— Порвите, а еще лучше — сожгите свое сочинение. Об эскадре пока ни слова. О том, что навстречу идет эсминец, писать можете.
— Есть! — послушно ответил штурман, смял листок, чиркнул зажигалкой, — Владивостоку как, шифровкой сообщить?
— Вам это очень хочется сделать?
Рябов задал вопрос больше для проформы, потому что еще не до конца выстроил цепочку мыслей обо всем, что сейчас происходило.
…“Они, конечно, слушают все наши переговоры. Мы оказались на пути их оперативных действий. Как бы им хотелось избавиться от свидетеля. Шифровка… вслед за ней “случайная” торпеда. Сами нарвались, сами и поплатились… Так что там ответил штурман?”
— Прости, не расслышал.
— Не очень хочется, Николай Федорович. Эти ж деятели решат, что союзники наш код читают.
— Мысли совпадают, рад. — Штурман просиял от похвалы. — Об эскадре в эфир ни слова. Об эсминце сообщать все.
— Есть!
— Выслушайте до конца, а потом “есть” барабаньте. Передайте радисту; сообщать о том, что торчим на месте. О действиях эсминца. О досмотре, если он начнется. Радиорубку пусть запрет изнутри. Тексты передавайте ему по телефону. Возле рубки не меньше четырех наших. Вот теперь все.
Капитана в каюте ждал третий помощник. Николай Федорович открыл сейф, вынул папку, в которой хранил документы с грифом “секретно”, передал и отправил его в кочегарку. Там предстояло ждать условный сигнал, после которого надлежало немедленно швырнуть папку в топку и подождать, пока она не обратится в пепел
Как только эсминец пошел к “Ангаре”, капитан вызвал в рубку комсостав. Теперь все собрались. Молча дымили сигаретами. Наблюдали за движением эскадры, за эволюциями эсминца. Корабли сделали поворот “все вдруг” на юго-восток и стали уходить во мглу. Эсминец застопорил ход в двух–трех кабельтовых от “Ангары”. На палубах, на мостике пустота, как будто кораблем управляют автоматы. Но вот замигал прожектор.
— Сигналит международным кодом. Требует внимания, — сообщил наблюдатель.
— Ответь: “Готовы выслушать”, — приказал Рябов.
— Требует следовать за ним курсом триста пятнадцать.
— Штурман, куда приведет нас этот курс?
— Уткнемся в Хоккайдо.
— Повторяют приказ, — раздался взволнованный голос наблюдателя.
— Сообщите: “Готовим ответ”… Ну, что будем отвечать, товарищи?
— Сволочи, — пробурчал старпом.
— С оценкой согласен. Но… в своде сигналов такое выражение не предусмотрено.
— Начнем смываться, решат — шпионим, — уже спокойнее добавил старпом.
— От эсминца с нашими машинами далеко не смоешься, заметил старший механик.
— А может быть, им и нужна такая зацепочка, чтобы Владивосток атаковать, как в сорок первом Перл-Харбор, — сказал помполит. — Они ведь с Гитлером на одной оси крутятся.
— Из-за нас — война? — выразил сомнение старпом.
— Чтоб зажечь войну, говорят, спички хватит. Раздуть огонь охотников вон сколько.
— Но и хвост сразу поджимать, мол, готовы следовать за вами сию минуту — тоже не дело, — возразил стармех.
— Подозреваю, что придется, — подытожил капитан, — но Иван Иванович прав, только после того, как все наши возможности словесного сопротивления будут исчерпаны.
Рябов вышел на крыло мостика, стал рядом с наблюдателем — пусть на эсминце видят, что это он, капитан, лично ведет переговоры, — и начал фразу за фразой диктовать, что “Ангара” — судно нейтральной страны. Что в трюмах мирный груз. Что он требует, если это так необходимо, произвести досмотр на месте, а затем дать возможность идти своим путем по курсу и коридорам, согласованным с японским правительством.
— Все равно велит следовать за ним.
— Запросите: “На каком основании? Мы за пределами запретных зон”.
— Отвечает: “По распоряжению уполномоченного”.
— Черт… кто там у них уполномоченный… Токио или левая нога какого-нибудь адмирала… Штурман! Поднимите сигнал протеста. Пусть и уполномоченный читает. Думаю, в бинокль ему все пока видно.,
В переговорах наступила пауза. Эсминец продолжал болтаться на волнах. Дым относило в сторону “Ангары”. На крыло мостика вышел стармех:
— Небось по начальству докладывает про наше упрямство. Серьезный корабль… Четыре торпедных аппарата… пушки. — Стармех потянул носом. — А топливо у них, между прочим, дрянь, как и у нас.
— Спасибо за идею, — оживился капитан, подтолкнул краснофлотца. — Передай: “Запас топлива, воды ограничен, повторяю просьбу произвести досмотр на месте”.
