Так откуда же берутся эти живчики, оплодотворяющие лоно истории? Они ей остро нужны — как интригующая оговорка в речи политического деятеля, как ляп в классическом романе, над происхождением которого веками бьются знатоки; они же громко восхищаются, превознося как бы случайный мазок кисти на полотне, делающий картину незабываемой. Как и кем из невзначай подобранного коровяка лепятся величественные фигуры воинов и мыслителей?
Бой, восстание (да любой процесс, система, жизнь, бытие вообще) всегда находятся в неуравновешенном состоянии, оно-то и стремится стать устойчивым, и чем сложнее система, тем большее число вариантов предлагается ей для скачка в успокоение. А какой именно вариант предпочтется — вот тут система замирает, «зависает» в точке так называемой бифуркации, колышется, чтоб свалиться в новое состояние — непредсказуемо, наугад и безвозвратно, чтоб обрести новые свойства, обладая всеми предыдущими. И шальная пуля превращается в прицельную.
Таким человеком — мазком кисти, завершающим росчерком пера — стал Константин Калугин.
В нем, Калугине Константине Андреевиче, соединились, сошлись и в него въелись, впитались все присущие среднестатистическому мужчине черты того более чем смутного времени, того ареала обитания людских масс в клубке войны. Он был русским, каких полно в Польше 1941-1944 годов. Он был офицером, представителем среднего командного звена многих армий — и власовской РОА, и германского вермахта («двуйка» пришла к выводу, что Калугин — немецкий агент); и Красной армии, поскольку формально состоял еще в ней: из списков ее не исключен ведь был! И приказы Армии Людовой исполнял! Да, он был там и там, но в то же время не был ни в одной из этих армий. Он мог быть посланцем Москвы, но та могла обоснованно предположить, что некий Калугин состоит на службе той же «двуйки» или Интеллидженс сервис. Его и в самом деле могли сбросить с парашютом 15 июля под Варшавой в предвидении скорого восстания; он, по всем не поддающимся проверке фактам, мог ничего не знать о восстании и никакого отношения к Москве не иметь, хотя, по докладу Коморовского, испытывал сложности со связью, каких-то радиоэлементов не хватало. Он в подтверждение того, кто он есть, показывал удостоверения личности офицера армий всех стран, которые могли и желали бы внедрить своего человека в стан поджигателей уже пылавшей Варшавы.
В себя вобрав все то, что было в Польше того времени, обладая всеми свойствами среды, Калугин отличался от многих людей качеством, которое и выделило его из всех подобных ему, и качество это было: его ждали, в нужный час он попал в нужное место. Он оказался, как ныне говорят, востребованным. А то, что все говоримое о нем неопределенно, на грани вымысла и недостоверного факта, так это вовсе не от недостатка сведений о нем. Он менялся от минуты к минуте, потому что на него смотрели разные глаза, он мог казаться трусливым и бесстрашным, болтуном и молчуном, он был и Ноздревым, и Хлестаковым, и Наполеоном на Аркольском мосту. Человек тысячи раз в день совершает маленькие погони за буйволом, и вникание в поведенческие механизмы уничтожает смысл самой погони. На взаимодействия молекул нравы каждого атома не влияют, ежесекундно и постоянно происходят крохотные скачки человека от одного состояния к другому, и о Калугине можно сказать: он — человек бифуркации.
«После этого — вовсе не по причине этого» — таково еще римлянами установленное правило, но от Рима же и до наших дней оно будет нарушаться в угоду моменту.
В точке бифуркации пребывало Варшавское восстание, поднятое Армией Крайовой, — и стало восстанием народа на другом этапе, сюжет его украсился интригой, от которой ответвилась интрижка — с появлением Калугина, непредсказуемого, смутного, и н о г о, ни на кого не похожего, и кто он — так и осталось и останется невыясненным. Когда его, уже отсидевшего свои лагерные года, поляки нашли после войны, он смог лишь сказать, что святой порыв подвигнул его на помощь восставшим.
Зато уж какой четкой выверенностью и определенностью обладал настоящий связник Рокоссовского, капитан Колос Иван Андреевич, человек, многим знакомый по телефильму «Майор Вихрь», разведчик, уберегший Краков от подрыва (поляки, естественно, отрицают его роль в спасении польских святынь). Людям, склонным во всем видеть происки советской разведки, немедленно придет в голову спасительная мысль: ба, да вся эта мутота с Калугиным — для того лишь, чтобы расчистить дорогу истинному посланцу восточного берега Вислы! (Ранее Колоса высланный связник погиб при приземлении.)
