«И вот снова Кавказ. Неужели мне придется воевать против тех ребят? — взволнованно думал Клаус. — Но ведь я еду туда. И, пожалуй, нельзя отказаться. Да и что толку? Пошлют на другой фронт. Разве я хотел воевать на Крите? Хотел изучать эгейскую культуру. Наивный интеллигент! Вместо этого пришлось участвовать в операции «Меркурий» и в одной цепи с егерями пятой горнопехотной дивизии штурмовать аэродром в районе Малеме. Теперь Кавказ. Война неминуемо втягивает в свой водоворот. Что ждет меня на Кавказе? Война, которую ведут немцы. И я должен быть там, где решается судьба Германии».
Клаус злился на свою беспомощность, на свою ничтожность, на то, что не может, не имеет права распоряжаться своими поступками, самим собой.
Незаметно забрезжил рассвет. Клаус очнулся, услышав тихий разговор спускавшихся к яхте рыболовов. Они хорошо отдохнули, взбодрились крепким кофе и утренней прохладой. Рассвет им сулил тихое утро и удачный клев.
— Быстрее, Борис, быстрее! — Ольга торопила старшего лейтенанта Севидова. Поезд ждать не будет. Начальник санитарного поезда отпустил ее всего на час: пока погрузят раненых.
Немцы захватили уже Большие Салы. А от них рукой подать до Ростова.
В душе Ольга надеялась, что мать успела эвакуироваться, увезла трехлетнего Ванюшку. Ведь у нее на Каме, в Чистополе, живет сестра. Конечно, там было бы безопаснее. Но как ей будет тяжело в этой военной круговерти с Ванюшкой…
Весной сорок первого мужа Ольги, лейтенанта Степана Рокотова, окончившего Краснодарскую кавалерийскую школу, направили на западную границу, в Молдавию. Ольга не хотела ждать, когда он устроится с жильем на новом месте. Молодой жене командира не терпелось стать самостоятельной. Но Ванюшке было всего полтора годика. Тащить его за собой бессмысленно. Пришлось оставить сына у матери в Ростове. Тем более что рассчитывали расстаться ненадолго, — уже в июле им обещали квартиру…
— Быстрее, Борис, быстрее! И зачем ты увязался со мной?
Борис Севидов ускорил шаг. Левой рукой он снимал пилотку и смахивал ею пот. Правая, забинтованная, рука висела на широкой повязке.
Ему было трудно идти вот так быстро. Ранение вроде пустяковое, но на неделю, а то и больше выбыл из строя. Утешало то, что попал он в ростовский госпиталь, где встретился с Ольгой. А сейчас вот увидит свой дом, внучатого племянника Ванюшку и Дарью Михайловну — жену брата.
Он так и не привык называть ее просто Дашей. Конечно, был тому причиной и возраст невестки — на десять лет она старше Бориса. Мешало и то, что всюду Дарью Михайловну называли по имени и отчеству. Она принадлежала к числу людей, в обращении с которыми никак не подходит даже добродушная фамильярность. Возможно, это объяснялось ее строгой внешностью. Борис почти никогда не видел Дарью Михайловну в каком-нибудь пестром платье. Носила она всегда костюмы строгих тонов. А кожанка и коротко остриженные волосы придавали ей сходство с плакатной женщиной — активисткой первых лет революции и гражданской войны. Разве что не хватало красной косынки.
Девчонкой Дарья Михайловна пришла в Стальную дивизию Дмитрия Жлобы. Принесла с собой невесть где раздобытые истрепанные книжки. Да так и осталась в одном из кавалерийских эскадронов… Собирала библиотеку, правдами и неправдами вырывая у молодого долговязого комэска Андрея Севидова скудные средства. Правда, командир и не жалел денег для приобретения книг. Просто денег почти не было в эскадроне. Нередко из невеликого жалованья покупал он книги, но не держал в своей холостяцкой квартире — нес в библиотеку. Редкими свободными часами любил комэск посидеть в походной библиотеке. Рылся в книгах, читал вслух Даше или сам ее слушая.
Вместе со Стальной дивизией они прошли немало дорог. Громили генерала Слащева в Крыму, шли через днепровский лед на помощь киевским арсенальцам, через калмыцкие степи вел их Дмитрий Жлоба под Царицын. Пришлось воевать и на Кавказе, когда в двадцать первом году преодолела восемнадцатая кавказская дивизия Жлобы почти непроходимый Годерский перевал и вынудила командование турецких войск без боя оставить Батум.
