завтра уехать в Москву. Среди ночи нас разбудил настойчивый стук в дверь. Отперли. В комнату вошли трое вооруженных: матрос с пулеметной лентой через оба плеча и два солдата без погон с красными ленточками вместо кокард.
— Проверка документов, — отрывисто сказал матрос, — предъявите, граждане, паспорта, удостоверения командировочные, что у вас есть.
Проверив наши удостоверения и отпускные билеты, матрос спросил, почему мы едем в отпуск, а не совсем. Объяснили, что едем совсем, но таких документов не давали, пришлось ехать как в отпуск. В свою очередь спросили, что это за стрельба.
— Много еще всякой дряни на Советскую власть с ножом и пулей лезет, — ответил матрос, — да уголовной шпаны здесь хоть отбавляй.
Наши надежды уехать на следующий день в Москву не сбылись. Три дня ездили на вокзал, проводили там по нескольку часов. Но ни в один поезд сесть не удалось — все было забито, а разлучаться и ехать поодиночке нам не хотелось. На четвертый день решили все же уехать во что бы то ни стало, залезть хотя бы по одному в вагон. Поезд снова был наполнен до отказа, хотя и состоял из товарных вагонов. Пассажирские теперь не ходили. Мы не смогли влезть и по одному. Отправились еще раз порыскать ближе к хвосту. Я увидел один закрытый вагон, дверь не открывалась. Прислушался — там ни звука. Залез под вагон, открыл дверь с противоположной стороны и обомлел: вагон пуст. Через десять минут мы сидели в нем вшестером. В вагоне нашлось несколько досок, из них мы соорудили нечто вроде верхних нар и расположились. Дверь закрыли и скоро заснули. Разбудил меня сильный толчок — вагон страшно тряхнуло, раздались женские взвизги и крепкая мужская ругань. Недоумевая, посмотрел вниз: бог мой, пустой вчера, вагон сейчас вмещал не менее ста человек, среди которых были четыре женщины — сестры милосердия. Поезд медленно двигался, вагон часто дергался, ругань не прекращалась. Несмотря на зиму, в вагоне было душно, все застилали облака махорочного дыма.
Так мы тащились пять суток, измучились невероятно, голодали, не было воды. Когда же узнали, что через три часа будет Москва и мы проехали Малоярославец, все приободрились, развеселились, прекратились ссоры и ругань. Москва!
15 февраля
Москва походила на город, в котором только что был неприятель: всюду военные шинели без погон, не различишь, кто командир, а кто рядовой, часто проходили воинские подразделения. На мостовых и тротуарах мусор, снег, лед. Улицы не убираются. Трамваи ходят редко. Людей много и на улицах, и особенно на привокзальной площади. Многие что-то продают или покупают. В вокзальном буфете ничего нет, кроме кипятка.
Кроме шинелей изредка виднелись пальто и шубы, но все почему-то старые и замызганные. Из форточек некоторых домов высовывались черные железные трубы. Видимо, паровое отопление не действовало, и люди обогревались времянками, как мы в окопах. Возможно, на этих же времянках готовили пищу, кипятили чай, В общем, Москва произвела на нас удручающее впечатление. Мы почувствовали, что теперь нас ждет что-то новое и, может быть, не совсем приятное.
* * *В Москве наша шестерка распалась: мы разъехались в разные стороны. Я и Ращис наняли извозчика, который за неимоверную цену согласился довезти нас на Каланчевскую площадь. Мне нужно было на Ярославский вокзал, Ращису — на Николаевский. В Иваново я ехал уже в пассажирском поезде. 16 февраля я возвратился домой. Долго обнимались и целовались мы с матерью. Она все не могла поверить, что я дома. За последние полтора месяца писем от меня не было, и, конечно, она натерпелась всяких страхов. Отец оказался в отъезде.
