Ирина снова направилась к эшелону. Ольга видела, как навстречу ей кинулся боец. И только успел сунуть что-то в руки — раздалась команда: «По ваго-нам!» Он торопливо обнял Ирину и уже на ходу, подхваченный товарищами, заскочил в вагон-теплушку. Ирина стояла на путях и махала рукой, пока эшелон не скрылся.
— Уехал наш Славка, — вздохнула она, вернувшись. — Что-то так жалко его! Воевать ведь… А им хоть бы что. Веселые, будто на праздник собрались… Это подарок твоему шпингалету. — Она подала новые байковые портянки. — Сказал, только с уговором, чтоб считали его крестным. А мне карточку дал на память. Красавец он у нас, Славка. Глянь.
На снимке двоюродный брат Ирины был не в пилотке, как сейчас, а в фуражке, с сержантскими треугольниками на петлицах гимнастерки. Красавцем вроде бы нельзя назвать, но лицо приятное — выразительные губы, брови вразлет.
— Что ж, такого-то можно принять в крестные, — улыбнулась Ольга.
— Э, нам паровоз подают! — обрадовалась Ирина. — Дай-ка чайник, кипятку наберу, пока он прицепляется. Уж попьем мы сегодня по-довоенному!
Ольга подала чайник, и Ирина, брякая крышкой, побежала вдоль состава к паровозу.
* * *
Отправились не сразу. Еще с полчаса стоял состав неподвижно на стальных путях Всполья. За это время Ольга и Ирина увидели такое, чего лучше бы и не видеть.
Подошел санитарный поезд. К платформе примчались машины «скорой помощи» с красными крестами, крытые брезентом и открытые грузовики. Санитары в белых халатах торопливо принимали из вагонов на носилки и грузили в машины раненых. Их вид был удручающ: у одного вся голова в бинтах, у другого — грудь, у того — ноги… Стон, запахи лекарств доносились через пути до состава с товарняком.
Ольга порывалась бежать к санитарному поезду:
— Вдруг там из наших кто… из пограничников!.. Пойду я…
Ирина вразумляла:
— Не выдумывай! Там их сотни. Попробуй найди… Отстанешь еще.
Ольга, может, и не послушалась бы Ирины, да помешал свисток паровоза. Пришлось забираться в вагон. И только теперь они по-настоящему увидели, что и в соседних вагонах и в дальних — всюду были такие же неприкаянные пассажиры и тоже спешили занять свои «плацкартные» места.
Опять застучали колеса свою нудную нескончаемую песню. И хотя они уносили все дальше от фронта, от смертельного зарева, Ольга, насмотревшись на выгрузку раненых, снова впала в уныние. С каким-то тупым безразличием позже в пути она следом за Ириной пересядет с этого состава — у него другой маршрут — на новый, с того под ругань крикливого железнодорожника, любителя порядка, сойдет и усядется в пристанционном скверике на примятой зеленой мураве. Ирина будет чертыхаться, клясть Гитлера и войну. Ольга же, в каком-то дремотном состоянии, покачивая Сашку, не проронит ни слова. Потом они пройдут к пассажирскому поезду. Ирина из всех проводниц выберет одну постарше, посердобольней и уговорит ее пустить их к себе в вагон. Сколько-то прогонов они промчат с шиком, хотя и в душной тесноте. Еще сутки в маленьком вокзале — и снова товарняк, попахивающий навозом. День и ночь грохот колес. Бездумье. Сонь. Даже крик своего ребенка кажется далеким, чужим…
В себя Ольга пришла на песчаном берегу широкой реки, через которую их переправил в карбасе горбатый перевозчик. Она увидела воду с солнечными зайчиками, обрадовалась:
— Давай умоемся, Ира!
Ирина ответила шуткой:
— Мы с тобой вон какие — Двина замутится.
— Это — Двина?
— Да, Северная Двина. Моя родная речушка. На ней выросла.
— А нам далеко еще?
— С час езды.
— На чем же мы?
— На лошади. Скоро наши приедут. Я по телефону с почты заказала.
— Когда успела?!
— А покуда ты Сашку в вокзале кормила.
— У меня какой-то провал был. Ничего не видела.
— Давай умывайся. Я Сашеньку побаюкаю. Не спит? Ну-ка иди, иди к тете, маленький наш странничек. У-гу!.. Не разумеешь ты ничегошеньки. И тебя надо бы пополоскать вон тут, в теплой кулижке. Не заплакать ли собираешься? Теперь нам это ни к чему. Ты ж умница у нас.
Ольга ногой притронулась к воде, радостно вскрикнула:
— Ой, вода!.. Не могу, искупаюсь я, Ира. Никто не подойдет? Ты покарауль.
— Купайся, не съедят.
Ольга разделась, шагнула в прохладную воду, окунулась по плечи. Река струилась ровно, спокойно. Вдали, в низовье, на водной глади, будто плыли куда-то в зыбком от зноя воздухе зеленые островки.
Ирина, убаюкав Сашу, уложила его на песок и тоже залезла в реку. Прижалась к Ольге, шепнула:
— Красивая бабенка ты!
