Старший из детей, Николка, высунул голову наружу:
— Мам, уже не стреляют. Пошли?
Она взяла за руку десятилетнюю Марусю. Поднявшись по трем ступенькам, они через двор направились к дверям хаты. В эту минуту где-то рядом заревел мотор, раздался треск ломаемого плетня — во двор въезжал бронетранспортер. Елизавета Николаевна, ухватив мальчика за пальто, рванула его к себе и прижалась с детьми к стене низкого сарая. Из кузова с криками выпрыгивали немецкие солдаты. Они громко стучали сапогами, звенели оружием. Фельдфебель посветил карманным фонариком в сторону сарая. Елизавета Николаевна отвернула лицо.
— Эй, мамаша, комм, комм! — крикнул ей фельдфебель дерзко и настойчиво. — Не видишь, гости? Шнель, шнель! Иди в дом, принеси горячий вода! Понимаешь?
Подойдя к ней, он грубо схватил ее за локоть:
— Ну давай, давай!
Елизавета Николаевна задрожала всем телом. Маруся расплакалась, судорожно цепляясь за руку матери.
В доме было тепло, на плите шумела в чайнике вода. Немцы освещали стены карманными фонариками, шумели, громко смеялись. Елизавета Николаевна трясущимися руками зажгла керосиновую лампу. Комната наполнялась едким запахом шинелей. Солдаты расселись на стульях и на постели, покрытой вышитым покрывалом. Их было семеро. Разувшись и сняв с себя гимнастерки, они расползлись по всей хате, заглянули в комод, покопались в шифоньере.
Николка с Марусей испуганно забились в угол.
— Ха! — рявкнул на них рыжий немец с фюреровскими усиками под носом и покатился со смеху при виде того, как испугались дети.
Елизавета Николаевна поднялась на табуретку у печи, чтобы дотянуться до ковшика, висевшего на стене, и чуть не вскрикнула от испуга: за печкой, сжавшись в полутьме, лежал человек, солдат — она узнала чехословацкую форму. Он знаками дал ей понять, что надо молчать и как можно скорее уходить вместе с детьми. В другой руке он сжимал ручку большой гранаты. На лбу у него выступили капельки пота.
— Горячий вода, быстро! — повелительно требовал фельдфебель.
Женщина слезла с табуретки. Ноги у нее подкашивались. Она боялась, что начнет громко стучать зубами. Сняв с плиты чайник с кипятком, она налила воды в жестяной тазик, потом схватила ведро и показала жестом, что ей надо сходить к колодцу.
— Подите помогите мне! — позвала она детей. Когда за ними захлопнулась дверь, самообладание покинуло ее. Отбросив ведро, она шепнула детям: — Бежим! Быстро!
Они побежали задами к дому тети Клавы. В эту минуту воздух потряс глухой взрыв. Зазвенели стекла, послышались крики и выстрелы. Елизавета Николаевна застыла на месте, прижав руку к губам, но тут же опомнилась и втолкнула оглядывавшихся детей в калитку в низком плетне.
* * *
Кубеш пробрался вдоль стены хаты. Он хотел перебежать дорогу, под покровом темноты дойти до реки и по льду перебраться на другую сторону, но в этот момент услышал подъезжающий бронетранспортер. В руке у Кубеша была противотанковая граната — единственное оставшееся у него оружие. Бросить? Нет, не стоит. Надо подождать, пока они проедут.
Неожиданно бронетранспортер свернул и, подминая плетень, поехал прямо во двор. Кубеш заколебался. Через дорогу перейти уже было нельзя: там бы его тотчас же схватили. Он решил спрятаться в доме и тихо проскользнул в дверь…
Когда Кубеш бросал гранату в кучу галдящих немцев, он понимал, что может погибнуть вместе с ними. При взрыве воздушной волной оторвало угол печи. Что-то резко ударило Кубеша по голове. Очнувшись, он осмотрелся. В развороченной комнате лежала груда тел. Некоторые шевелились, кто-то громко стонал. Кубеш выпрыгнул в проем выбитого окна. Со всех сторон к дому сбегались немцы. Вдруг что-то горячее полоснуло Кубеша по горлу. Он почувствовал, как на рубашку хлынула кровь. На бегу зажимая рану рукой, Кубеш скрылся в ночи…
Петер Ковачик
Смерть приходит на рассвете
Небо, утыканное звездами, действовало успокаивающе, как движение рыбок в аквариуме. А вокруг царила тьма, черная, как старый котел, долго бывший в употреблении, и глухая тишина, как над покойником. Вдруг земля загудела, содрогнулась, воздух задрожал от отдаленного взрыва и тьму разорвали огоньки, разгоравшиеся на ветру.
Все это казалось кошмарным сном. Инженеру захотелось проснуться и протереть глаза, но он был связан. Он осознал это, когда почувствовал в затекшем запястье острую, режущую боль. Ноги его онемели от веревок.