В 1956 году вышла книга Колоса «Варшава в огне», пропущенная через все безжалостные цензуры, включая военную. В начале 90-х Колос в газетном интервью более честно поведал о Варшаве, куда был сброшен на парашюте в ночь на 21 сентября того же 1944 года. Приданный ему радист погиб, к Колосу прикрепили Хелену Саламанович, о псевдониме которой польские источники умалчивают.
К тому времени пожар восстания угасал, в огне его сгорели не только дома и люди, в жаре скукожились как мечтания польского офицерства, так и жесткие установки Москвы, в упор не желавшей считать аковцев партнерами. 13 сентября немцы спохватились и взорвали все мосты через Вислу, двумя сутками ранее АК приступила к налаживанию деловых контактов с командованием 1-го Белорусского фронта. Лондонское правительство приветствовало Красную армию и звало ее на помощь.
От политических призывов до практических действий — дистанция огромного размера, и чтоб эту дистанцию измерить шагами — послали Колоса, свободно говорившего по-польски. Он дошагал до самой верхушки АК, имел беседу с Окулицким, начальником штаба, и беседу эту можно было бы назвать приватной, если б не ощерившиеся оружием поляки в подземном штабе-убежище. Все, что надо было Рокоссовскому знать, было узнано, и в день капитуляции восставших, то есть
2 октября, капитан Колос переплыл Вислу в группе офицеров АЛ. Доклад его обрадовал Рокоссовского и, наверное, помог Колосу спасти жизнь. Капитан умел в тылу противника контролировать себя, но всегда, попадая к своим, расслаблялся, становился очень неряшливым и, помимо всего прочего, доложил своему начальству о том, что в Катыни-то поляков не немцы, а наши расстреливали! Кое-как вытащили Колоса из нависшей над ним петли. Урок не пошел ему впрок, его и потом многие годы таскали в КГБ за длинноязыкость
Ну, а Калугин? Что с героем Варшавы? К концу августа он был уже никому не нужен, он исчерпался, его использовали — и выбросили. В ночь на 20 сентября офицеры АЛ переправили его на правый берег Вислы, в район дислокации дивизии Берлинга. Оттуда Калугина перевезли в Люблин, с ним (вот она, магия имени!) побеседовал Булганин, член Военного совета, а затем молодчика взяли в оборот следователи контрразведки. Сохранение его жизни становилось государственной задачей: такие свидетели на дороге не валяются. Реабилитирован был после смерти Сталина, в 1968 году встретился в Москве с Игнацем, который к тому времени возглавлял польские профсоюзы. И еще где-то мелькнул и пропал, как снежный человек, при каком-то приезде польской делегации в СССР.
Обергруппенфюрер СС Эрих фон Бах-Зелевски сохранил генералу Тадеушу Коморовскому жизнь. Колос намекает на их родственные узы, но, возможно, акт капитуляции предусматривал такой исход. Генерал Окулицкий умер в Бутырках через год с небольшим.
А много-много лет назад восставшим полякам пришлось сдаваться русским войскам, да иного выхода у них и не было.
Архивы сохранили интересные документы по этому поводу.
Ордера А.Н.Самойлова В.Титову от 29 ноября 1794 года.
"Препоручил я господину коллежскому советнику и кавалеру Макарову сего вручителю обще с вами переписать все вещи, находящиеся при арестантах, вам препорученных, и когда он присылаем, всегда его допускать до арестантов, о чем не оставьте донести его п-ству господину обер-коменданту Андрею Гавриловичу Чернышеву.
Реестр вещам.
1. — Три тулупа овчинные.
2. — Винчуры две.
3. — Бурка одна.
4. — Плащ белый суконный.
5. — Жупан крашеный белый суконный.
6. — Синих сюртуков два.
7. — Куртка полосатая одна.
8. — Куртка серая.
9. — Волошка вигоневая.
10. — Волошка суконная серая.
11. — Сюртук синий.
12. — Рейтузы суконные серые.
13. — Волошка летняя.
14. — Летняя полосатая куртка.
15. — Фуфайка атласная на байке.
16. — Чикчиры замшевые.
17. — Суконные шаровары с пятнами.
18. — Жилетов летних шесть.
19. — Шаровары серые плисовые.
20. — Восемь летних холст. шаровар.
21. — Рубашек тридцать три.
22. — Портков двадцать четыре.
23. — Белых носовых платков 24.
24. — Галстуков семь.
25. — Наволочек семь.
26. — Салфеток десять.
27. — Пудермантель один.
28. — Простынь шесть.
29. — Чулок шелковых 18.