Пока Андрей в составе Стальной дивизии воевал на фронтах гражданской войны, Борис с отцом и матерью жили в станице Раздольной. Непонятно, кто и когда дал станице такое «раздольное» название, — всего десятка полтора казачьих куреней вдоль извилистого берега реки Маныч, впадающей в близкий Дон. Очевидно, такое название дали донские казаки своей станице потому, что вокруг — от горизонта до горизонта — простирались раздольные ковыльные степи. Издалека станица угадывалась по огромным ветлам, растущим по обоим берегам реки, да черешневым садам, скрывающим от разъяренного сальского солнца казачьи хаты. А когда Андрей Севидов в двадцать четвертом году вернулся в родную станицу вместе с женой Дарьей Михайловной и четырехлетней дочкой Ольгой, то удалось ему через добрых людей разыскать лишь братишку Бориса. Шастали еще и в ту пору по Дону и Кубани разных калибров батьки и атаманы. Выведали, что в станице живут родители красного командира. После их налета Борис Севидов больше не видел ни отца, ни матери. В памяти осталась ветла, упавшая в реку: эта ветла росла возле их хаты. Борис не знал, почему упала ветла: то ли ветер свалил могучее дерево, то ли воды реки подмыли корни. Своими ветвями дерево лежало в воде, а корни его торчали на берегу, держались в земле. Ветла жила, даже упавшая. От весны до поздней осени ветви были зелеными, и река, на которой лежали они, промывала, прочесывала их прозрачной водой. Возле этой ветлы и похоронил сосед Семен отца и мать. Никто не плакал над могилой, кроме Бориса. Никого не было у могилы, кроме соседа Семена. Он увел Бориса к себе в хату, не утешал, только гладил жесткой ладонью нечесаные волосы мальчишки и приговаривал:
— Карусель какая, вишь? Вот те на-а!
Оставить у себя четырехлетнего Бориса дядя Семен не решился: боялся гнева белоказаков. Так Борис попал в армавирский детский дом. Там его в двадцать четвертом году и разыскал старший брат, Андрей Севидов. В детдоме Борис подружился со своим сверстником Степкой Рокотовым — худющим мальчишкой. Когда Андрей решил забрать Бориса, тот не захотел разлучаться со своим другом. Пришлось Андрею забирать обоих мальчишек. С тех пор ребята жили неотлучно в семье Андрея Севидова. Немало исколесили дорог, немало сменили больших и малых гарнизонов, пока не осели в Ростове.
В тридцать седьмом году Андрей уехал в Испанию. Вернулся с простреленным плечом. На коверкотовой гимнастерке блестел орден Красного Знамени, а в петлицах отливали рубином две шпалы. Когда Андрея Севидова перевели в один из западных округов, Дарья Михайловна решила остаться в Ростове с ребятами.
— Хватит ездить с места, на место, — заявила она. — По пять раз в году школу меняют.
Борис и Степан всюду были вместе, Ольга не отставала от них ни на шаг. Она ни в чем не хотела уступать мальчишкам.
Когда Андрей приезжал в Ростов, он часто уводил триумвират, как он прозвал неразлучную троицу, на Дон. Летом они переплывали на Зеленый остров. Купались, ловили рыбу и раков.
Андрей ловко умел ловить раков руками. «В воде ты рака не хватай. Он сам схватит, сам держаться будет. Думает, он в воде хозяин, — поучал он ребят. — Вытащишь на воздух — хватай. Разожмет клешни — удерет». Ребята стали соревноваться, кто больше поймает раков. Даже приз установили — победитель съедает сырую икру. Она вкусная была, икра, кислая.
Вот только Ольга так и не научилась ловить раков. Боялась. Нет, она не раков боялась. На берегу она их смело брала в руки, даже палец подсовывала раку и терпела, когда могучие клешни сжимали его до синевы. Боялась она под водой засунуть руку в нору. Однажды сунула — что-то скользкое из-под руки юркнуло. С тех пор все ей казалось, что в норе притаилась змея или водяная крыса.
Потом Андрей Севидов стал возить ребят за собой на Кавказ, в горы. Любовь к горам незаметно передал и триумвирату.
Ребята были неразлучны до выпускных экзаменов в школе. Потом Степан с Борисом уехали в Краснодар, в кавалерийскую школу. Ольга осталась в Ростове, поступила в медицинское училище…
— Не спеши так, Оля, успеем.
Ольга, не замедляя шаг, молча оглянулась, бросила укоризненный взгляд на Бориса.
— Ну чего, чего психуешь? Пока загрузят санпоезд, не меньше двух часов пройдет, — напуская нарочитую грубость, старался успокоить Борис племянницу, — а нам до дома — пять минут.
Они шли по Таганрогскому проспекту вниз к Дону. К июльскому пеклу примешивался запах гари. Было непонятно — то ли солнце раскалило асфальт тротуаров, скрутило мелкими трубочками листья акаций, то ли пожары. Тротуары под развесистыми шелковицами были фиолетовыми от раздавленных ягод. Совсем недавно успокоилось гудящее небо. Немецкие самолеты, отбомбившись, ушли на запад. Со стороны Азова доносился запоздалый лай зениток.
