Он перевел взгляд дальше, туда, где кончался спускавшийся с высокого борта трап. Вот оно…
У трапа, ослабив одну ногу в колене, стоял паренек. Андрис, стараясь скрыть внезапно поднявшуюся в груди злобу, внимательно оглядел его — оглядел с ног до головы, не упуская ни одной мелочи. Зеленая хлопчатобумажная гимнастерка, туго перепоясанная ремнем. Такие же зеленые брюки заправлены в припыленные портовой пылью сапоги. Автомат через плечо. И фуражка. Ненавистная, аккуратно сидящая на круглой стриженной голове зеленая фуражка.
Вот оно. Вот то, что мешает ему сделать несколько шагов. Взбежать по трапу и… Андрис с ненавистью вгляделся в курносый юношеский нос, нахмуренные брови, круглый подбородок с чуть заметным пушком. Мальчишка. Он даст ему сотню, две… Даст пять, в конце концов.
Пограничник медленно переменил ногу, посмотрел на Андриса. Будто почувствовав что-то, легко поправил рукой ремень автомата.
Нет. Андрис вздохнул и полез за сигаретами. Нет, здесь не пройдет. Пустой номер. Он знал их, этих мальчишек в зеленых гимнастерках, в фуражках, всегда аккуратно натянутых на круглые головы. Если б только можно было дать им деньги. Если б только…
Но деньги на них не действуют. Он знал это, но не понимал. Он не понимал, он не мог этого понять, черт возьми.
Андрис медленно пошел по пирсу. Всё-таки они с ним. Вот они, приятно оттягивают внутренний карман куртки. Нет, говорить можно все что угодно, но деньги есть деньги.
* * *
— Разрешите прикурить?
— Пожалуйста.
Старик остановился и, стряхнув в сторону пепел, поднес к губам Андриса туго скрученную длинную самокрутку.
— В порту работаем?
— В нем. Куда ж от порта.
— Ага, — сказал Андрис. Он приходил сюда уже третий день и старика заприметил давно. Он продумал всё, рассчитал все варианты. Кажется, дело на мази. Старика знают в порту. Его в лодке могут выпустить далеко, туда, где выходят на рекомендованный фарватер, прощаясь с портом, иностранные суда. Он ляжет на дно. Шаланда у старика глубокая, вся корма закрыта досками. Там-то он и устроится, устроится так, что ни один черт его не заметит.
Именно старик. Именно этот, которого знает в порту каждая собака. А главное, он не выдаст. Попробуй выдать, если положил в карман пять хрустящих бумажек.
— Слушай, отец, — сказал Андрис. — Подзаработать хочешь?
— А? — сказал старик. — Это можно. А что делать? Столярное, может, что?
— Да нет, — Андрис махнул рукой. Взял старика за плечи, отвел в сторону. — Я с тобой не о пустяках. Тебе деньги нужны?
— А что? — старик сдвинул старую морскую фуражку, почесал затылок. — Если за дело, не откажусь…
— За дело, — сказал Андрис. — Без дела, отец, пять кусков не дают…
— Ого, — старик придвинулся. — Так что за дело-то?
— На рейд меня вывезешь? — выждав секунду, сказал Андрис.
— На рейд? — старик ещё не понял, в чём дело.
— Да, — сказал он. — На рейд. Да что ты, отец, смотришь? Фарватер знаешь где?
— Подожди, — сказал старик. — А ну, подожди!
— Да нет, без обмана, — сказал Андрис. И, видя, как долго смотрит на него старик, медленно полез за пазуху. Взял несколько бумажек на ощупь. Вынул.
— Видишь?
— Постой, — сказал старик. — Постой, постой.
И вдруг лицо его сморщилось, задрожало.
— Ах ты, гад, — задыхаясь, сказал он, в упор глядя на Андриса. — Ах ты гад ползучий…
И вдруг, рванувшись в сторону, кинулся вдоль забора, закричал:
— Товарищи-и-и… Това…
Но второй раз крикнуть ему не удалось. Андрис схватил его за горло, повернул к забору.
— Гад… Гад… — почти беззвучно засипел старик. Андрис ударил. Старик, глухо стукнувшись затылком о забор, медленно сполз на землю.
Андрис огляделся. Здесь, у длинного забора с тыльной стороны портовых складов, было пустынно.
Он побежал. Сначала вдоль забора, не оглядываясь. Потом, выбежав к воротам складов, пошел, стараясь не глядеть по сторонам, на неторопливо идущих мимо людей — грузчиков, складских рабочих, матросов. Да, кажется, в этом порту для него все кончено…
И уже стоя в трамвае, он сообразил, что шансов теперь у него осталось совсем немного. Один-два. Не больше.