Забрела глубже, плюхнулась в воду. Поплыла легко, играючи. Ее сносило течением. А она, повернувшись лицом в сторону Ольги, звала:
— Плыви сюда! Хорошо как!
— Боюсь! — ответила Ольга и ладошкой ударила по воде. Перед нею в брызгах выросла радуга и тотчас погасла. — Не заплывай далеко! Течение-то быстрое!
— Ничего! Я не трусиха! — отфыркиваясь, кричала Ирина. Повернула обратно. Ее сильно снесло. Выбралась на мель, побежала к Ольге, высоко поднимая ноги, разбрызгивая воду. Голова была закинута назад, лицо — счастливое. Она уцепилась за Ольгу и потянула ее на глубину. Та визжала, вырывалась:
— Боюсь, Ирка! Отстань!
Ирина хохотала и еле утихомирилась.
— Хватит. Давай одеваться. — И первой пошла к берегу.
Когда оделись, Ирина заметила, что Ольга снова приуныла. Не тая улыбки, спросила:
— Что-то не повеселела ты, Ольга. Опять Вася на уме?
— Кто ж еще? — ответила тихо. — Мы вот… видишь, как… Ни выстрела, ни дымка тут. А он?
— И зачем эта панихида?
— Ничего ты, Ира, не понимаешь.
— Я не понимаю?! — Она перестала отжимать волосы на голове. — Постыдилась бы говорить! У тебя хоть где-то, да есть… И сын вон…
Ольга поняла, что сболтнула опрометчиво. Зарделась:
— Прости, Ира. Не хотела я.
А та увидела — Сашенька глазенки открыл, отмякла:
— Маму ищет…
Вскоре подкатила тележка на железном ходу. Возница — долговязый паренек — важно натянул вожжи:
— Тпр-ру-у, Вороной!
Лошадь остановилась. Мотая головой, отгоняла слепней. Позвякивали удила, с них слетала бледно-зеленая пена. Ветерок наносил на Ольгу запах конского пота.
Ирина, вглядевшись в парнишку, всплеснула руками:
— Это ты, Колюшка?!
Тот расплылся в улыбке:
— Я, теть Ира.
— Вытянулся-то, батюшки!
— Вроде подрос. Все говорят.
— Это двоюродного брата сынишка, — пояснила она Ольге. — Когда я последний раз приезжала, вот такусенький был, — показала рукой повыше колена. — Сопливый…
— А сегодня, тетя Ира, письмо от Славки пришло. В Ярославле, пишет, встретил.
— Меня?.. Верно, в Ярославле. На Всполье. Но как же успело письмо-то?
— Все описал про тебя. И что седая ты.
«А я забываю, что поседела она недавно», — мысленно упрекнула себя Ольга.
— Вот видишь… какая я стала, Колюшка, — сказала Ирина с протяжным вздохом. — Как они, наши-то? Все живы?
— Все. Ждут тебя. Плачут.
Она вроде не слышала последнего слова, шумно заторопилась:
— Так что ж, покатили?.. Усаживайся, Оль, поудобнее. Вот сюда, на сено. Кончается наше кругосветное путешествие.
Ольга подумала о Сашке: «На первом месяце своей жизни уже накатался, маленький, в товарных и пассажирских поездах и даже на дрезине. Через реку плыл. А сейчас на лошади… На радость ли родился, крошечный мой?»
Под колесами бежала мягкая луговая дорога.
* * *
Ирина, ступив на двор отчего дома и увидев постаревшую хлопотунью мать, сразу сдала — горе сломило ее, она заплакала:
— Мама, милая! Осиротела я… мама…
— Ариша, доченька! Белая… седая… Горюшко мое… — Мать обнимала ее, обливая слезами, говорила еще что-то, но уже тише, одной ей, своей Арише.
Ольга смотрела на них и не могла сдвинуться с места. Ей было неловко, что она стала свидетельницей Ирининой слабости, и поэтому и еще потому, что была она тут совсем чужой, почувствовала себя неприкаянной — в пору самой разрыдаться.
Ирина быстро пришла в себя, обернулась к Ольге и, утирая ладонью глаза, сквозь слезы виновато проговорила:
— Ты извини, Оля… — Подвела к Ольге мать, сказала: — Мама… это Ольга… Ей тоже солоно пришлось… У нее муж воюет… И вот Сашенька… махонький… В дороге появился…
Ульяна Павлиновна с материнской горечью, опалившей Ольге душу, уткнулась мокрым лицом в ее плечо, снова всхлипнула:
— Мученицы… Ой, мученицы!..
Пришел отец Ирины — Евдоким Никитич. Сухонький, невидный. Только пышные усы да мохнатые, под стать усам, брови придавали лицу степенную важность.
Евдоким Никитич выслушал в пересказе Павлиновны (конечно, и на этот раз всплакнувшей), какие мытарства претерпели Ира и Ольга с сынишкой, повздыхал вместе со всеми, а потом рассудил со своей председательской точки зрения:
