— Да-а… Некстати вот… война… Но что поделаешь, война не война, а женщины обязаны рожать. Жизнь должна продолжаться. Только как ты тут без нас?..
— О чем ты, папа? Как будто мы с тобой в этом помощники, — усмехнулся Клаус. — Тетушка Поли побеспокоится, Диану не оставит.
— Ах уж эта твоя тетушка Поли!
— Конечно моя, — с вызовом подтвердил Клаус.
Но доктору Берку не хотелось обострять разговор с сыном, теперь тем более. Шут с ней, с тетушкой Поли. Побеспокоится, как же… О своем сыне она уже «побеспокоилась». Где сейчас ее Герман? В каком концлагере? А может быть, и кости его давно уже сгнили. Да и о Клаусе «побеспокоилась». Вон какой ершистый! Горло перегрызет за свою тетушку Поли. Надо устроить так, чтобы будущий внук не подпал под ее влияние. Ну ничего, успеется. Конец войны не за горами. Доктор Берк постарается воспитать внука настоящим немцем. И заговорил примирительно:
— Ничего, Диана. Может быть, уже этим летом искупаешься в Черном море. В Батуми есть прекрасные пляжи, а в горах чудесные туристские маршруты. Клаус знает эти маршруты. А что, Клаус, хорошо бы заполучить наш консульский дом в Батуми! Ты помнишь его?
— Помню, — равнодушно отозвался Клаус. Ему претило то, что отец всегда был бодрячком не к месту. И чтобы досадить ему, Клаус полушутя проговорил: — И горцев помню с кинжалами. Кавказцы любят девушек, — он подмигнул Диане, — особенно блондинок.
— Ты все шутишь, сынок…
— Да, папа, конечно, шучу, — вздохнул Клаус. — Только, думаю, рано говорить о туристских маршрутах и пляжах.
— Ты идешь спать? — спросила мужа Диана, с трудом сдерживая раздражение. Этот старый политик и сейчас не дает им побыть вдвоем.
— Иди, дорогая, — ответил Клаус, погладив Диану по волосам, как ребенка. — Я покурю еще.
— Спокойной ночи. — Диана поднялась и, ступая со свойственной беременным женщинам осторожностью, вышла из беседки.
— Ты плохо знаешь кавказцев, — обратился доктор Берк к Клаусу. — Если к ним подойти с умом, они будут преданы, как собаки. Думаешь, я с пустыми руками еду в штаб группы? Вот, почитай. — Доктор Берк достал листок, передал сыну и включил в беседке свет.
Клаус с любопытством взглянул на текст.
«Распространить только на Кавказе!
Народы Кавказа! — читал Клаус. — Уже однажды Германия смогла в ходе мировой войны возвестить вам свободу, но она сама погибла из-за предательства. Сейчас великий германский рейх, мощный, как никогда, идет в поход против власти в Кремле. Цель этого похода — защитить себя от мировой эпидемии большевизма, ликвидировать очаг эпидемии в Москве, но его непобедимые армии идут в поход и за свободу всех народов Востока! Германский вермахт, преисполненный гордости за свободу, завоеванную немецким народом, взывает к вашей гордости. Германский вермахт помнит ваши рыцарские песни и традиции великого старого Кавказа. Вставайте же на священную войну с неверными большевиками! Вставайте под знамена газавата! В этой борьбе вы найдете братскую поддержку вашего великого имама — Адольфа Гитлера.
Рабочие и крестьяне Кавказа! Ждите дня братания. Если вы еще раньше сможете прощать московских комиссаров, делайте это. Но одновременно создавайте рабочие охранные батальоны для того, чтобы сохранить от разрушения богатства Кавказа, и прежде всего нефть. Не давайте большевикам разрушать нефтеперерабатывающие заводы, охраняйте скважины. Это ваше богатство. Да здравствует свободный Кавказ в союзе с великим германским рейхом Адольфа Гитлера!»
Клаус дочитал текст воззвания, сложил листок и передал отцу. Доктор Берк смотрел в лицо сына и ждал, что тот скажет. Но Клаус молчал.
— Каково? — не выдержал доктор Берк и сам ответил: — По-моему, убедительно.
— Не знаю, — уклончиво ответил Клаус. — Сейчас я солдат, а не политик.
— Напрасно, каждый солдат должен быть политиком.
— Солдат учат не рассуждать о политике, а выполнять приказы командования.
— Приказы командования основываются на политических целях. Ты должен это понимать, сынок.
— Возможно, когда-нибудь пойму. Пока я понимаю, что судьбу Германии и России решают пушки, а не это…
— И это тоже. Ну хорошо, не будем сейчас спорить. И все же, Клаус, это, — доктор Берк дотронулся пальцами до кармана, в котором лежало воззвание, — тоже важно. И мне кажется, что недурно сделано.
— Сомневаюсь. Даете общие, неконкретные обещания, а перед населением ставите конкретные задачи. Хорошенькая пропаганда. И потом… Кому-кому, а тебе должно быть известно, что на Кавказе живет почти пятьдесят народов. Каждый из них имеет свою историю, традиции, обычаи, язык. А вы пытаетесь пробудить дух газавата. Противоречишь себе, дорогой папа.
— Так, так, так, — оживился доктор Берк. — И что же?
— А то, что газават — это чисто религиозная война. Мусульмане будут воевать против грузин, армян, против неверных, в том числе и против немцев.
— Да, жалею, что не сделал тебя политиком. Кое-что соображаешь. Но ты, сынок, не во всем прав. Я не вижу противоречий в нашей политике на Кавказе. Да, конечно, мусульмане будут воевать за торжество религии ислама. И бог с ними, пускай дерутся горцы между собой. Чем больше они будут враждовать, тем легче нам, немцам, их приручить. А что касается их войны против немцев… Не думай, милый Клаус, что мы не учитываем это. Могу тебе сказать, командир третьего танкового корпуса генерал кавалерии фон Макензен принял магометанство.
— Поразительно! Представляю немецкого генерала в роли мюрида. Имамом Кавказа будет сам Гитлер? Поразительно. А ты, папа, тоже готовишься принять мусульманскую веру?
— Не смейся, Клаус, это серьезно.
— И все же? — сдерживая смех, допытывался Клаус.
— Время покажет.
— И на какой духовный сан ты рассчитываешь?
Доктор Берк не ответил. Он сидел насупившись, держа в зубах потухшую сигарету. Изредка с затаенной тревогой поглядывал на сына. Как быстро растут дети! Казалось, вчера Клаус едва доставал ногами до педалей велосипеда, а вот уже вымахал на голову выше отца. И с ним уже можно говорить о политике. «Я солдат, а не политик». Пускай, пускай похорохорится, пока идет война. Уж кто-кто, а он, доктор Берк, лучше самого Клауса знает, что у того за характер. Клаус будет политиком, Клаус не Ганс Штауфендорф. Тот с детства, от «Дойчес юнгфольк», до смерти останется военным. Ганса и в гроб положат в мундире и сапогах. Муштра — удел Штауфендорфов. А Клаус себя еще покажет, пусть только кончится война.
Они долго сидели молча. Легкий ветер нес прохладу от близкого озера. Шелестели листьями вершины деревьев, и этот шелест был похож на шум мелкого, несильного дождя. Пахло смолой и грибами.
Нет, не предстоящая поездка сына на фронт тревожила доктора Берна. Что-то серьезное происходило с Клаусом, особенно после смерти матери. Когда же образовалась трещина в отношениях доктора Берна с сыном? Сразу это произойти не могло. Наверное, это началось из-за того, что доктор Берк не обратил внимания на дружбу Клауса с Германом. Пресеки доктор Берк тогда эту дружбу, возможно, и не вселился бы в Клауса дух противоречия. Но главное — с каждым днем Клаус относится все с большей иронией ко всему происходящему. Нельзя сказать, чтобы доктор Берк совершенно не занимался сыном. Напротив, после того как этот его дружок попал в гестапо, доктор Берк попытался даже насильно подчинить Клауса своей воле, сломить его упрямство. Но странно, чем тверже он давил на волю сына, тем тверже и упрямее становился Клаус. И, к своему удивлению, доктор Берк стал постепенно сдаваться. Он понял: для воспитания сына в истинно арийском духе упустил момент, но надеялся, что жизнь германского народа, жизнь сверстников Клауса сделают свое дело. Ничего, вот поедет на Кавказ, опять встретится с Гансом, будут вместе служить. Возможно, там, на фронте, Ганс Штауфендорф сумеет все же повлиять на своего друга детства. Да и сам Клаус сможет убедиться в истинных целях национал-социализма. Поймет в конце концов, что́ германцы несут миру. Он это обязательно поймет, а сейчас не стоит говорить с ним о политике.
— Хорошо бы, сынок, остаться в Батуми, — мечтательно вскинув крупную лысую голову, проговорил доктор Берк. — Война пойдет дальше, в Персию, Индию… А что нам Индия? Что может сравниться с Кавказом! Верно? Тогда и Диану смог бы забрать к себе. На Кавказе ей было бы хорошо — горы, море! Жаль, что не дожила до этого твоя мать. — Доктор Берк, вздохнув, встал. — Ты все молчишь. Я понимаю, сынок, ты взволнован, хочется побыть одному. Я пойду.
Когда в конце тенистой аллеи затихли шаги отца, Клаус тоже вышел из беседки, спустился по узкой тропе к озеру, сел на корму яхты. Вода проснулась, и небольшие плавные волны побежали от кормы по широкой лунной дорожке. Клаус закурил. Ветер бережно подхватывал сигаретный дым, смешивал с туманом и прижимал к притихшей воде.