* * *
Этим утром в казарме между двумя рядовыми пограничного подразделения, охраняющего порт, произошел следующий разговор:
— Колька…
— Мм-м-м…
— Да вставай, хватит… — сказано это было решительно, но всё же шепотом, чтобы не разбудить соседей.
— А? — Колька, круглоголовый и заспанный, с отпечатавшейся на щеке пуговицей от подушки, испуганно приподнялся.
— Тьфу, — сказал он. — Что тебе?
— На-ка, — и Юрий Копыляк, товарищ и земляк солдата второго года службы Николая Червоненкова, протянул другу синий конверт с треугольным солдатским штампом.
— Это зачем? — повертев конверт и еще плохо соображая спросонок, спросил Николай.
— Передашь, — сказал Копыляк. — Понял, кому?
— Нет. — Николай вернул конверт и, откинув одеяло, сел на койке.
Чтобы вникнуть в тайный смысл происходящего разговора, надо было знать о событиях, произошедших несколько недель назад и связанных непосредственно с рядовым Червоненковым. А произошло то, что Червоненкову удалось лично вскрыть, задержать и тем самым обезвредить крупного резидента иностранной разведки, который, как выяснилось потом, был одним из китов шпионского мира и славился тем, что «работал» без провалов.
Произошло это при следующих любопытных обстоятельствах.
Утром, в девять ноль-ноль, как и было предусмотрено расписанием, рядовой Червоненков сменил своего товарища, несущего дежурство у трапа одного из иностранных судов, носящего сложное, состоящее из трех слов название. А часом позже к солдату подошел человек в форме железнодорожника. Оглядевшись, он предложил ему сделку. Она заключалась в следующем. Рядовой Червоненков получает из рук в руки полторы тысячи рублей в новом исчислении. В обмен на это ему… не нужно ничего делать. Только отвернуться от трапа на одну минуту. И всё. Собственно, это даже нельзя было назвать делом.
Рядовой Червоненков подумал и согласился. Он положил в карман полторы тысячи и отвернулся. Когда он повернулся снова, причал был пуст. Рядовой Червоненков сменился с дежурства и пошел в казарму.
А вскоре у трапа парохода, носящего сложное, составленное из трех слов название, остановилась машина. А ещё чуть позже с трапа сошел человек в форме железнодорожника. У него было очень озабоченное лицо. Ему ведь предстояло теперь объяснить немало интересного тем, кто ждал его внизу, в машине. Начиная с того, где он научился так выгодно обделывать дела, и кончая тем, откуда у него железнодорожная форма.
Для рядового же Червоненкова вся эта история кончилась тем, что он был, во-первых, представлен к награде, а во-вторых, получил право на внеочередной отпуск домой сроком на десять суток. Не считая дороги. Поэтому-то его друг и земляк Юрий Копыляк и разбудил товарища так рано.
Николай медленно натягивал сапоги, а Юрий растерянно рассматривал возвращенное письмо.
— Ты что ж это? — наконец сказал он. — Письмо передать жалко?
— Чудак ты, — сказал Николай. — Что мне, письмо жалко передать? Только я не еду.
— Не едешь? Да ну?
— Вот тебе и «да ну». Ночью приказ пришел — усилить наблюдение. Понял?
— А-а… — растерянно протянул Копыляк. — Ну, если ночью…
Вздохнув, он повертел письмо и спрятал его в карман.
* * *
— Единственное, что утешает меня, — сказал Сторожев прочитав Волкову донесение о случае со стариком и бережно спрягав бумажку, в карман, — так это то, что теперь я знаю точно — он пока ещё здесь. Не ушел…
Сторожев и Волков, в дождевиках я фуражках со спущенными ремешками стояли на молу, там, где базировались пограничные корабли. Было ветрено, в заливе белели барашки.
— Да, — сказал Волков. — Это-то так…
Волков был скептиком. Он не любил предположений. Синица в руках лучше журавля в небе — вот истина, которой он твердо придерживался.
— А знаете, — сказал вдруг он. — Мне кажется, что там его уже нет.
— Где — там?
— В порту. И ещё готов ставить что угодно, но он… вернулся сюда. Здесь он знает каждый камень, каждый выступ берега.
Сторожев долго молчал. Потом посмотрел на Волкова и улыбнулся.
— Что же вы поставите? — сказал он.
— Предлагайте, — помолчав, ответил Волков. Сторожев снова замолчал.
— Нет, — наконец сказал он. — Не буду.
Сторожев знал, что Волков никогда зря не спорит.
— Посмотрите, какой закат!
Две женщины на пустынном морском берегу остановились.
— Да, — задумчиво сказала Нина Васильевна. — Сколько ни хожу я здесь, и каждый раз не устаю любоваться. Красиво до удивления…