Эсминец сигнал принял, однако ответа не дал.
— Может быть, помолчим-помолчим — и разойдемся? — с надеждой проговорил стармех. — Однако зашевелились!
На палубах появились матросы. Одна группа расчехлила пулемет, другая начала спускать шлюпку, И сразу же замигал прожектор:
— Говорят: “Я зайду на судно”, — тут же отчеканил наблюдатель.
Откуда-то вынырнул юный пассажир. Стармех погнал было его в каюту, но капитан удержал. Пока ведь тихо. Игорь осмелел, спросил:
— Николай Федорович, а досмотр — это обыск?
— Обыск. Скажу даже больше: шпионаж в пользу третьей державы.
— Какой третьей?
— Фашистской Германии, с которой Япония в союзе. Думаю, уже сегодня содержимое наших трюмов будет известно немецкому посольству в Токио.
— Разве сахар — военная тайна?
— Во время войны тайна не только сколько у нас пушек, танков и солдат, но и все, что нужно солдату, — сахар и хлеб.
— И мы сами пустим узнать военную тайну?
— Придется. Понимаю, о чем ты думаешь… “Капитан Рябов в Мальчиши-Кибальчиши не годится”. Но ведь Мальчиш-Кибальчиш, если помнишь, когда был в плену у буржуинов, прикладывал ухо к холодному полу, чтобы слышать, как на помощь скачет красная конница. А теперь красная конница, танки и самолеты далеко на западе. У нас нет здесь иного оружия, чем выдержка и достоинство, чем наша гордость. Ясно, “адмирал”?
— Можно, я останусь с вами, здесь?
— Ради любопытства?
— А вдруг нужно будет кому-нибудь что-нибудь срочно и секретно передать?
— Хорошо. Нужно будет — воспользуюсь.
Игорь всматривался в приближающуюся шлюпку. Мерные взмахи весел. Одинаковые спины матросов. На корме офицер: сидит важно. Сжимает эфес сабли. Зачем она моряку, он же не кавалерист? Игорь до сих пор только в книжках читал про самураев: как их разбили на Халхин-Голе, как храбрый комиссар Иван Пожарский погиб на сопке Безымянной у озера Хасан, защищая границу. Распевал песню о трех танкистах. И вот теперь японская шлюпка подходит к их пароходу. Японский матрос цепко ухватился за штормтрап, подтянулся к борту. И офицер, опираясь о головы, плечи матросов, стал перебираться с кормы на нос, чтобы первым подняться на “Ангару”.
— Теперь, Игорь, катись по трапу вниз. Приказываю пока быть рядом с мамой. Ты лично отвечаешь за нее.
Третий помощник сжег секретные документы и уже стоял у штормтрапа, готовый к приему незваных, но все же гостей. Японцы с ловкостью прирожденных мореходов карабкались вверх. Господина офицера пришлось поддержать за локоток, потому что тот зацепился каблуком о собственную саблю и едва не свалился с фальшборта на палубу. Однако и тени насмешки не заметил офицер на лице русского. Холодная вежливость. Жест руки, приглашающий следовать за ним. У двери каюты капитана третий помощник приостановился, одернул китель, поправил фуражку подчеркнуто тщательно, неторопливо. Неожиданная остановка, явно продемонстрированная почтительность к своему начальству сбили с темпа и несколько разозлили офицера. Он нетерпеливо громыхнул саблей.
Капитан сам открыл дверь салона.
— По распоряжению уполномоченного офицер досмотра лейтенант Ято, — на довольно сносном русском языке представился японец.
— Капитан Рябов. Мой помощник Соколов.
— Капитан имеет право говорить только при свидетелях? — ухмыльнулся Ято.
— Но вы тоже вошли в каюту не один, а в сопровождении вооруженного матроса. В дверях вижу второго. А там маячит к третий.
— Это для голосовой связи с сигнальщиком.
— Принимаю объяснение.
Ято потребовал судовые документы и без пререканий получил их. Внимательно изучал каждую страницу. Время от времени он отрывался от бумаг, что-то резко выкрикивал часовому, стоявшему в дверях, а тот передавал фразу дальше, сигнальщику.
— Я бы просил дублировать ваши переговоры на русский или английский язык.
— Это удлинит мою работу, — отказался Ято.
— Мы располагаем временем, не так ли, Олег Константинович?
Соколов неопределенно пожал плечами.
— Капитан не спешит домой? — ехидно спросил офицер.
— С тех пор, как приказано лечь в дрейф,
— А вы не теряете выдержки, капитан.
— Как и мое государство, соблюдающее строгий нейтралитет по отношению к Японии. Итак, что же дальше? Идет четвертый час нашего совместного дрейфа.