— Хорошо хоть оставили меня в покое, — вздохнул он вслух, чтобы услышать свой голос и приглушить страх, но его слова прозвучали в ночной тишине настолько отрешенно, что он вновь почувствовал, как теряет сознание. На лбу у себя он ощутил капельки влаги. — Роса, — прошептал он тихо, но это была не роса.
Он долго лежал без сознания, а очнувшись, с трудом начал воспринимать окружающее.
Карательный взвод, разморенный теплом и усталостью, расположился у костра. Солдаты дремали. Только лейтенант сохранял бдительность и пытался отгонять от себя сон, то и дело закуривая.
Старый тощий резервист, измучившись в своих мокрых сапогах, снял их и придвинул голенища к огню. Это не понравилось лейтенанту. Он впился взглядом в худое скуластое лицо резервиста и резко произнес:
— У солдат сапоги сохнут на ногах!
Старый резервист тут же потянулся за сапогами, от которых уже пошел пар, и стал их натягивать, но отекшие ноги плохо лезли в голенища.
Инженер никак не мог сориентироваться. Он припоминал, что они сбежали с гребня, открыли огонь, проползли среди камней… А потом он увидел звезды, отдаленные вспышки, лейтенанта, старого резервиста…
Резервист уже обулся. Ему, видимо, хотелось есть. Он палкой разгреб золу, выкатил печеную картофелину и начал перебрасывать ее из руки в руку.
Проснулся ефрейтор. Отыскав сонными глазами лейтенанта, он спросил:
— Может, уже пора, а?
Лейтенант взглянул на небо, на часы и сухо ответил:
— Нет.
В эти минуты у инженера сжало горло. Он понял, что в его распоряжении осталось совсем немного времени. Он перевел взгляд на лейтенанта. Тот закуривал новую сигарету. Вспыхнувшая спичка осветила мускулистое продолговатое лицо с выразительным носом и выступавшей верхней челюстью. Он производил впечатление сурового, решительного человека, который не любит ни лишних движений, ни лишних слов.
Мысль инженера заработала более четко. Он попробовал пошевелить онемевшими руками.
— Надо наладить кровообращение, — пробормотал он и попытался вытянуть пальцы, но они не слушались. Тогда он перевернулся на живот, потом на спину. В его ладони появился острый камень, который он прижимал к веревке…
Ефрейтор взглянул на резервиста, рассматривавшего фотографию.
— Жена? — спросил он.
— Жена, — сквозь зубы ответил резервист, а потом добавил: — В более молодом издании.
— Красотка, — с нескрываемым восхищением проговорил ефрейтор.
— Была, — вздохнул резервист. — Но все равно, она — хорошая и верная жена.
«Хорошая и верная», — с горечью подумал инженер.
* * *
И он когда-то думал, что Бея хорошая и верная. Он просто не мог себе представить иного. Как-то на виадуке заканчивали бетонирование. Работа не требовала особого внимания, и потому он поехал домой среди недели. По дороге он представлял себе, как Бея высоко вскинет брови, и все у нее начнет валиться из рук, будто они дырявые. Так она проявляла радость. Самое приятное было то, что она умела радоваться каждой мелочи. Так она реагировала и на белку, которую поймал Пирко.
Ему хотелось поскорее ее увидеть, и тогда он впервые пожалел, что взялся за этот виадук. Он мечтал поскорее кончить эту работу и перейти в проектный институт, чтобы быть поближе к Бее.
Он открыл дверь и задохнулся. Элегантный мужчина выпустил Бею из объятий и сухо произнес: «По крайней мере, вы все теперь знаете без лишних слов».
По пути в трактир он вспоминал тогда о том, были ли у нее вскинуты брови. В трактире у него пропала охота напиться, и он вернулся на стройку.
* * *
Резервист все еще глазел на фотографию. Чем дольше смотрел на него инженер, тем больше он казался ему похожим на командира бригады, который к концу утратил свою решительность и не пользовался уже таким авторитетом, как вначале.
— Группу взрывников поведет инженер, — сказал в тот раз командир. Инженер стал возражать. — На войне все подчиняются приказам, иначе возникнет анархия.
Он застонал, потому что уже не владел собой. В последнее время с ним это случалось довольно часто.
— У меня есть особые причины, — сказал инженер.
— Принимаются во внимание только интересы общества, — отрезал командир. — Кто пойдет с ним?
Вызвался Зурко, и вопрос был решен. Приготовили динамит и начали ждать, когда стемнеет. Он думал о Бее, о той минуте, когда она впервые стала его, только его. Он ухаживал за ней уже год и однажды пригласил погулять в виноградники за вокзалом. Они прошли по главной улице, свернули в переулок и потом, держась за руки, вышли на дорогу. Ступив на тропинку, по которой уже невозможно было идти рядом, они пошли друг за дружкой, будто гуси к ручью. Их уже никому не было видно. Луна скрылась за тучами, и вся обстановка способствовала тому, что должно было произойти. Он приподнял колючую проволоку и нырнул в виноградники. Бею он посадил на расстеленный плащ и начал собирать виноград. Перед нею уже возвышалась порядочная горка «рислинга», когда Бея призналась, что не выносит винограда…
